***
Ки снимал малюсенькую квартирку-студию у парня, который был самым странным из всех, кого он знал. Джинки жил за соседней дверью от самого Кибома. И уже спустя две недели Ки мог делать о нем определенные выводы. Джинки совершенно точно слушал хорошую музыку, пусть и слегка старомодную. В те редкие моменты, когда его удавалось подловить на подпевании чернокожим джаз-дивам, Кибом откладывал свои глянцевые журналы, отчеты с фотосъемок, карандашные наброски и весь превращался в слух. Голос Джинки проникал в его комнату вместе с запахом подгоревшего кофе и теплым весенним солнцем. Имея проблемы со сном, Кибом несказанно радовался возможности услышать его лежа в кровати, ведь это гарантировало, что ночь будет действительно спокойной. А еще Джинки был очень вежливым, знал всех жильцов своего дома по именам, помогал бабушкам с выбором телефонных операторов, и улыбался, улыбался, улыбался. Это волновало Кибома больше всего. Зачем было улыбаться всем подряд, если можно улыбаться только ему? Ки стал подмечать в его улыбке те самые морщинки, что появляются в уголках глаз, когда человек искренне испытывает радость. И с каждым взглядом на эти лучики что-то внутри самого Кибома расходилось по швам. Это пугало. Чуть позже, Кибом стал замечать, что Джинки его касается. Мимолетно, случайно, едва ощутимо. Это можно было перепутать с дуновением теплого парижского ветра, но ощущения были более приятными. Джинки касался его плечом в лифте, касался его спины в очереди супермаркета, касался его руки, при открытии входной двери. Но ощутимее всего Джинки касался чего-то тайного, личного, глубоко спрятанного под слоями дизайнерской одежды, высокомерия и скептицизма. И Кибом не хотел, чтобы этого касались.***
Пролежав очередную ночь без сна, Кибом со вздохом заправил кровать и подошел к окну. Он сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь отогнать накативший приступ раздражения и принюхался. Кажется, Джинки опять сжег кофе. Решив, что хоть эту проблему он в состоянии исправить, Ки накинул на себя халат и, выйдя за дверь, с решимостью нажал на пыльную поверхность звонка. Джинки был слегка смущен, но после первого глотка кофе, приготовленного по фирменному рецепту Кибома, смотрел на него с нескрываемой симпатией и благодарностью. Они немного поговорили, удивительно быстро находя общие темы, Джинки угостил его потрясающе вкусным инжиром, аромат которого преследовал Кибома еще довольно долго. В то утро, улыбка Джинки была предназначена только Кибому. И это казалось обоим чертовски правильным.***
Съемочная неделя выдалась ужасно напряженной, Кибом мог сосчитать на пальцах количество часов, потраченных на сон. Но впереди мелькала пара выходных, которые он без зазрения совести планировал провести не выходя из дома. Утро порадовало ломотой во всем теле и сломанным в ванной смесителем. Долго не раздумывая, Ки прихватил свои вещи и направился в соседнюю квартиру. Джинки был искренне рад его приходу, и пообещал починить все в течение дня. А Кибом был не прочь увидеть его у себя в ванной, пусть и просто ради устранения поломки. Покинув ванную комнату, Ки столкнулся нос к носу с хозяином квартиры, судорожно метавшимся по кухне с голым торсом и дымящейся туркой в руке. Обжечься и облиться за одно утро, было для Джинки обычным делом. Кибом тяжело вздохнул и взял бразды правления на себя. Вскоре кофе был готов, Джинки с благоговением смотрел на своего спасителя, делая маленькие, осторожные глотки. Кофе был бесподобным. Кибом тоже. В качестве благодарности на столике появилась коробка с домашним мармеладом, которая в последний раз видела свет, когда Наполеон покидал Париж. Джинки долго разглядывал Кибома, надеясь, что тот слишком занят сладостями, чтобы заметить его маленькую слабость. И это могло продолжаться вечность, но Ки внезапно оторвался от увлекательного процесса разглядывания мармеладной дольки на солнце. Он прочистил горло, послал свой разум к чертовой бабушке и абсолютно обыденным тоном спросил: – Может минет? – Почему бы и нет. Утренний кофе грозился стать традицией.***
В квартире Джинки было очень много света. Открытые настежь ставни впускали в помещение привычные рассерженные гудки автомобилей, бодрящий запах корицы из пекарни на первом этаже, отдаленный гул метрополитена и обрывки человеческих фраз. Кибом уже не помнил, в который раз он заходил к Джинки за какой-нибудь безделушкой, а в итоге оказывался в постели. Его это весьма устраивало. Они ничего друг другу не обещали, не ласкали слух пустыми надеждами и признаниями, не устраивали расспросов и уж точно не планировали знакомить родителей. Они просто занимались любовью, слушали потертые грампластинки и пили турецкий кофе. Кибом слушал, как Джинки мурчит себе под нос, вытирая посуду и невольно улыбался, пряча появившиеся ямочки в вороте лилового свитера. Ему доставляло удовольствие наблюдать за таким домашним, нерасторопным, нежным Джинки. Особенно зная, каким властным он бывает в постели. У Кибома было достаточно любовников, обоих полов, но еще никто не владел им с такой страстью. Кибому нравилось быть снизу, выгибаясь до хруста в пояснице мять простыни и ругаться на скомканном французском. Ему нравился тягучий секс на подоконнике, после которого несколько часов дрожали колени, и длительные будоражащие ласки. Ему нравилось, когда их игры начинались еще в полумраке лифта, пока Джинки сбивчиво говорил о погоде с очередной чересчур говорливой старушкой, Кибом без тени смущения опускал свои пальцы ему на ширинку, заставляя беднягу дрожать и заикаться. Кибому очень нравилось, что его встречают с работы без скандалов, зато с наполненной ванной и заказанным ужином. Все это ему нравилось. Но больше всего, ему нравился Джинки. Мягкая, по-детски открытая улыбка, колючие темные волосы и шероховатые ладони. Сизые вены на его запястьях, острый кадык, россыпь родинок на левой лопатке, небрежная щетина, аккуратные ступни и близкие к невозможному совершенству губы. Губы, на которых он так часто чувствовал сладкий вкус инжира и их любимого дынного мармелада. Кибом был абсолютно точно влюблен, и эта мысль пугала его, подгоняя в принятии непростого решения.***
Джинки проснулся ближе к полудню, Кибом уже давно уехал на съемки и у него был весь остаток дня на то, чтобы навести порядок в квартире, немного поработать и приготовить легкий ужин. Вечер обещал стать особенным. Джинки хотел поговорить о своих чувствах и сделать Кибому одно весьма заманчивое предложение. Он улыбался от одной лишь мысли о том, что этот вечер они проведут вдвоем, и Джинки сможет держать его за руку, сможет нежно касаться его шеи, вдыхая одуряющий запах кожи, сможет уткнуться носом в его макушку, слушая о последних трендах в мире моды, сможет почувствовать под собой гибкое, податливое тело. Просто сможет быть рядом. Джинки слишком поздно заметил лежащий на тумбочке ключ от квартиры, которую занимал Кибом. Войдя в нее, Джинки обнаружил идеальный порядок, стопку постиранного постельного белья и пустые шкафы. Парижский номер Кибома был недоступен, и эта была единственная ниточка, что связывала их между собой. Джинки не знал его адреса в Корее, не знал адресов его друзей и родных. А что он вообще о нем знал? Единственное, в чем он был уверен, это то, что без него он не может, и не хочет. Ничего. Эту ночь Джинки не спал, как и многие другие после этой, в ожидании настойчивого звонка в дверь, который так и не прозвенел. Кибома больше не было. Точнее, он был повсюду, но Джинки не хотел обращать на это внимания. Он остался горьким осадком на дне кофейной джезвы, нотками древесных духов на вороте водолазки, которую утащил у Джинки, он остался в идеально расставленных тюбиках в ванной комнате, в совместно купленных занавесках, в запахе ароматических свечей, и в аккуратных пометках на книжных полях. Но для Джинки его не было. Он ставил одну пластинку за другой, стараясь ощутить те моменты удивительного единения, когда он обнимал Кибома со спины, и они медленно покачивались в такт волнующему голосу Lady Day. Но время шло, и Джинки стал ставить эти пластинки все реже.***
На улице похолодало, и Джинки зябко переминался с ноги на ногу, мысленно коря себя за то, что не надел тапки. Привычно плеснув в чашку кипятка, он сонно потер глаза. Банка с дешевым растворимым кофе уныло поглядывала на него с самого края стола, демонстрируя абсолютную пустоту внутри. С тихим вздохом, Джинки достал чай. Все утро на этаже что-то громыхало, скрипело и постукивало, а под окном не смолкая сигналила машина. Прекрасное начало дня. Заглянув в холодильник, и не обнаружив там ничего, что могло бы вызвать доверие, Джинки решил перекусить в соседней пекарне. Одевшись, и захватив с собой пакет с мусором, он распахнул дверь и столкнулся с тем, кого видел во сне последние два месяца. Пакет, набитый до отказа пищевыми отходами, выпал из рук, пачкая гостю обувь. – Осторожнее, хен, это же Burberry! Кибом показушно скривился и сделал шаг назад, не поднимая взгляда от идеально начищенных туфель. Джинки застыл, удивленно разглядывая ряды цветастых чемоданов, занимавших большую часть свободного пространства коридора, потом перевел взгляд на Кибома, всеми силами стараясь сохранять спокойствие. – А вы, простите, по какому вопросу? – Его голос подрагивал, но в нем звучали стальные нотки. – Да вот, жилье хочу у вас снять. Кибом неуверенно улыбнулся, нервно убирая за ухо выбившуюся из прически каштановую прядь. – И на какой срок вы планируете остаться? – Джинки смотрел ему прямо в глаза. С силой сжимая и разжимая похолодевшие ладони. – Думаю, что навсегда. Он едва успел выговорить эту фразу, как Джинки схватил его за грудки и втянул в квартиру. Дверь захлопнулась с громким стуком, и на всем этаже повисла натянутая тишина, но спустя пару секунд весь дом смог услышать вопль, полный отчаяния и раздражения: – Ради всего святого, Джинки! Что за бардак на моей кухне?!