sowieso

без алекса в нью-йорке (нью-йорке ли?) ужасно сыро, холодно и скучно. дома стали ещё более серыми и смотреть вверх ещё страшнее: иногда питу кажется, что небо падает ему на плечи. место, в котором они вчетвером (изредка — вдвоём) пили moloko закрыли вскоре после того, как всему человечеству стало известно о каком-то там методе перевоспитания, который, как оказалось, никому не помогал — теперь там стоит то ли библиотека, то ли театр, то ли что-то еще. родных и знакомых до боли мест больше нет и, видимо, не будет, но он всё еще помнит основное. помнит, что, свернув налево, в темную подворотню, и пройдясь прямо, можно найти заброшенный дом (тот писатель давно оттуда съехал и никто о нём не слышал). или, вернувшись обратно и подойдя вплотную к одной из городских стен, можно увидеть маленькую корявую букву «п» — это алекс в припадке бесконечного беспричинного счастья нарисовал, чтобы не забыть, как он говорил, «лучшего mallchika в этом городе». пит тогда краснел и отворачивался, но улыбался так, что потом болели скулы — здорово было. * за годы (годы?) дружбы он вообще узнал огромное количество вещей. во-первых, прогуливать школу можно, нужно и иногда даже полезно. потому что где, если не в дружеской-дурацкой компании тебя научат ориентироваться в городе лучше, чем это делают местные бродячие кошки? во-вторых, алекс ужас как крепко обнимается. жаль, реже, чем следовало бы. они тогда вместе гуляли. светило solntse, цвели цветы и жить было хорошо. они, кажется, собирались куда-то сходить, что-то купить или забрать, может, даже домой к кому-то зайти, как алекс, бллин, внезапно остановился. а потом схватил его за руку, затащил в ближайший магазин с пластинками и ткнул пальцем в картонку с каким-то злобным старым мужиком. пит тогда только спросил «тебе купить на день рождения?» на все россказни drooga о том, что это за мужик такой (вроде, музыку хорошую пишет или типо того). потом произошло что-то непонятное. алекс заулыбался, отставил куда-то трость и прижался к нему всем телом, положив голову на плечо. он и сейчас помнит то странное, но с ума сойти какое приятное ощущение тепла от того, что кто-то живой и дорогой сердцу тебя…ну, обнимает. а еще у алекса очень теплые руки. в-третьих, его странноватый друг злится только на тех, кто его не слушает. и, кстати, «не слушает» не в том плане, что неправильно себя ведёт и что-то неправильно делает. «не слушает» значит «совершенно не обращает внимания на то, о чём этот molodoi человек говорит». а говорит он много! про этого самого дядьку-музыканта, про старое кино, про сладости, про змей, которых, оказывается, боится, про будущее, про детей, про девочек, про то, как его бесят учителя (и тём с джорджиком, если честно), про плюшевые игрушки, про свои ботинки, про рисунки, про пита в частности и про огромную кучу всего ещё. и вот тогда, когда он в очередной раз рассказывал про какую-то новую пластинку и заметил, что его действительно слышат и слушают, он удивился, помолчал пару секунд и зачем-то притащил в школу конфеты на следующий день. обрадовался, наверное. * та маленькая корявая буква «п» въелась в краску и, видимо, уже не отмоется, не слезет и не сотрется. оно и к лучшему — это же их город. пит подходит вплотную, чтобы лучше рассмотреть, и протягивает руку. на пальцах остаётся старая пыль. — я скучаю, дружище. очень скучаю.