курение – это подсознательное желание...

Харучие сопит раздраженным ежом, мокрую челку за ухо отводит. Мальчишечье лицо злое, из-за этого припухлые щеки кажутся еще больше. Харучие весь из себя представляет недовольную паровую булку. Это сравнение взрывается в висках Такеоми небывалой ясностью, и злость, клокочущая в груди, перестает шипеть взрывной карамелью. Такеоми сминает чужую пачку сигарет, ломает дешевый яд между пальцами. — И давно куришь? — Тебе какое дело? — Будешь огрызаться — выдеру. Не выдерет, конечно. Щелбан пропишет. Четыре часа заунывно будет говорить о вреде табака, потом пошутит нелепо, что желание курить — это подсознательное желание сосать хуи, так Фрейд говорил. А может не пошутит, Такеоми при младшеньких не матерится почти. Потом сам закурит — не потому что сосать припрет, а потому что привычка разъедает легкие, отказаться выкуривать полпачки в свои двадцать с чертом лет тяжелее, чем начать дымить в харучиевские годы. Харучие вообще-то послушный мальчик. Обычно послушный. И слова поперек не скажет, лицом недовольным отсветит и всё. На «выдеру» он срывается и бежит на Такеоми. Бьет сильно для своих лет старшему брату под солнечное сплетение, потом понимает, наверное, что натворил, и паровая булочка уже не недовольная, а испуганная. Такеоми ловит брата, выворачивает ему руку, толкает к кровати. Щемит к поверхности. Харучие старается вывернуться, вскрикивает тут же, еще чуть-чуть — и сломал бы себе сустав. Такеоми одной рукой держит вот так вот Харучие за запястье, мертвой хваткой почти, второй шею под хохолком давит. Такеоми принципиально никогда мелких своих не бил. Но и те на него не цапались никогда. — Ремнем до крови выдеру, — дает Такеоми пустое обещание, — если еще раз увижу с сигаретами. Понял? Харучие дышит в подушку громко. Харучие рычит. У Харучие кофта задралась к груди, Такеоми видит лесенку рёбер под тонкой молочной кожей. У Харучие коленки узкие в деревянный пол упираются, он весь кукольный такой, ущипнешь один раз за худой бок — синяк расцветет через пару минут. — Ненавижу, — рычит Харучие, — ненавижу, ненавижу, НЕНАВИЖУ, Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ, ЧТОБ ТЫ… Такеоми заламывает руку сильнее. И рывками снимает с себя кожаный ремень, Харучие скулит под ним, потому что снова дергается, снова сустав почти ломает, снова больно, снова… Такеоми детей никогда не бил. И размах у него небольшой. Да и силой он никогда не отличался. Но Хару замирает от удара по ягодицам. Второго. Третьего. Дышит тихо. И не бубнит больше свои «ненавижу, ненавижу», молчит весь. И не вырывается. Такеоми чужое запястье отпускает, Харучие секунды три лежит еще так, носом в подушку, потом осторожно, медленно приподнимается на одной руке, той, которая не болит, которой простыню царапал. Кофту задравшуюся вниз с груди сдергивает, лесенки ребер больше не видно. — Блять, Хару, я… Такеоми разворачивает к себе Харучие за плечи, у него к лицу его карешечка светлая прилипла. Харучие не плачет почти никогда. По крайней мере, со всхлипами этими, хныканьями, громко никогда не плачет. Но у Харучие в глазах влага, а еще лицо мокрое, и Такеоми смотрит долго на влажную дорожку и слезинку единственную на шраме-треугольнике и… — Харучие, я… Харучие вырывается без прежней прыти из рук Такеоми, отходит спиной медленно к двери, дистанцию делает. Стирает рукавом кофты слезы-сопли с лица. Такеоми взглядом в ключицы мальчишеские упирается, тонкие такие, выпирают из кожи. Харучие сам по себе весь такой… костяной, по нему рукой проведешь — изрежешься. Харучие мелкий такой, щуплый, на белом личике шрамы цветут яркостью, Харучие защищать надо, давать выплакаться в плечо, лекции заунывные читать и про желание сосать хуи шутить, а не руки заламывать и бить по заднице ремнем. — Прости, я не хотел, Харучие, я… Прости, я устал смертельно, долги надо выплачивать, свет отключат скоро, землетрясение было недавно, из-за него кружка разбилась и фоторама моя любимая, прости меня, Шиничиро умер, я не справляюсь ни черта, прости меня, я устал просто, устал, а ты еще куришь, это плохо, я никогда бы не поднял на тебя руку, прости… Харучие разворачивается просто, даже дверью не хлопает, уходит тихо. Такеоми слышит, как брат в ванной комнате запирается, кран выкручивает на максимум, вода шумит. Такеоми бы поругался в обычное время, что квитанции за свет-газ-воду огроменные, Харучие тратит очень много, только вот… Такеоми пачку чужую изломанную с пола поднимает, упала, пока он с Харучие бесился. Сигарету вытягивает уцелевшую, между губ сжимает. Чиркает зажигалкой. Курит прямо в комнате. И понимает с кристальной ясностью: проебался.