Страхи, которые прячут скалы

      Викинг должен быть тверд не только телом, но и духом. Он должен быть уверен в своих силах так же, как и в своих поступках и решениях. Сомнения и страхи недостойны быть внутри викинга, они убивают разум война, делая его слабее. В особенности незыблем должен вождь, у него просто нет времени на подобные глупости. Защита своих людей и поддержание мира на острове занимает все свободное время, хотя иногда приходилось не спать неделями в самые тяжелые времена. Куда уж тут до внутренних переживаний, как бы не упасть от переутомления.       Со стороны казалось, что Стоик является тем самым идеалом. Больше похожий на скалу, нежели на человека, он одной рукой мог проломить череп дракону. Лишь одним взглядом и взмахом руки он заставлял подчиниться даже самых строптивых, а голос его был настолько мощен, что, казалось, его было слышно даже на другом конце Земли. В его решениях никогда не было дрожи, он никогда не отступал прочь от опасностей.       Никто даже не догадывался, сколько тревог и забот было в его голове, и о ком были все эти мысли. О сыне. Слабом и хрупком еще при рождении, он не подходил под определение викинга по всем параметрам. В особенности после смерти своей матери, вскормленный чужой женщиной. Отцу казалось, будто даже спустя года он совсем не вырос. Все такой же маленький, он не мог поднять даже обычный меч, не говоря уже про боевую секиру. Вечно задумчивый, сам себе на уме, его больше интересовали книжки и создание непонятных всем, странных механизмов в кузнице. Абсолютно точно было понятно, в душе ребенка не было амбиций стать великим воином, подобно его отцу.       Но Стоик все переживал, и переживаниям не было конца. Не судьбы кузнеца он хотел своему сыну. Как каждый отец хочет самого лучшего для своего чада, так и он не был исключением. Однако Иккинг был слаб, его мог спокойно сбить с ног даже слабые порывы этих северных земель, а болел он чаще, чем был здоров. Каждый тяжелый вздох, когда его тело было горячее огня, являлся победой для знахарки и успокоением еще более тревожных, чем обычно, мыслей отца. А ведь помимо волнений о сыне, у него не исчезали и обязанности перед своими людьми. Какого ему было каждый раз отправляться в плаванье, оставляя почти мертвого сына одного? Как он мог думать о драконьем гнезде, когда все мысли были заняты страхом возвращения к уже, возможно, мертвому сыну? Страхи, они постоянно отвлекали его от своего долга. Мысли потерять то последнее, что осталось от его мертвой возлюбленной, страшнее этого не было ничего. Даже драконы не пугали его так, в их жизни эти ящерицы скорее обыденность, нежели реальная неожиданность. Неожиданность скорее те смерти, которые они несли. Так же внезапным была смерть Валки, любимой жены и неловкой матери. Вот еще совсем недавно она была рядом, теперь же она так далеко, насколько это вообще возможно. Бросившая своего мужа и маленького сына, не сумевшая убить дракона, убитая ими же. Хоть бы ребенок не пошел по её стопам.       Он молился всем богам, которых знал, но видел, как Иккинг был похож на свою мать. Не только внешне, но и внутренне тот был копией женщины. И чем больше времени проходило, тем больше сходств появлялось. Однако то упрямство, которое показывал подросток, было явно в наследство от отца. Сам себе царь и господин, вкупе со своим поистине козлиным упрямством, Иккинг стоял на своем до самого конца, считая, что знает все лучше, чем “глупые взрослые”. С таким набором появлялось еще больше страхов о скорой кончине ребенка. Совершенно непослушный, делает только то, что сам считает нужным, он может добровольно запихнуть голову в пасть дракону всем назло.       Чем старше становился Иккинг, тем больше забот появлялось у его отца. С каждым годом драконов становилось все больше, также, как и еды с каждым разом все меньше. Голод был не за горами, времени на сына не было совершенно. Вот он и не заметил, когда его ребенок стал совершенно чужим для него.       Определенно, как бы не пытался Стоик понять Иккинга, у него это совершенно не получалось. Они словно небо и земля, только вот у них нет больше никаких точек соприкосновения, максимально отделены друг от друга. Но даже так он любил своего ребенка, своеобразно, по-своему, но любил. И учил как мог, по мере своих сил и возможностей.       Когда же Иккинг стал одним из сильнейших на арене, Стоик был безмерно рад. Как вождь, он чувствовал неизмеримую гордость за сына, наконец-то тот стал достойным викингом, нет нужды теперь стыдливо отводить глаза, когда вспоминает про хрупкую фигуру подростка. Как отец же он чувствовал недоумение. Хоть он и не мог похвастаться идеальным знанием характера своего сына, но не в его стиле было подобное поведение. Постоянные отлучки в лес тоже добавляли капли подозрений в бескрайнем море странностей ребенка, который стал чудить еще больше, чем было до этого. Постоянные ужимки, Иккинг определенно пытался скрыть от него что-то. Настолько важное, что при любом затрагивании этой темы ребенок весь сжимался, становясь еще более крохотным, будто пытаясь исчезнуть и избежать диалога, да и при любом удобном, или не очень случае просто сбегал. В лес. Проклятье, Стоик чувствовал это, когда секрет его ребенка раскроется, весь мир для отца просто развалится. Никакой Один с Тором тут уже не помогут.       Дракон, прилетевший на крик его сына, подтвердил его опасение, перед глазами будто все померкло. Оседлать, приручить дракона, это каким же безумцем надо быть. Неужели Иккинг настолько не страшится смерти? Маленький эгоист, если бы он умер, Стоик просто последовал бы за ним. Медленно, неотвратимо, просто увял бы у всех на глазах, ему никто бы не смог помочь. Безбашенный, отчаянный, глаза полны страха, но не за себя, а за чудовище, которое скованно цепями. И забыты все те жертвы, которые понесли люди. Вычеркнуты из памяти убитые, их родственники, оплакивающие умерших горькими слезами. Во взгляде лишь вызов, который он бросил судьбе, позабыв свой народ и дом. Ох, Валка, как же он похож на тебя в этот момент. Смотря на него сейчас, Стоик видит лишь её отражение, её волю. Но, как бы ни была его любовь к своей семье сильна, вождь не имеет права предать свой народ. Лишь тяжестью на сердце лег тот грустный взгляд, провожающий его до самого горизонта. Взгляд сына, от которого он в приступе гнева отрекся.       Густой туман застилал обзор, мертвые скалы, словно копья, прорывались из водных глубин. Рокот, слышимый из-за завесы, заставлял чувствовать напряжение даже самых бесстрашных. Каменный остров, осторожный шаг, тишина. Смолкли тысячи рокотов, предчувствуя опасность. Заряженные катапульты пробивают скалу, за которой находится гнездо. Огненный открывает вид на сотни этих кровожадных тварей, но, вместо схватки, они просто улетают, будто в страхе. Не перед викингами, нет, определенно, есть что-то еще. И закованный на драккаре дракон подтверждал опасения Стоика.       Огромный дракон, королева, красная смерть, она была ужасных размеров, намного больше любых встречаемых до этого крылатых. Катапульты не наносили ей никакого урона, их мечи и секиры для нее не больше, чем зубочистки. Сожженные корабли убивали любой шанс на спасение. Единственное, что оставалось, стать приманкой, отвлекающей фигурой ради спасения народа. Стоик не видел другого выхода, Плевака остался вместе с ним.       Дети на драконах. Иккинг, будто словно обученный командир, умудрялся направлять их, показывая неожиданно открывшийся талант к управлению.       «—Ты посмотри, такой же упертый баран, как и ты!» —Сказал ему Плевака, но он был не прав. Именно сейчас, в этот момент, Стоик будто увидел свою почившую жену. Уверенность в том, что, если бы весь мир вокруг был устроен по-другому, именно она сейчас бы парила в этом бескрайнем небе.       Именно поэтому он спас ночную фурию, и, переступая через себя, попросил прощение. Искренне, за все что сделал, и, в особенности, чего так и не сумел.       —Я горжусь тем, что ты мой сын. —Не сказав того, что всегда гордился, с самого его рождения. Как любил, несмотря на непохожесть на все любые стандарты. Но викинги никогда не славились излишними сантиментами, возможно, когда-нибудь он произнесет вслух все то, что копилось внутри него все эти годы.       А пока он просто будет держать его бессознательное, хрупкое тело, в своих могучих руках, благодаря всех богов, и, конечно, дракона, за спасение его сына. Прошлое остается в прошлом, мертвые никогда не воскреснут, ненависть лишь породит ненависть, так, возможно, стоит дать шанс этой мирной жизни? И, наблюдая за этим странным, будто магическим единением викингов и драконов, Стоик как никогда чувствовал спокойствие и умиротворение.       Нам не известно, что будет завтра, так будем же наслаждаться каждым мгновением, не прогибаясь под страхом будущего.