Покажу тебе мир

Серёжа плохо помнил своё раннее детство. Он плохо помнил все, что тогда его окружало. Порой, воспоминания всплывали в его голове неразличимыми вспышками, бесформенными или расплывчатыми. Он не понимал, как выглядит и даже не пытался понять. Знал только, что в мире есть красивые и некрасивые, правильные и неправильные. Когда-то давно он был правильным. Что значит быть правильным? Быть таким, как все. Уметь то, что умеют все остальные. Иметь возможность видеть — значит быть правильным. Окружающие говорят, что мир красивый. Красивый… Ему непонятно, что есть красота. Это что-то такое же неуловимое, как и обрывки его прошлой жизни. Жизни, которая закончилась, так и не успев толком начаться. Той, в которой он мог видеть. Но Серёжа знал, что он некрасивый. Знал, что он не нравится окружающим, вот только не мог понять почему. Он мог слышать, но голос его мало чем отличался от голосов других детей. Он мог осязать, но на ощупь его волосы, лицо, руки были похожи на малышей вокруг. Непонимание продолжалось недолго. Ровно до тех пор, пока к слабым толчкам не прибавились дразнилки и оскорбления. Тогда Серёжа понял, что дело в цвете волос и особенностях пигментации. Больше всего на свете он боялся услышать издалека слова "рыжий" и "конопатый", потому что за этими словами следовал топот, за топотом тумаки и беспомощность, а за ними долго заживающие и болючие ссадины и синяки. Разумовский ненавидел свои волосы, обрывал их, криво стриг, когда под руку попадали ножницы, носил шапки круглый год, стыдясь того, что под ними скрывает. Почти такие же эмоции вызывало собственное тело, немеющее при приближении обидчиков и неспособное дать отпор; рот, из которого так невовремя в попытке защититься вырывались нелепые оскорбления лишь раззадоривающие нападавших; глаза, из-за которых он ничего не мог. Серёжа не знает, сколько это длится. Кажется, что всё то время, что он существует. Все эти 13 лет. И он не может предположить, сколько ещё это будет продолжаться. Вдалеке вновь слышится: "Рыжий урод!" — и Серёжа пониже опускает шапку, хотя, кажется, что ниже уже некуда. Голоса приближаются, он сжимает кулаки. Возможно, в этот раз он сможет сделать хоть что-то? Может, у него получится немного задеть кого-то? Он набирается храбрости, но прямо над ухом проносится: "Выглядишь как клоун!" — и тело снова немеет, как в первый раз. Ноги, как и руки, становятся ватными и подгибаются. Тело медленно тянется вниз и ударяется о землю, когда толчком в спину нападающие сбивают его окончательно. Ещё не зажившие с прошлого раза колени кровоточат. Разные части тела сообщают о появлении новых болевых точек, что никак не хотят перестать зарождаться. Поясница, живот, голени — мальчишке остаётся только гадать, что станет следующей мишенью для ботинок хулиганов. Каждая секунда превращается в вечность, но проходит так же внезапно, как началась. Удары становятся реже, количество оскорблений снижается и спустя время всё исчезает вдали. Серёжу бьёт мелкой дрожью, он снова думает, чем заслужил издевательства. Он наконец позволяет себе расслабить стиснутые зубы. Холодные голубые глаза, похожие на пару ледышек, наполняются слезами, и вот горячие ручьи уже льются по пунцовым от обиды щекам. Он не верил. Не мог поверить, что в таком огромном мире каждый против него. Воспитатели снова проигнорируют случившееся, медсестра снова будет винить в случившемся его. Разумовский собирает всю волю в кулак и встаёт. Где-то высоко над ним шелестит листва, среди неё на ветках исполняют свои трели птицы, вдалеке шумят автомобили. Это всё было до очередной нападки его обидчиков, было во время неё и осталось после. Маленький мальчик опять стоит посреди детдомовского двора, утопая в ненависти к себе и всему миру и непонимании, чем он заслужил такое наказание от судьбы. Совсем один. На плечо ложится чья-то рука. Серёжа инстинктивно оборачивается, желая понять, кому она принадлежит, понимая, что в любом случае никого не увидит, а скорее получит в глаз. Рука лёгкая и небольшая — это не воспитатель, пальцы не впиваются в тело — вряд ли этот кто-то пришёл со злыми намерениями. — Ты почему им отпор не дал? — откуда-то с уровня чуть выше рыжеволосого мальчонки раздаётся вопрос. Разумовский раскрыл рот от удивления: случаи, когда с ним говорят не для того, чтобы раздать тумаков были единичными. — Отвечать будешь? — во втором вопросе появились нотки раздражения. — Я бы мог защититься, если видел бы хоть что-то. — пробурчал Серёжа, нахмурившись. — "Ничего не вижу" — это не отговорка. — Если ты тоже пришёл поиздеваться и почесать кулаки, то сделай это уже быстрее! — он не понимал, чего от него хотят, зачем эти вопросы и упрёки. С языка сорвалось первое, что пришло в голову. И почему он в очередной раз самостоятельно даёт повод себя поколотить? — А с чего сразу поиздеваться? Может, я помочь тебе хочу. Меня, кстати, Олег зовут. Волков. — незнакомый мальчишка улыбнулся и хотел протянуть руку для рукопожатия, но опомнился и сам взял Серёжину ладонь, после чего пару раз дёрнул её вверх и вниз. — Разумовский… Серёжа… — он протянул это недоверчиво, а свою руку быстро вывернул из чужой хватки. — Никому я не нужен и никто мне не поможет, а ты и подавно. — А давай поспорим? — голос нового знакомого звучал спокойно и уверенно, но при этом был безумно похож на вызов. Это и был вызов. А Разумовскому ничего не оставалось, кроме как согласиться: в конце концов терять ему нечего. — Ладно. С того дня почти все прогулки он проводил рядом с Олегом. Олегом, который для него никак не выглядел, чем напоминал всех остальных, но который настолько сильно от этих остальных отличался и который смог заполнить пустоту в сердце маленького Серёжи, вытеснив одиночество. "Запомни, я тебе не телохранитель" — первое, что сказал Волков после начала спора и что нужно было усвоить. Олег всегда был рядом во время хулиганичьей охоты, но никогда не помогал. Не потому что ему было всё равно, а потому что он наблюдал и анализировал ошибки, чтобы предотвратить их повторение. Он хотел, чтобы обиженный жизнью и сверстниками мальчик научился защищать себя и ему не нужен был кто-то рядом для этого. — Если у тебя нет зрения, то наверняка обострены другие чувства, например, слух. Ты можешь не видеть своих обидчиков, но их оскорбления ты всегда слышишь. — Ты правда думаешь, что с ними нельзя по-другому? — Разумовский удивлялся тому, что Волков знает о таких вещах лучше него и попадает в яблочко в своих рассуждениях, но до последнего надеялся, что проблеиу получится решить мирно. — Серёж, ты терпел от них унижения столько лет и считаешь, что с ними можно договориться? — порой Олега поражали доброта и наивность рыжика. Они умиляли, но вызывали сожаление. Жестокий мир не заслуживал его. — Сожми кулаки, ориентируйся на мой голос и бей. И Серёжа бил. Неуклюже, нелепо и забавно двигаясь, но он старался бить. Со временем стал попадать в цель. Волков научил его справляться со страхом и тот перестал парализовать Разумовского. Два дня в своей жизни он никогда не забудет. День знакомства с Олегом и день, когда впервые смог отбиться от хулиганов. Тогда мальчишки не на шутку перепугались: ничего не видит, а бьёт прямо в лицо, грудь, другие уязвимые места. Что Серёжа чувствовал в тот момент? Наверное, облегчение, радость и надежду. А потом… — Серый, дай руку. — Волков взял его и куда-то повёл. — Осторожно, ступеньки. — путь лежал через корпус, конечная точка была не на первом этаже, а потому он ещё несколько раз повторял эти слова. Потом ступеньки закончились и начался длинный коридор. Где-то немного спереди со скрипом отворилась дверь, и Серёжа почувствовал запах старой пыльной комнаты. Затем заворчала следующая и всё вокруг вновь окутала уличная свежесть. Олег потянул Разумовского вниз, заставляя того сесть. Вопреки ожиданиям под ним оказался не твёрдый бетонный пол, а что-то мягкое. На ощупь он понял, что это накрытый пледом матрас. — Где мы? — На протяжении всего пути Серёжа порывался спросить куда они направляются, но останавливал себя, решив слепо довериться товарищу. — Там, где никто не достанет. — Волков выдохнул с облегчением. Разумовский, привыкший всегда быть начеку, тоже постепенно стал расслабляться. Они просидели в тишине на балконе, наслаждаясь покоем, ещё некоторое время, пока Серёжа не прервал безмолвие: — Олеж… а расскажи, что ты видишь… — Он сам так и не понял, всегда ли ему хотелось попросить кого-то об этом или то было внезапно навеянное странное и импульсивное желание. Олег вскинул брови в немом вопросе, но вскоре начал: — Я вижу… младших, играющих во дворе. Вдалеке виднеются многоэтажки. Они все похожи между собой и различаются только цветами, а ещё они похожи на жвачку, которую растянули, и она застыла в таком положении. — А я? Как я выгляжу? — Вопрос вырвался сам собой. Разумовскому, казалось, что он и так знает ответ на него: "Рыжий и гадкий." Опять говорит быстрее, чем успевает подумать и тем самым вредит себе. Но малая крупица надежды теплилась в его груди. Волков не был силён в красивых описаниях и всегда получал тройки за сочинения и творческие задания в школе. Но чтобы ответить Серёже не нужно было этого уметь. Стоило просто говорить о том, что чувствуешь душой и сердцем. — У тебя глаза как два айсберга в северном-ледовитом океане, едва заметные веснушки на щеках, будто майские солнечные зайчики, а волосы словно летний закат, пламя которого вот-вот поглотит лежащий под небом город. Красивый в общем... — залившийся краской Разумовский никогда не узнает, но тогда северный-ледовитый был не только айсбергами в его глазах, но и волнами в животе Олега. — А небо сейчас какое? — Тоже красивое. Розово-голубое. Розовый похож на красный, но он в разы светлее, а голубой как розовый только он светлее не красного, а синего. Ещё над горизонтом виднеются маленькие облака. Если присмотреться, то они похожи на спящих котят. Понимаешь? И Серёжа наконец понял. Понял, что такое красота и почему её называют субъективной. А ещё он всё видел. Видел своими глазами, потому что Олег стал ими.