Танго с ублюдком

Ломкое запястье хрустит, когда Ник выкручивает его, и этот звук сливается с ритмом электронной музыки. Звук на виниле намного чище, чем в динамике разбитого смартфона, которым бывший детектив владел три года подряд. Музыка неприятно булькала и задыхалась, созвучно маленькому мужчине в железном захвате рук Сакса. Тонкий нож-бабочка звонко шлëпнулся на пол. Как пошло. Ник предпочитал надёжный выстрел промеж глаз, в крайнем случае — традиционный рукопашный бой. Брутально, привычно, а главное — честно. Впрочем, заклятый враг не заслужил чести вести бой лицом к лицу: Сакс обезоружил того за минуту, напав со спины (где-то внутри заскреблась мысль, что такой отброс, как он, и понятия не имеет о чести, пусть даже бандитской). Восторг реванша заставил больное сердце приятно зайтись в груди, кровь горячо закипеть в предвкушении. Только голое тело обдало воздухом после удушающей духоты крематория, только Николас Сакс вновь объявился на грешной земле, точно в ебучее второе пришествие, его мысли заняли разнообразнейшие, извращённые способы убийства. Того, кто испортил единственное, что любил Сакс. Испортил так же, как испортил себя Ник. И от этой мысли, распаляемой самоненавистью, он жаждал сомкнуть руки на белой шее ещё сильнее. До безумия. Ведь это и есть безумие: отказаться от бесконечной, вселенской оргии и неиссякаемой алко-карусели — его собственного рая — ради мести. Но красота самых сексуальных красоток померкла, когда под собственной грубой кожей ритмично запульсировали вены, и их мелодия была слаще, чем самый дорогой коньяк, который ему могла предложить неземная стриптизёрша. Неумытое и слегка опухшее лицо невольно исказила самодовольная ухмылка и её тут же встретила зеркальная, полная больного удовольствия — на лице Смуззи. Предсказуемо. Его тёмные глаза распахнулись от удивления и счастья видеть врага живым. Никто из них не упустил бы возможность убить другого собственными руками. В случае Ника — голыми руками. Хотелось сказать так много: выплюнуть в породистое лицо всю ненависть, все обиды, злобу, будто высморкаться, чтобы нос не закладывало; чтобы дышать. И одновременно не хотелось говорить ничего — наслаждаться моментом, ожиданием убийства, хруста тонкой шеи, так что покалывало в кончиках пальцев. Чувство, что ты жив. За последние двадцать лет экс-детектив едва ли мог вспомнить, каково это. Однако болтливый убийца поспешил прервать переживание катарсиса. На лице и в покорном теле, которое повисло в захвате Сакса, точно кукла на верëвочках, не было ни толики сопротивления или пресловутого инстинкта самосохранения. Всё, что выдавало факт принадлежности врага к Homo sapiens — ускоренный пульс, играющий под пальцами. Ник молча надавил, так что Смуззи захлебнулся словами. На мгновение Ник забыл обо всём и просто прислушивался к сдавленным звукам и ощущал рефлекторные дëрганья маленького, ещё тёплого тела. Ни одна пуля, пронзившая ему голову, не принесла бы такого удовлетворения. Вероятно, не менее больного, чем эта самая голова. С бледного лица палача не сходила тонкая улыбка. Он встречал смерть с распахнутыми объятиями, как возлюбленную, сошедшую с поезда (скорее, возлюбленного). Как финальный оргазм. И что-то в этой улыбке заставило Ника разжать хватку. Моментально он переместил руки в более интересное положение, намереваясь открутить ту же самую голову. Стереть раздражающую лыбу, увидеть, как потухнет блеск в единственном тëмном глазу. Смуззи лишь вдохнул, пользуясь моментом, чтобы выразить оппоненту благодарность за смертельный танец. Под пальцами наёмник чувствовал не менее сладостные мурашки. Признаться, от этого он вновь затормозил. Катарсис постепенно угасал, не подпитываясь страхом и ужасом врага, и Сакс поспешил вернуть себе силу. Не успела шея хрустнуть под нечеловеческим углом, подобно долгожданной разрядке в кулак, как Ник проснулся. Он смутно помнил последние мгновения Смуззи, жар его крови и застывшее выражение лица. Собственный восторг, возбуждение, когда он взял отделённый от тела череп, взял за короткие волосы, точно собрался украсить порог дома на Хэллоуин пугающим элементом декора. Милое воспоминание померкло, как только Ник увидел знакомый яркий свет прожектора. Оркус его обманул. Наёмник нахмурился, проклиная себя за доверчивость. За померкнувшими бликами света он увидел улыбчивое лицо врага. Лишь чуть бледнее обычного. Теперь в ухмылке читалось самодовольство. Гордость. Он слегка задрал подбородок и по-кошачьи приблизился к жертве. Ник обнаружил, что привязан и тут же дёрнулся на пробу, но следом его накрыла слабость в мышцах. Всё тело ломило, заставляя прекратить попытки. В нос ударил металлический запах крови и, немного, хлорки: мучитель держал свою «игровую комнату» в (относительной) чистоте. Смуззи открыл было рот, чтобы объяснить условия собственной сделки с богом смерти, но великий детектив догадывался и без того. Вместо этого он перевёл тему на более насущную: — Думал, ты объявил свои методы бесполезными для меня. Собрался пытать? Как банально, — выговорил Ник с присущим сарказмом. Голос вышел хриплым и бездыханным, будто наёмник только что воскрес во второй раз. Смуззи поднял чёрные брови и поддержал беседу: — Так и есть. Ты — особый случай, Ник Сакс. Но будучи на свободном выгуле ты опасен. Так ведь привычнее для нас обоих, хм? — он приблизился и провёл пальцем от груди до плотного живота жертвы, представляя кончик пальца острым скальпелем. Ник понял, что с него сняли верхнюю одежду и любимый шарф, — К тому же, ты не сможешь умереть обычным способом. Как и я. Какой в этом смысл? Никакого риска, — он театрально вздохнул. Классический злодей. Удивительно, но это не раздражало Ника. Он продолжал слушать полную форса речь, готовый вставить саркастичную ремарку. Кроме того, теперь у него было всё время в мире на это. (Ник не признался бы вслух, но Смуззи действительно был достойным соперником: в маленьком теле крылась большая сила, в мягком голосе — уверенность). — Что же ты собираешься делать? — Сакс прочистил горло. Речь выходила заторможенной, совсем не ровня оппоненту, — Теперь, когда мы оба стали мальчиками на побегушках у грёбанного бога. — Что ты собираешься делать, Сакс? — он поднял большие глаза на жертву. Наёмник отметил, какие длинные у того были ресницы, но кроличий глаз отвлёк его. В состоянии покоя протез не мельтешил в глазнице и завораживал своим искусственным красным оттенком, — Теперь, когда твой маленький план отмщения не осуществился? Почему-то, это прозвучало чересчур… Точно. Враг кольнул в больное место: у Ника не было иных планов, кроме реванша. Он не мог вернуться к семье, которую окончательно разрушил. Он даже не знал, куда возвращаться. Всё, что оставалось — прежняя жизнь, вернее, существование благодаря бухлу, коксу и инерции (которая, впрочем, быстро пропадёт). Смуззи уловил паузу, вызванную не последствиями инъекции, и самодовольно ухватил шершавый подбородок жертвы двумя пальцами. На секунду Ник подумал, что вовсе не испытывал отвращения к тактильному контакту: с первого дня их встречи Смуззи прикасался к нему в самых интимных местах, давая понять, что намерен обладать им. Он почувствовал рефлекторное тепло внутри, но то быстро сменилось стыдливостью: ты как блядская собака Павлова, Ник, таешь от его руки. Он напомнил себе о морально неправильных, болезненных вещах, которые палач делал с ним, чтобы убить в нутре ненужные реакции. (Но разве сам Ник не преступал моральные нормы? Свой собственный, хлипкий кодекс чести отброса? Он причинял людям боль едва ли не каждый день своего существования: лишая конечностей и зубов, лишая жизней, выплëвывая необдуманные слова, кончая в чью-то купленную глотку или ладонь, кончив в Мерри, кончив в Аманду. Разве Ник не был достоин хотя бы половины этой боли от Вселенной взамен?). Будто читая мысли, Смуззи сладко и в то же время гаденько улыбался, поглаживая щетину врага. — Теперь бессмысленно ненавидеть меня, Ник. Можешь ненавидеть до заката истории, до падения цивилизации, но ничего не сможешь сделать… Хотя попытка была, безусловно, лестной для меня, теперь ты беспомощен, — невозможно было не заметить похотливую нотку в и без того шелковистом голосе. Настоящий глаз бурил дыры на подбитом лице. — Что, встаёт от беспомощности? Стоп, вставать же нечему, — Ник ухмыльнулся собственной шутке, невольно вспоминая гладкое и выбритое пустое место в штанах у второго мужчины. — От твоей. Я мечтал об этом с первого дня, когда ты вырвался из моих цепких лап, — признался палач, игнорируя колкость, и нежно провёл рукой без перчатки по чужой щеке. Для него это была игра в кошки-мышки, но с крупными ставками (определенно стоящая потери глаза), — укротить такого, как ты. Физически совершенного, невосприимчивого к боли, к страху смерти, — голос чуть вздрогнул, — к потере. Я хотел отнять у тебя самое дорогое. Сломать тебя, — было сложно, но Смуззи сдержал гортанный стон, — но теперь вижу: есть нечто большее, что не давало тебе лечь на рельсы всё это время. — И что это, Шерлок? — наигранно скучающе спросил наёмник, тяжело выдыхая от касаний. Большое тело против воли реагировало на тепло, на нежность маленьких, но умелых ладоней: они были способны как причинять невообразимую, шокирующую боль, так и дарить деликатную ласку (хотя подходили скорее для второго). Ник оголодал по физической близости, и Смуззи никогда не гнушался этим воспользоваться. В случае Сакса все методы были хороши: честные и нечестные. Большим пальцем он провёл по разбитой когда-то губе врага. Вероятно, в ближайшее время. Почему-то Ник даже не подумал откусить мучителю ещё одну конечность. Дыхание на миг застряло в горле. — Я. Твой незакрытый гештальт. Тот, кто вызывает в тебе больше всего эмоций. Больше, чем родная дочь, хм? — знающе промурлыкал палач. Ник хотел разозлиться, но злости не было. Это была правда: дочь он встретил недавно, тогда как Аманда растила её всю жизнь. Ник только испортил эту жизнь. Ему не дали трёх первых лет на раскачку, на то, чтобы привязаться к собственному дитя. Он не хотел ребёнка; ему было стыдно даже произносить эти слова в отношении Хейли: «Мой ребёнок». Что он мог дать ей? Что такой, как Николас Сакс, мог дать миру? Он хотел лишь засадить и спустить сперму, вот что он хотел. Играть в рыцаря в блестящих доспехах, защищая девочку, у него не особенно вышло. Что это было, если не попытка доказать себе, что бывший коп ещё на что-то годен? Лучше бы папаша и дальше оставался бравым полисменом с фотографии, о доблести которого можно было сочинять небылицы для одноклассников. Оставался несбыточной мечтой, вместо разрушенных маленьких надежд. Потому вместо защитного сарказма или угрозы, которые соответствовали ситуации, Сакс просто вздохнул и отвёл взгляд. Смуззи улыбнулся, но с меньшей спесью. Почти… понимающе? Он слегка приоткрыл податливый от мышечной слабости (Саксу хотелось так думать) рот врага. — Эмоции — наркотик посильнее того, чем ты балуешься. Чем то, что я ввёл в твою вену, — Смуззи бесстрашно поглаживает нижнюю губу. Вторая рука легла на очерченную челюсть. Сакс почувствовал себя в кабинете у зубного, — то, что отделяло жизнь от существования. Хм? Нику нечего было сказать, и он (даже слишком) покорно прикрыл глаза, наслаждаясь псевдолаской. Покорение было одним из ключевых моментов их танго. Враждебность всё ещё бурлила где-то внутри, будто у цепной собаки, рычащей на чужака сквозь сжатые зубы, но, внезапно, большая её часть осталась в воспоминании, в катарсисе расчленения и адреналине убийства. Теперь это казалось столь далёким. Смуззи в любой миг мог всадить ему в ногу или жизненно важный орган одно из своих свёрл или другую «игрушку», но и это не тревожило жертву: собственная боль никогда не имела для Сакса значения. — Что мешает мне получать эмоции, убивая тебя снова и снова, грëбанный ты феникс? — Ник встретил его косой взгляд для напора, но фраза получилась почти беззлобной. Даже игривой. — Ничего, — Смуззи сократил расстояние так, что наёмник ощутил горячее дыхание на лице, — уверен, мы даже получим от этого взаимное удовольствие, — его настоящий глаз мечтательно закатился при мысли о мириадах возможных смертей в руках опытного киллера. Чёртов фрик — Ник слегка улыбнулся. — Проверим? — жертва дёрнулась уже сильнее. Бандаж держал крепко. Признаться, его кожаные тиски действительно стали привычны в каком-то извращённом смысле. Облегчение отсутствия свободы действий вкупе с томным голосом мучителя оказывали на него почти что терапевтическое воздействие. Смуззи думал за него, словно на психоаналитическом сеансе. — Нет, Сакс… — отрезал тот. Он с интересом ловил каждое движение, будто фотоохотник, запечатлевал дикое животное в процессе одомашнивания, — По крайней мере, не сейчас. Есть то, что принесёт нам ещё больше эмоций. И я намерен это исследовать, — палач беззастенчиво коснулся своим носом, большим, с горбинкой, носа жертвы, встав на носочки чёрных туфель. Жёсткие слова не соответствовали чрезмерной нежности в их контакте. Выходящей за рамки танго. От этого Ник совершенно опешил и просто отдал контроль на мгновение. (Может, Сакс любил отдавать власть в чужие руки так же, как брать её в свои). В голове зияла приятная пустота, впервые за время трезвости,  — интригует? — Возможно, — просто ответил Ник. Он жаждал новых эмоций в той же мере, что и враг. Старые чувства всепоглощающей ярости и обиды охотно уступили им место, как только Смуззи сладко выдохнул в приоткрытый рот. Жертва наклонилась, насколько позволял бандаж, чтобы поймать чужие губы — вернуть себе первенство. Смуззи сдавленно простонал, восторженно впиваясь руками в широкие плечи. — Ты никогда не отличался терпением, — враг отстранился только затем, чтобы облизнуть пересохшие губы наёмника. — А ты — здравым рассудком. Неожиданно, это показалось простым продолжением танца, и Ника далеко не сразу захлестнула самоненависть — за то, что поддался смертельному, унизительному искушению (его определённо бы выгнали из библейского Рая). В первую очередь по всему расслабленному телу прошлась тёплая волна, будто он окунулся в джакузи, тогда как презрение к себе топило, не позволяло дышать. И это было тем, на чëм он захотел остановиться, теперь, когда время не имело значения. Ничто не имело значения, кроме тонких губ второго мужчины, его умелых рук и томительно-сладкого голоса. Чувствуя, как враг с неприкрытой нуждой ощупывает его, проникает под оставшуюся одежду, Ник охотно оставил стыд и упрёки (остатков) разума на потом. — Я просто не могу устоять перед тобой, Сакс, — это было именно то, что экс-коп хотел услышать, и оба это знали. Нет, мечтал услышать (впрочем, точно не от похитителя его дочери. До недавнего времени). Смуззи было слишком легко довериться. Была ли это в самом деле космическая связь? Мучитель же с мрачным удовлетворением отметил, как легко было склонить на свою сторону жертву: несколько прикосновений и подслащённые слова (хотя на удивление искренние). Первый поцелуй с оппонентом напомнил о первом убийстве. Несмелые, дразнящие шаги, долгие взгляды, навязчивые мысли и, наконец, разрядка. Несмотря на кажущуюся простоту завоевания, Смуззи неизменно приходил в детский восторг, замечая жадность поцелуя, покорность скованных движений Сакса навстречу: грозный гигант таял от малейшей его ласки, как пломбир на солнце. (В углу тёмного сознания палач задавался вопросом, от чего в животе вяжутся узлы: от успеха манипуляции, от долгожданного, казалось, безвозвратно утраченного приза в виде податливого Ника Сакса, который вернулся к нему сам, или от опьяняющего, мускусного запаха его тела, шероховатости щетины на собственной коже, горячего, как из крематория, оформленного тела?). Как легко было бы лишить это тело кожи, узнать, что внутри: длинные пальцы вычерчивали на нём хирургический пунктир, освобождая от одежды, слегка пропитанной испариной и пролитым виски. Согласие врага, ответный поцелуй ощущались даже лучше той минуты внутри него, сжатого, яростного и необузданного. Глядя на свидетельство смерти Ника Сакса (копию, в рамочке), палач и не надеялся испытать что-то хотя бы равное по уровню. Найти подобного ему. Смуззи хорошо помнил горячую кровь мужчины на лице, то, как она засыхала и стягивала ухоженную кожу. Он помнил следы колоссальных разрушений после наёмника, которые пришлось убрать для дяди Блю. Это то, что можно было назвать любовью с первого взгляда, будь Смуззи сопливой девочкой-подростком. Грубая сила Ника, покорность лишь перед лицом смерти: ни на секунду скованности по рукам и ногам, голым задом вверх, с черным кляпом из секс-шопа во рту он не терял самого себя, своего своеобразного достоинства — это была перманентная его часть, точно тату на левом плече. Ни разу в голубых, безумных глазах не промелькнул страх перед мучителем или его репутацией (разве, нечто совсем иное). Всё это притягивало Смуззи, как природный афродизиак (может, роль сыграла и анатомия жертвы, с которой он был в близком знакомстве). Так, как его влечёт сама смерть: иррациональное желание попасть в центр огромного урагана, чтобы узнать, что внутри. В наркотическом воздействии эмоций был существенный минус: распробовав настоящее удовольствие, настоящий взрыв чувств, тебя перестанут прельщать пытки неосмотрительных простофиль, тех доверчивых болванов, которые стучатся в двери со сказками о боге (у Смуззи был свой собственный). Едва ли что-то давало поводы для гордости собой, как обладание, будь то крики агонии или, в случае Ника, покорное согласие. Отсутствие половых органов, отвечающих за наслаждение, усложняло поиск новых, интересных игрушек, которые он мог бы сломать (не то, чтобы он жалел об избавлении. Но в минуты слабости Смуззи думал, как легко другим мужчинам, Саксу — вставить и кончить. Раз за разом, перетрахав всех шлюх Нью-Йорка, пока гной не потечёт вместо семени, а кожа не зазудит от сыпи. Эксплуатировать это свойство организма можно было долго). С тех пор, с Рождества, мучитель перестал находить себе место. Клининг, избавление от тел, работа сиделкой у слабоумных и прочие идиотские поручения его экс-босса выжали из Смуззи все соки. Это всё было лишь детскими баловством, пустым расходом его потенциала. Так, сломать «живую легенду преступного мира» стало самой желанной целью. Резать кусок за куском костной пилой, наблюдать за блеском ужаса в глазах, слушать животные крики и прочие игры в бога не могли больше сравниться с завоеванием его (и Смуззи слегка ненавидел себя за это. Это была его маленькая слабость, вроде кусочка торта на диете. Маленькая обсессия). Смуззи: вот кто действительно был ровней Нику. Достойная партия. Глубоко внутри они сгнили одинаково, они думали одинаково, ненавидели себя одинаково. Одинаково пустые эгоисты; в поиске того, что заполнит дыру в проданной душе. Только друг другу они не могли причинять настоящую боль, словно клоны в бесконечной, равной схватке зеркальных приёмов. Ник не был достоин жены с ребёнком, любовницы и даже оплачиваемых услуг шлюхи. Но, возможно, убийца, такой же больной, как он, причинивший ему боль — был достоин Ника Сакса? Это заставило того с ещё большей жадностью заталкивать язык в тёплый рот: палач встречал жест с тихими стонами триумфа, и Ник готов был предоставить ему эту победу, хотя бы на мгновение поцелуя. Хотя бы на вечность, если близость не прекратится. «Смерть прежде близости» — но смерть уже наступила. Целовать Смуззи было слишком легко, намного легче бывшей жены, когда на задворках памяти оставался вкус губ Маккарти. Почему-то стыдливая мысль об общем, мужском поле тоже не тревожила Ника. Разве мучитель был в подлинном смысле слова мужчиной? Или вообще человеком, если на то пошло. Ник услышал, как что-то зазвенело, и Смуззи принялся освобождать одну из его рук. При желании наëмник и одной левой мог (временно) угробить маленького парня. Но всё, что осталось — нужда прижать чужое тело ближе, утонуть в их контакте, чтобы забыть, что когда-либо жил до воскрешения. Чтобы слиться, обе стороны должны были пойти на риск доверия. Почти смертельный. И когда Сакс просто обхватил палача за плечи, подтягивая к себе, Смуззи улыбнулся в мокрый поцелуй, тихо хихикая, слушая рваный такт биения сердца, в которое он смог залезть.