Он — катализатор искомого превосходства

      Течение времени на Пляже, а то и в самом Пограничье — что-то столь неуловимое и эфемерное, абсолютно не поддающееся какому-либо объяснению. Его будто бы и никогда не существовало, в принципе. Дни летели один за другим, часы то с небывалой скоростью неслись вскользь, не оставляя и возможности уследить за ними, то неожиданно замирали и тянулись мучительно медленно и лениво, кого-то раздражая своей неспешностью, кого-то наоборот только раззадоривая и интригуя. Точно было известно одно — уследить за подобным практически нереально, а если такая возможность всё же имелась, она абсолютно не стоила прикладываемых усилий. Слишком сложно, слишком ресурсозатратно. Оптимальным решением было банально сдаться и принять ситуацию, пользуясь теми благами, что она могла предложить. Прогнуться под систему? Да, если из этого можно извлечь выгоду для себя. Всё просто.       Нираги придерживался такой позиции во многом. Стремглав бежал от собственной внутренней протестности, обманчиво укрываясь за показательной, лживой и наигранной. Лицемерил перед самим собой и даже в этом мог найти выгоду. Сложно и странно, но так сладко и удобно для него самого, что отказаться от удовольствия не представлялось возможным.       Никогда не был непроходимо глуп и прекрасно осознавал, что образ безмозглой машины для убийств намного выигрышней очередного башковитого заучки в отвратительных очках. Его насилие над другими — простейший способ завоевать ту власть, за которой гнался всю свою новую жизнь. Не глуп, оттого и выбрал идти наперекор собственному уродливому гештальту. Ненавидел слабых, презирал их, едва ли не сильнее, чем прошлого себя. Голыми руками был готов задушить каждого, кто трясся на очередной игре от дикого, раздирающего изнутри страха, кто только и мог, что истошно верещать и молить о пощаде, но упрямо душил лишь себя, оставляя на искалеченной коже новые рубцы. Всё его тело покрыто отвратительными, невидимыми никому, кроме него самого, шрамами, но каждый раз, оставляя очередной, мужчина клялся, что этот последний, закрывая глаза на наглую ложь, о которой даже не догадывался, а точно знал. Тешил самолюбие мнимым доминированием над другими, с горечью прокручивая в голове ненавистную мысль, что всё это лишь показательное. Собственное «Я», с периодичностью вырывающееся из железной клетки где-то в недрах чёрной беспросветной души, в которой по собственной воле военный и закрыл то, что так боялся показать, только и делало, что злило, чертовски выводило из себя; та власть, за которой Нираги бездумно гнался, вечно ускользала, казалось, прямо из рук, медленно сводила с ума, но влекла. Влекла своей недоступностью, желанностью. И от этого влечения мужчина никуда не мог деться, как бы сильно не хотел.       Очередная бурная ночь на Пляже. Ничего нового, интересного или завлекающего, всё слишком серо, предсказуемо. Складывалось такое странное, но весьма понятное впечатление, будто каждый день смотрел один и тот же выученный чуть ли не наизусть фильм, или читал одну и ту же главу в уже хорошо известной книге. Всё было заучено досконально: каждый диалог, каждое действие или бездействие. Персонажи те же, разве что, их всё меньше из-за постоянных смертельных испытаний. Руки чесались встряхнуть эту унылую, по скромному мнению одного горячо известного военного, толпу, но видеть страх в их глазах ещё скучнее, чем наблюдать за весельем. Дилемма.       Лениво покачиваясь на высоком не особо удобном стуле, даже не думая притрагиваться к привычно предложенному щуплым мальчишкой-барменом крепкому алкоголю, который Нираги даже не пил никогда, скучающим взглядом незаинтересованно сканировал небольшую, но просторную территорию Пляжа около неглубокого бассейна, на данный момент вмещающего в себя, по меньшей мере, треть обитающих в так называемой Утопии игроков. Устало и шумно вздыхая, мужчина медленно прикрыл глаза, откидываясь широкой спиной на барную стойку, полностью расслабляясь и вытягивая длинные ноги, и наскоро размял затекшие от вечного напряжения плечи, устало опуская голову. Перед глазами темнота, а громкая энергичная музыка, на которую Нираги и не обращал никакого внимания ранее, стремительно выводила из себя сильнее обычного. Резко ударившая в нос смесь запахов чересчур сладких слабоалкогольных коктейлей, что так полюбились многим, и отвратительного, едкого табака раздирала чувствительные рецепторы, нагоняя брезгливое раздражение. Неожиданно подступила тошнота, медленно закипающий военный нахмурился и насильно вынырнул из, к сожалению, не такой комфортной, как ожидалось, темноты. Горящий яростью и презрением взгляд, безынтересно проходясь по верхним этажам отеля, словно невзначай зафиксировался на с лёгкостью узнаваемой даже в таком отвратительном ночном освещении юношеской фигуре, расслабленно опирающейся на холодные металлические перила.       На крыше стоял он. Чишия. Тот, кто привлёк к себе особое внимание одного из приближённых в первый же день, как только ступил на порог Пляжа, лишил его хоть и мнимого, но всё-таки покоя раз и навсегда. Тот, кто наглым образом в один только миг разрушил тщательно и бережно выстраиваемый Нираги образ «главного сумасшедшего» лишь насмешливым взглядом и едкой ухмылкой. Именно так Сугуру хотелось думать. Надеяться, что он особенный для этого вечно спокойного парня, уверенно и удивительно дерзко смотрящего прямо в глаза. Только под этим взглядом Нираги чувствовал себя настоящим — уязвимым и слабым. В каждом, пусть и беглом, поверхностном взгляде, слове, даже жесте негласного «врага», обращённого лично ему, читалось незатейливое, но безумно необходимое понимание. Чишия словно открыто заявлял: «Я знаю, кто ты. Ты можешь спрятаться от кого угодно, но не от меня. Натяни хоть сотню масок, одним только словом я с лёгкостью сорву их с твоего уязвимого лица», и Нираги это раздражало, он чувствовал, что полностью обнажён каждый раз, как удавалось заглянуть в карие, единственные понимающие глаза. Абсолютно каждое, пусть даже случайное пересечение взглядами, обыденное перебрасывание едкими фразами, едва тянущее на полноценный диалог, странные и первое время дико непривычные, но всегда будоражащие, пускающие самые корни в одну удивительно часто и ощутимо сокращающуюся мышцу касания, всё это — единое безжалостное сражение, заведомо проигрышная для Нираги битва за доминирующую позицию, но столь сладкая и притягательная, что даже в оскорбительно насмешливых комментариях, вскользь бросаемых Чишией в любой подходящий момент, в снисходительных ухмылках, будто не сходящих с сухих губ,  и во временами отчетливо говорящем о чужой веселящей глупости взгляде читалось принятие, за которым всю свою жизнь гнался военный.       Особо не задумываясь, Нираги резко сорвался с места, ловко пробираясь сквозь дёргающуюся под музыку пьяную толпу поближе к зданию, чтобы открыть себе лучший обзор на паренька, вышедшего подышать свежим воздухом этой светлой ночью на крыше невысокого отеля. Постоянно сталкиваясь с разгорячёнными телами, небрежно разбрасывал по сторонам всех на своём пути, даже не обращая внимания на недовольные перешёптывания, уж военному вряд ли кто осмелился бы сделать выговор. Все его мысли занял Чишия, что с каждым шагом был всё ближе, и ближе. По телу прошлась лёгкая дрожь предвкушения, приятно разливающаяся каждый раз, как в поле зрения появлялась знакомая неординарная личность, поперёк горла встал ком, а ловкий язык неуверенно дернулся, когда Нираги рефлекторно облизнул истерзанные на нервах губы. Чишия находился так далеко, даже не смотрел в сторону мужчины, а тот уже медленно, но верно растекался лужицей, неотрывно глядя на стройную и расслабленную фигуру. Присутствие этого умника всегда так ярко действовало, хоть первое время Нираги и пытался игнорировать реакцию собственного организма, потом дико бесился и крушил всё, что попадалось под руку, но всё же принял происходящее, осознал, что Чишия для него не просто «враг» и такую ненависть к своей персоне он вызывал лишь потому, что разбираться в испытываемых чувствах и эмоциях Сугуру не привык, даже не думал, что найдётся хоть один человек на этой планете, способный на то, чтобы управлять им с такой лёгкостью и непринуждённостью, как управлял Шунтаро. Терпеть его не мог, хотел собственными руками сжать с виду хрупкую шею невысокого ростом паренька, с удовольствием прочувствовать судорожные движения гортани под ладонью, отчётливо расслышать болезненные хрипы задыхающегося и яро старающегося высвободиться Чишии, но в то же время хотел вцепиться в убитые краской волосы, насильно притянуть к себе и стереть с вечно наглого лица излюбленную ухмылку. Стереть собственными губами, искусать до ярко-красного оттенка, заметной припухлости и местами выступившей крови. Он хотел пометить идеальную кожу, оставить на ней свои характерные следы, заклеймить, чтобы каждый смотрел и отчётливо видел: «Собственность Нираги Сугуру, не трогать!».       Прислонившись спиной к неровной прохладной стене, чуть запрокидывая голову назад, упираясь затылком в твёрдую поверхность, Нираги вновь поднял внимательный взгляд на парня и на миг перестал дышать.       Курил.       Чишия расслабленно опирался локтями на металлические перила, навалившись грудью, совершенно не боясь упасть вниз. Лицо закрывают красиво развевающиеся на ночном, чуть прохладном ветру длинные волосы, которые парень периодически вынужденно заправлял за ухо. Едва заметные провода от стареньких наушников тянулись к одному из карманов, кажется, любимой толстовки парня. Легко покачивая головой в такт музыке, Чишия редко подносил к губам тонкую сигарету, зажатую между длинных, слегка покрасневших и дрожащих от холода пальцев, и лениво затягивался, на миг прикрывая глаза, гонясь за желаемым расслаблением и успокоением. Лёгкие неспешно наполнялись едким дымом, а извечно маячащие в голове мысли уступали место желанному наваждению и истинному спокойствию. А в это самое время Нираги словно зависал над ужасающей на первый взгляд пропастью, совершенно не страшась оступиться. Если бы он решил открыто заявить, что курящий Чишия — не самое горячее явление, которое мужчина, в принципе, когда-либо видел, это было бы наглейшей ложью. Бледноватый юноша до безумия красив, до сумасшествия сексуален. Издевательски игривая манера, складная и ровная речь, а голос столь сладок, что попроси он военного приставить пистолет к собственному виску и выстрелить, тот бы выполнил чужую просьбу без малейших раздумий. Нираги хотел бы сказать в то, что имеет хоть малую часть власти над парнем, но его напускная уверенность теряла всякий смысл, когда Чишия играючи прищуривал свои кошачьи глаза и улыбался так, как улыбался только он на всей чертовой планете. Он хотел доминировать, желал подчинить себе того, кого показательно ненавидел, но каждый раз трусливо отступал под насмешливым и горящим взглядом, бесился, но никак не мог боле напирать.       Чишия умело вертел им, как только хотела его тёмная душа, если она, конечно, имелась, а самое дикое во всей этой ситуации: Нираги не единожды ловил себя на мысли, что совершенно и не против.       Чишия знал. Всё и всегда. Парень без преувеличений умней всех собравшихся на Пляже вместе взятых. Хитёр и наблюдателен. Никогда бездумно не рисковал, как добрая часть игроков, себе дороже, в каждом движении читалось превосходство над другими. Далеко не показное, какое привык демонстрировать Нираги, подлинное превосходство, та самая желанная власть, за которой и гнался военный; та власть, которой не мог противостоять, не хотел. Чишия неосознанно создал себе образ божества в глазах одного из приближённых, образ кого-то недосягаемого, кого-то столь прекрасного, идеального, что хотелось как можно ниже склонить голову перед ним, хотелось упасть на колени и молить о чём угодно, лишь бы быть замеченным, услышанным; лишь бы «божество» снизошло до него. Каждый раз, когда дело касалось этого парня, гордости не было места в знакомо уродливой картине мира. Только медленно сжигающая всё на своём пути ярость в глазах и своеобразная покорность, ласковость, о существовании которой до встречи с Шунтаро он и не знал вовсе. Этот контраст полностью выбивался из привычного, в каком-то смысле отстраненного состояния, безжалостно крушил все бережно выстроенные военным шаблоны, кипятил и без того горячую кровь.       Нираги конкретно помешался, и это, естественно, не ускользнуло от вечно внимательных кошачьих глаз. Наблюдать за таким мужчиной, чьё поведение в присутствии одного единственного человека никак не вязалось с холодной и отстранённой излюбленной маской, избавляться от которой тот не желал ни под каким предлогом, одно удовольствие. То, как именно Чишия действовал, какое влияние и власть имел, порядком тешило самолюбие. Возможно, Нираги единственный, кто смог его так заинтересовать. Давно Шунтаро не чувствовал что-то настолько яркое, кажется, вспомнить, когда в последний раз было подобное, невозможно. Потому то он и остервенело цеплялся за эти ощущения. Искусно выводил мужчину из себя колкими фразами, взглядами, «нечаянными» прикосновениями, специально провоцировал, по-доброму насмехался, на маленькие кусочки разбивая ту скорлупу, в которую Нираги сам себя же и заключил. Проходил своеобразную игру, опасную и безумную, но до жути интересную.       Холодный ночной воздух ничуть не отрезвлял, но никотин, неспешно распространяющийся по всему телу, дарил желанное и необходимое расслабление и спокойствие. Чишия курил ещё со школы, глупая и вредная привычка, и даже глядя на Куину, избавляться от неё совершенно не хотелось. Юноше, как будущему врачу, чуть ли не больше всех было известно, каким именно образом эти смертоносные палочки воздействовали на организм любого живого существа. Он знал, но точно не собирался бросать, всё же курение едва ли не единственное, заставляющее верить в то, что Чишия живой человек. То, что медленно убивало, делало парня живым, вынуждало чувствовать. Как и Нираги, неожиданно ворвавшийся в скучную и абсолютно пустую жизнь Шунтаро, перевернувший всё с ног на голову своей агрессией и эмоциональностью, которой всегда, как оказалось, так не хватало спокойному и рассудительному парню. Чишия молча наблюдал за ним всё время, узнавал о каждой особенности, детально скопировал манеру, речь и поведение, ночами, когда не спалось, курил на крыше так называемой Утопии и анализировал полученную информацию. Нарочно выводил военного из себя, питаясь чужими эмоциями, от которых, сколько себя помнил, всегда воротил нос. Он никогда не понимал столь открытых в своих эмоциях людей, до сих пор не понимает, презирал их и откровенно насмехался, но Нираги вне этого презрения. Особенный, как бы тошно от этого не было. Пока наблюдал, не замечая ничего странного в собственном фанатичном интересе, Чишия невольно привязался. Заимел слабость в лице наигранно поехавшего головой мужчины. Глупый поступок, абсолютно не вяжущийся с привычным образом расчётливого и ничуть не заинтересованного в чём-либо или в ком-либо парня.       Но «сердцу не прикажешь», так ведь говорят?       Выкуренная и потушенная о холодные, чуть влажные из-за мельком пролитого днём дождя перила сигарета медленно упала вниз с крыши невысокого здания, беззвучно ударяясь о землю, теряясь где-то в густой растительности, а сам Чишия, наконец, бросил привычно пытливый взгляд на давно замеченного военного, неумело скрывающегося за колонной возле входа в отель. То, как Нираги растерялся и ощетинился под его взглядом, принесло лёгкое, по-детски игриво веселящее удовольствие, что сдерживать невольно вырывающиеся смешки становилось очень трудно. Но он и не особо старался, наоборот, открыто и широко улыбнулся, слегка неловко прикрываясь ладонью, подмечая совершенно не свойственную себе эмоциональность, и издевательски приветливо помахал рукой, не оставляя сомнений в том, что военный всё-таки не скрылся от внимательных глаз. Чужие нахмуренные брови и яростный блеск в тёмных карих глазах служили достойной наградой за наблюдательность. Чишия улыбался искренне и широко, играючи подмигнул и с лёгкостью оттолкнулся от перил, покидая, наконец, крышу под медленную и спокойную расслабляющую музыку в наушниках. Он прекрасно знал, что стоило ему спуститься на свой этаж, в длинном коридоре уже поджидал бы Нираги, как всегда опирающийся спиной на дверь его номера. То, насколько военный предсказуем и открыт перед парнем, к удивлению, совершенно не раздражало и не нагоняло скуку, юноша предвкушал каждую их встречу, пусть и случайную, надеялся, что смог бы изловчиться и поймать мужчину где-нибудь, зажать в ближайшем углу и утолить собственный голод. Голод по давно ставшему родным запаху, по отзывчивому только для него телу, по рычащему грубому голосу, который переворачивал в Чишии всё с ног на голову.       Признавать собственное нездоровое помешательство было чертовски трудно, но разве это имело значение, когда страшнейший кошмар всего Пляжа таял в руках под незатейливыми ласками? Когда тяжело и шумно дышал на ухо, редко срывался на тихие и низкие полустоны, цепляясь за худые плечи, как за спасательный круг, врезаясь короткими ногтями в кожу и оставляя неглубокие царапины. Когда уже не мог терпеть откровенно издевательской медлительности юноши, что среди грозных рыков вперемешку с несдержанными звонкими вскриками можно было различить постыдные и неловкие просьбы. Просьбы быть быстрее, грубее, жёстче или наоборот, замедлиться, дать немного передохнуть. Каждый раз в постели с этим бунтарём для Чишии как первый, сколько бы они не спали, как долго и тщательно юноша не изучал твёрдое подкаченное тело, он постоянно открывал для себя что-то новое, что-то такое интимное, заставляющее Нираги мелко дрожать в его умелых руках. Чишия обожал брать военного всегда и везде, на любой поверхности и в любой возможной плоскости, каждый метр в личных номерах и не только был «осквернён» безудержной страстью, странной для обоих нежностью и похотью, но полностью отдаваться мужчине с вечно кипящей в венах кровью и сумасшедшим блеском в глазах, вверяя всего себя, без малейшего остатка. Это за гранью реальности, столь сладко и желанно, что любые сопротивления казались невозможными, ненужными совершенно. Идеальные партнёры, у которых было прекрасно развито абсолютное понимание желаний и возможностей друг друга. Каждый их секс беспощадно сжигал все мосты, что когда-либо вели к адекватному восприятию себя и своих принципов; разрушающее пламя спешило вырваться наружу, но по одному и тому же сценарию каждый раз натыкалось на высоченную стену из спокойствия и комфорта, из безоговорочного доверия и понимания. Это не просто секс — это исповедь. Не банальное снятие напряжения, не животная страсть, а слияние двух истерзанных жизнью душ, которые находили друг в друге всё, если не больше. Их секс не про потребность в утолении голода, он про удовольствие, как физическое, так и духовное, про желанное и запретное подчинение, про полную власть над чужими прихотями и сознанием. Он про их личную своеобразную любовь, совершенно непохожую ни на что другое. Он про чувства, разбираться в которых не желал ни один из них, потому что и так хорошо. Потому что этого более чем достаточно обоим. Достаточно одного только понимания, что они были друг у друга, что у них были эти сложные, непонятные отношения.       Достаточно знать, что не одиноки.       Чишия оказался прав, что неудивительно, потому-то, медленно спускаясь по узкой металлической лестнице и выходя в общий коридор ожидаемо, разглядел вдалеке знакомую фигуру военного, сидящего прямо под дверью его номера. Невооружённым глазом было видно, насколько мужчина уставший; до жути напряжённая спина абсолютно прямая, глаза закрыты, а голова расслабленно откинута назад, руками военный обнимал колени, подтягивая их ближе к телу. Эта непривычная картина умиляла, вызывала ранее неизвестное щемящее чувство в груди, срывала с вечно искривлённых насмешливым оскалом губ широкую искреннюю улыбку. Чишия бесшумно подошёл к Нираги, удачно оставаясь незамеченным, и присел рядом на корточки, устремляя нежный и внимательный взгляд на ставшее чуть ли не самым родным лицо. Мужчина красив, жёсткие и грубые черты сводили с ума, от полноватых, манящих своей мягкостью губ было не оторвать глаз, а слегка поблескивающий металл в брови, носу и, черт возьми, языке приковывал к себе всё возможное внимание. Нираги был горяч, ходячий фетиш, без особых усилий завоевавший интерес человека, удивить и расшевелить которого казалось невозможным.       Едва успевая коснуться манящих своей уже знакомой мягкостью волос лишь кончиками пальцев, тонкое запястье обожгло резкой, вполне терпимой болью. Крепкая хватка грела не только кожу, но и всё нутро и без того разгоряченного парня, полные губы растянулась в нежной улыбке, когда военный всё же открыл глаза, удивлённо и раздраженно глядя на того, кто посмел его побеспокоить, но тут же отпустил чужую руку, наконец осознавая, кто находился столь непозволительно близко. Чишия смотрел мягко, убаюкивал присущим только ему спокойствием, мягко зарываясь тонкими пальцами в темные волосы, игриво перебирая шелковистые пряди и хитро прищуриваясь.       — Снова следишь за мной, психованный? — тихо прошептал юноша, совершенно не желая первым нарушать интимную тайную атмосферу, невольно царящую в воздухе каждый раз, как эти двое оставались наедине.       — Не знал, что ты куришь, — Нираги было тяжело игнорировать крайне игривое настроение парня, медленно и ласково, до чёртиков приятно треплющего его волосы, но поддаться слишком скучно, слишком просто и точно не в его стиле, — Это пиздецки горячо смотрится.       — Тебя так сильно возбуждают курящие люди, что ты чуть не сожрал меня взглядом? — шутливо насмехался, цепляя пальцами мужской подбородок и аккуратно вздёргивая чужую голову, как бы невзначай наклоняясь ещё ниже и замирая прямо над красивым лицом, щекоча длинными волосами кожу.       — Один курящий парень в ответе за мой самый жёсткий стояк. Кажется, этот блядский рот хорошо смотрится не только с членом, но и с ёбанной сигаретой.       — Ох, я польщён. Приятно, что ты по достоинству оценил мои оральные способности, поверь, этот рот ещё сможет тебя удивить, — низкий возбуждённый смешок сорвался с чуть влажных губ, а шаловливая ладонь, секундами ранее грубо оттягивающая собранные в странный пучок волосы, уже настойчиво пробиралась к явно мешающим брюкам, — Видимо, эта проблема моих рук дело, по доброте душевной помогу тебе с ней справиться.       — Как благородно с твоей стороны. Смотри, не перенапрягись только.       Чишия всегда считал себя человеком способным контролировать собственные глупые и крайне странные желания и прихоти, но удержаться от того, чтобы оставить самый мягкий, практически невесомый, переполненный рвущимися наружу чрезмерно светлыми и приятными чувствами поцелуй на кончике носа удивлённого столь неожиданным порывом мужчины, было банально невозможно. Встречаясь с Нираги взглядами парень понимал, что тонул. Тонул в глубине карих глаз, самых прекрасных и живых глаз, что ему когда-либо доводилось встречать. Тонул в коротких ресницах, дрожащих мелко и трогательно, так, что где-то внутри тянуло от нежности к их обладателю. Тонул в практически незаметных светлых веснушках, которые юноша считал едва ли не самым милым явлением на всём белом свете. Тонул в сильных руках, широких плечах и наглом животном оскале. Чишия с ума сходил от грубой речи, от частенько проскальзывающих рычащих ноток в низком хриплом голосе, от ставшего самым родным запаха.       Все считали военного сумасшедшим, но тот, кто на самом деле помешался, на самом деле потерял рассудок, — это Шунтаро.       — Вставай, — тихо произнёс в полюбившиеся губы юноша, осторожно переплетаясь пальцами с сидящим на полу мужчиной, и потянул тяжёлое тело на себя, свободной рукой открывая наконец дверь своего номера, под которым они всё это время мило «обменивались любезностями», и с лёгкостью заталкивая совершенно не сопротивляющегося Нираги внутрь.       Резко прильнул к ужасным образом так долго игнорируемым губам, как только за ними с громким хлопком закрылась дверь, хаотично исследуя гладкую и немного прохладную стену свободной рукой — не той, что на данный момент нагло лезла в чёрные узкие брюки слегка опешившего от столь дикого, в каком-то смысле голодного напора мужчине, судорожно избавляя того от явно мешающей и раздражающей с каждой секундой всё больше ткани, — в поисках небольшого выключателя. Поцелуй развязный, мокрый и медленный, как раз в стиле Чишии. Юноша обожал именно так: весело улыбаться, пока игрался собственным языком с прохладным металлическим шариком, не отказывая себе в удовольствии ощутимо прикусить чужие губы или язык. Поцелуй крайне пошлый и громкий, стесняться было нечего и некого, ведь у партнёра также медленно срывало крышу от происходящего. Как только в помещении загорелся тёплый яркий свет, а чужие брюки оказались даже самую малость приспущены, являя сверкающим глазам широкую резинку светлого нижнего белья, Шунтаро ощутимо толкнул военного своей худой, удивительно сильной ладонью, не упуская возможности прощупать твёрдые мышцы широкой груди. Нираги только охотно поддался и «упал» на мягкую постель, быстро ориентируясь и снова протягивая руки к медленно приближающемуся парню, больше всего на свете желая сейчас прикоснуться к стройным бёдрам, на которых, скорее всего, ещё не зажило то множество синяков, что мужчина оставил в прошлый, а то и в позапрошлый раз, когда до побелевших костяшек грубо сжимал их руками, остервенело вбиваясь в мелко дрожащее, божественно прекрасное тело под собой, ликуя внутри от каждого неконтролируемого надрывного крика извечно сдержанного юноши. Сдержанного, но только не с ним, и уж точно не в такие моменты. Больше, чем спать с Чишией, Сугуру обожал лишь его самого. Затраханного до практически полной дезориентации в пространстве или мирно сопящего рядом по утрам, уткнувшись вечно холодным носом куда-то в плечо; с мокрыми дорожками на щеках и к чёрту сбившимся дыханием от очередного уже болезненного, но не менее яркого оргазма или тихо прыскающего в кулак из-за любой глупости, что когда-либо вытворял при нём Нираги.       — Хорош уже себе, блять, цену набивать, — нетерпеливо выплюнул мужчина, грубо хватая облюбованные бёдра парня, что только и успел тихо прошипеть себе что-то под нос и опереться руками о чужие плечи, игриво посмеиваясь и отстраняясь, лукаво заглядывая в практически чёрные от возбуждения и гнева глаза.       — Растяни меня сам, бунтарь, — мурлыча протянул Шунтаро, не убирая с лица ехидной и самодовольной ухмылки, лишь показательно высунул язык, игриво копируя манеру мужчины, и медленно прошелся им по чужой щеке, следуя прямиком к уху, замирая над ним на один только миг и горячо шепча, — Я ведь знаю, как сильно ты это любишь, — игривый шёпот перебило хищное рычание изголодавшегося по свежей крови зверя, всего секундой ранее открыто усмехающееся лицо уже оказалось с силой вжато щекой в мягкую подушку, а худое гибкое тело поставленно в весьма открытую и провокационную позу: мужчина задрал чужую задницу повыше, сильнее надавливая на поясницу, полностью укладывая юношу грудью на кровать, — Какой ты дикий. Животное.       Провоцировать и без того агрессивного и несдержанного мужчину для Чишии было чем-то вроде любимого дела, хобби. Специально махать огромным куском сырого мяса перед вечно голодным хищником, а после с удовольствием «получать по заслугам». Чишия до безумия любил всю ярость, излучаемую военным, всю его грубость и резкость. Любил, когда тело ныло и болело настолько, что даже просто встать с кровати казалось чем-то невыполнимым, не то, что самостоятельно передвигаться. Любил рвать на себе волосы от острого болезненного удовольствия, любил ощущение разрушенности, после каждого утомительного завершения.       Чишия до безумия любил военного и секс с ним, но первому об этом знать пока рано.       — Ведёшь себя, как ёбанная сука, Чишия. Голыми руками задушить хочется, — Сугуру чертовски был зол и возбуждён, что ширинка, ощутимо упирающаяся в стояк, бесстыдно трещала по швам, мужчина шумно втягивал воздух, широко раздувая ноздри, и резкими, неаккуратными движениями стягивал со стройного тела тёмно-синие шорты вместе с нижним бельём, откидывая ненужные вещи куда-то в сторону, — Блядски красив, как же это меня бесит.       Сильный и крайне звонкий шлепок обрушился на бледную оголенную кожу, оставляя место удара гореть, медленно наливаться краской и слегка покалывать. Чишия чуть дёрнулся от неожиданности и неловко выдал приглушенный мурчащий стон, ещё сильнее прогибаясь в пояснице, осознанно напрашиваясь на большее. Подаваясь назад вжимался голыми ягодицами в мужской пах, извиваясь, как уж на сковородке, крутил задницей из стороны в сторону, специально терся об внушительный стояк, скрываемый только тонкой тканью белья и приспущенных брюк. Юноша делал всё, чтобы у военного сорвало крышу. Чтобы тот перестал сдерживаться, снял все возможные предохранители и показал истинные эмоции, правдивую агрессию и грубость. Шунтаро ничуть не боялся, он прекрасно знал, что уже приручил дикого зверя, знал о силе своего влияния над Нираги и его состоянием, знал о возможных рисках и последствиях, но всё равно хотел освободить всех демонов этой ночью. А если он чего-то хотел, непременно это получал.       Иначе быть и не могло.       — Чёрт, хватит уже пускать слюни на мою задницу, займись делом, — украдкой улыбаясь наигранно недовольно ныл парнишка, чуть шире расставляя ноги, еле вытаскивая из-под себя слегка затекшие руки, недолго в максимально неудобном положении шарясь где-то в прикроватной тумбочке, протягивая мужчине наполовину пустой тюбик со смазкой.       Чишия снова оказался прав. Нираги и правда всей душой обожал его растягивать. Каждый раз мужчине удавалось наблюдать прекраснейшую картину: медленно трещал по швам идеальный самоконтроль, а с чужого острого лица вмиг пропадало вечно скучающее выражение. Он был готов поклоняться такому открытому и возбужденному парню, воздвигнуть в его честь памятник при жизни и спрятать ото всех подальше, оставить для себя одного. Никому, ни единой живой душе не позволено смотреть на его парня в моменты откровений. Это только для военного, Шунтаро весь лишь для него. Охранять Чишию, как самое ценное сокровище, защищать от чужих недобро косящихся глаз и загребущих рук — негласно стало его главным предназначением в жизни. Но он не жаловался, лишь всеми силами сдерживал себя от того, чтобы резко вцепиться зубами в глотку очередного смертника, бросившего непозволительно долгий, по мнению исключительно Нираги, взгляд на в который раз глубоко задумавшегося или невольно выпавшего из реальности от дикой усталости юношу, открыто проявляющего свою «человечность» рядом с Сугуру. Выхватывая протянутую смазку отбросил тюбик куда-то в ноги, не отрывая взгляда от божественного тела юноши, всеми силами старающегося найти относительно удобное для себя положение. Стройные бёдра всё-таки замерли под тяжёлым вздохом Чишии, принявшего более-менее устойчивую позу. Большие горячие ладони ловко забрались под всё ещё неснятую толстовку, задирая её повыше, и с лёгкостью обхватили тонкую талию, сильно и крепко сжимая, выбивая из парня судорожный тихий вскрик. Наклоняясь Сугуру медленно провёл языком по линии позвоночника, для контраста касаясь прохладным пирсингом и останавливаясь у самой поясницы, замечая, как от собственных действий бледная кожа стремительно покрывалась мурашками, снизу раздавалось тяжёлое прерывистое дыхание. Он изучил каждый миллиметр тела Шунтаро, узнал обо всех эрогенных зонах, и всё это для того, чтобы видеть, как медленно рушился вечно спокойный паренёк, как задыхался под умопомрачительными ласками, как просил мужчину не останавливаться, бросая умоляющие взгляды, от которых внутри всё совершало кульбит, переворачивалось с ног на голову. Опуская ладони на ягодицы с силой сжал их и развёл в стороны, полностью открывая перед собой юношу, который только сильнее подставлялся, охотно демонстрируя себя.       — Блять.       Открывающаяся перед глазами каждый раз картина завораживала. Сколько бы они не спали, как бы тщательно и долго мужчина не изучал идеальное по всем возможным параметрам тело под собой, реакция на столь откровенно прекрасное зрелище, казалось, была неизменной. Худые широко разведённые ноги покрыты россыпью мелких синяков, на боках отчётливо вырисовывались огромные яркие отметины, полностью повторяющие контуры длинных сильных пальцев, бледные ягодицы и внутренние стороны обоих бёдер являли внимательному взгляду достаточно заметные царапины, засосы, местами ещё ноющие приятной болью следы от зубов. Аккуратные ямочки на пояснице смотрелись так трогательно и мило, что мужчина не смог сдержаться и не сильно надавил на небольшие выемки, круговыми движениями массируя, наверное, уже затекшую от неудобной позы спину. Любовно сжимая мягкие половинки, идеально помещающиеся в больших ладонях, Нираги всё-таки заставил себя оторваться от разглядывания притихшего, шумно дышащего парня и бросил беглый взгляд в ту сторону, куда не так давно за временной ненадобностью откинул полупустой тюбик. Еле зацепившись глазами, Нираги быстро добрался до ёмкости, выдавливая немного её содержимого на пальцы, равномерно распределяя и разогревая смазку для комфорта юноши. Смазанные пальцы невесомо огладили розовое колечко мышц, что под такой незатейливой лаской судорожно сжималось, а Чишия нетерпеливо повёл бёдрами, через плечо любуясь сосредоточенным лицом военного. Средний и указательный пальцы медленно погрузились в горячее и узкое нутро, выбивая весь воздух из лёгких Нираги, чем спровоцировали тихий смешок со стороны наблюдающего за происходящим парня.       — Какой ты трогательный, Нираги. Щас расплачусь, — в излюбленной насмешливой манере подобно змею шипел Чишия, нервно покусывая нижнюю губу, сдерживая рвущиеся наружу, пока ещё едва слышные звуки.       — Завали ты уже своё ебало, Чишия. Прекрати, блять, выёбываться и просто получай удовольствие.       Сугуру медленно и тщательно растягивал извивающегося под ним парня, горящими глазами наблюдая за тем, как трескалась холодная и безжизненная маска, а всегда крайне самоуверенный и издевательский взгляд стремительно заплывал, светло-карие очи невольно закатывались, являя полное неподдельного удовольствия расслабленное лицо. Чишия был настолько прекрасен, что не находилось достойных слов, достаточно красочных эпитетов, чтобы описать его. И самое ценное сокровище принадлежало одному только военному, что в данный момент всё сильнее распалял и без того на время утратившего возможность соображать здраво юношу.       — Я буду сверху, — томным голосом проговорил Шунтаро, срываясь под конец своей короткой фразы на протяжный высокий стон, глуша его вовремя прикушенным уголком подушки, когда ловкие и сильные пальцы удачно огладили чувствительную до ласк простату.       — Не понял, — Нираги поражённо замер, в лёгком смятении вглядываясь в чужое, закрытое длинными волосами лицо.       Чишии хватило той жалкой секунды, на которую мужчина замешкался, чтобы удивительно быстро подмять его под себя, устраиваясь верхом на всё ещё скрытых одеждой бёдрах, наигранно недовольно морщась, но провокационно ухмыляясь, и подцепить ловкими тонкими пальцами приятную наощупь рубашку с кричащим животным принтом, принимаясь быстро расстёгивать пуговицы, слегка царапая оголённую грудь. Шунтаро игрался, а Нираги вновь забыл, как дышать, глядя на него. Стройный блондин с растрёпанными, чуть влажными у корней волосами сидел на военном в одной только серой толстовке, что, казалось, была неотъемлемой частью гардероба, игриво ухмылялся и постоянно облизывал покрасневшие и припухшие губы.       — Я сверху, ты снизу, — как маленькому ребёнку, с довольной улыбкой объяснил мужчине Шунтаро, спешно избавляясь от чужих брюк, откидывая их вместе с бельём куда-то в сторону, вновь забираясь на ничего непонимающего Нираги, что никак не мог угнаться за своевольным юношей, — Побудь хорошим мальчиком, я хочу тебя объездить.       Нираги похабно ухмылялся, грубо сжимая руками манящие бедра, и утробно рычал, ощущая прохладные прикосновения к своему собственному возбуждению. Чёртов Чишия с его вечно холодными конечностями распределил по крепко стоящему члену некоторое количество смазки и спокойно направил налитую цветом головку к ранее разработанному военным сфинктеру, с коротким стоном опускаясь полностью. Юноша чувствовал приятную наполненность, ощущал, как немалых размеров половой орган распирал его изнутри, но лишь обаятельно ухмыльнулся и слегка расстегнул молнию на любимой толстовке, обнажая острые выступающие ключицы. Упираясь одной рукой в широкую мужскую грудь для поддержания равновесия, другой бегло зарылся в волосы, откидывая мешающие обзору пряди с лица, и мучительно медленно приподнялся, практически полностью слезая с члена, лишь для того, чтобы вновь резко опуститься и соединить бедра со слышным шлепком кожи о кожу, испуская в потолок надрывный тихий вскрик, неспешно раскачиваясь в поисках идеального положения. Наблюдать за тем, с каким усердием и желанием Чишия скакал верхом на его члене; как звонко и несдержанно стонал, когда головка ощутимо задевала простату, или само возбуждение соскальзывало немного глубже привычного; как устало запрокидывал голову назад, закатывая от удовольствия глаза и судорожно цепляясь ногтями за грудь Нираги, оставляя на смугловатой коже неглубокие, но болезненные царапины. Все это только сильнее заводило мужчину, оказавшегося в полной власти одного хитрого и прекрасного юноши, который в эту самую минуту не при каких обстоятельствах не собирался слезать с члена, казалось, стремясь и вовсе стереть его. Толстовка предательски спала с худого плеча, открывая военному вид на, он уверен в этом, самого сексуального парня во всем ёбанном мире, дрожащее от усталости или приближающегося завершения тело которого уже покрылось испариной. Его движения были до жалкого хаотичны, но в опущенных прищуренных глазах, читалось только неподдельное превосходство.       Крышу всё-таки сорвало, Чишия добился того, чего хотел изначально. Нираги издал предупреждающий грозный рык и рывком подался вперёд, грубо сжимая руками тонкую талию, обновляя им же самим оставленные на ней ранее синяки. Крайне быстро меняясь с Шунтаро местами, вновь оказываясь сверху, не задумываясь закинул чужие стройные ноги себе на плечи, принимаясь резко и максимально глубоко вбиваться в мелко дрожащего, разбито хватающегося за простыни, громко стонущего парня, с лица которого никак не сходила хитрая улыбка. Сугуру не жалел его совершенно, бёдра звонко шлёпались друг о друга, острые зубы оставляли всё новые болезненные следы на плечах и ключицах, а юноша только истошно кричал на ухо военному и царапал широкую спину короткими ногтями, раздирая кожу до крови. Нираги хоть и был груб, но с дикой скоростью и силой вбиваясь в визуально хрупкое тело под собой, он аккуратно придерживал чужую голову, не позволяя парню биться затылком об изголовье на каждом толчке. Груб, но периодически отклонялся назад, позволяя Чишии слегка выпрямиться, чтобы позже так сильно не тянуло поясницу. Груб, но следы от укусов на худых плечах покрывал нежными поцелуями, будто зализывал оставленные собой же раны. Чишия осторожно притянул к себе военного, мягко укладывая его голову на грудь, зарываясь длинными пальцами в волосы, стягивая с них резинку и ласково перебирая тёмные пряди, сжимая у корней на особо глубоких и метких движениях. Сердце билось с бешеной силой, дыхание сперло к чертям, да и вместо звонких и громких стонов, парнишка лишь хрипел, иногда срываясь на сводящий с ума скулёж, что только подстёгивал Сугуру.       Кончил Шунтаро на удивление тихо. Неожиданно резко замер и напрягся, невольно сжимаясь, по телу прошлась уже заметная для мужчины дрожь. Задыхаясь и глотая рвущиеся наружу постыдно громкие звуки юноша вмиг ослабевшими руками как мог крепко обнял мужчину за шею, плотнее прижимая того к себе, легко царапая нежную кожу плеч и спины, с силой жмурясь. Чишия словно находился в прострации; он с силой прикусил нижнюю губу, закатывая от ярчайшего удовольствия глаза, и глупо, ужасно вымотано, но крайне довольно улыбался, совершенно это не контролируя. Парень откинул голову назад и устало прикрыл глаза, загнанно и тяжело хватая ртом ужасно недостающий воздух. Нираги оказалось достаточно лишь парочки особенно жёстких толчков и столь завораживающего зрелища, чтобы с низким стоном спустить глубоко в расслабленное тело, уже представляя, как будет умиляться с крайне недовольного подобным поступком монолога юноши с самого утра.       — Тебе обязательно каждый раз бесить меня так сильно, что твою симпатичную мордашку о стену разъебать хочется? — военный устало плюхнулся на пустую и холодную половину кровати, стягивая с себя мешающую расстегнутую рубашку, аккуратно помогая Чишии избавиться от толстовки, — Можно же просто попросить быть грубее, уж в этом я тебе не откажу.       — Ты ни в чём мне не откажешь, — насмешливо мурлыкал до жути вымотанный юноша, укладывая голову мужчине на грудь, с хитрым прищуром глядя тому прямо в глаза, — Считаешь меня симпатичным?       — Да пошёл ты.       Засыпали они в тёплых и родных объятиях друг друга. Чишия привычно уткнулся извечно холодным носом в шею мужчине, с нежной улыбкой на губах вслушиваясь в тихое шипение недовольного таким раскладом военного, а быстро смирившийся со своей участью Нираги сгреб в охапку явно уступающего ему в размерах юношу, крепко прижимая того к себе, под едва слышный довольный смех. И даже ранним утром, когда солнце только немного выглянуло из-за горизонта, резко вынырнувший из сновидений юноша предпринял попытку аккуратно выбраться из загребущих рук, не желающих отпускать парня от себя ни на сантиметр, один из приближённых Пляжа неохотно проснулся, ловко хватая своего беглеца за руку, совсем сонными, но уже наполненными щемящей нежностью глазами смотря на него.       — Куда? — хриплым ото сна голосом спросил Нираги, насильно притягивая к себе парня, на удивление ласково оглаживая покрытую следами прошлой ночи талию, невесомыми поцелуями исследуя длинную шею.       — Покурить хотел по-быстрому, — с удовольствием принимал каждое прикосновение Чишия, осторожно обхватывая руками мужское лицо, мягко придерживая, и наклоняясь над ним, оставил тягучий и долгий поцелуй на сухих губах.       — Я с тобой.       — Курить?       — Куда захочешь.