Младший лейтенант

– ..а если решишь подать голос, то у меня имеется строительный скотч. Есть вопросы? – И улыбается так невинно-невинно, как будто и не он в своём кабинете пристегнул наручниками несовершеннолетнего пацана. А Вова в мыслях-то и не против, всё надеялся, что со стороны незаметно, а теперь можно только гадать, Алексей Александрович раскусил его грязные мыслишки, или сам поддался искушению. Правда, сейчас об этом думать не получается, получается думать только о том, что в этом полумраке кабинета, с задёрнутыми шторами и жёлтой-жёлтой лампой, он никуда не денется и не отвернётся от раздевающего его взгляда. Хесус навалился на край стола рядом со стулом, и от мысли, что стоит Вове податься лицом вперёд, и он уткнётся в чужой пах, обтянутый строгими брюками, младшего пробирает мурашками по спине. Он немного сжимает ноги и тихонько шевелит кистями, закреплёными за спиной наручниками, первое – чтобы хоть как-то себя коснуться, а второе – чтобы ещё раз дать себе понять, что он отсюда при всём желании не сможет сбежать. Это заводит ещё больше. Губанов же времени не теряет, он подхватывает со стола ручку с любимым блокнотом и направляет лампу в сторону Вовы, заставляя того немного зажмуриться от яркого света. – Это допрос, молодой человек. Постарайтесь отвечать честно и, – он наклоняется вперёд, нависая над Вовой, смотрящего на него снизу вверх (оох, как по-блядски выглядит эта картина), – не нервничать. На этом моменте Семенюк шумно сглатывает, заставляя лейтенанта широко улыбнуться. – Отвечайте негромко и по существу. Ваши самые чувствительные места? – улыбка не сходит с его губ, Вова отводит взгляд и немного ёрзает на стуле, ему искренне стыдно, что он завёлся без единого касания, и теперь жаждет прикосновений, хотя ему их никто не обещал. – Не знаю, – буркает он себе под нос, не решаясь поднять голову на своего полицейского, дабы тот не увидел щёки, залитые краской. – Не-е-ет, так дело не пойдё-ёт, – растягивает гласные, – не будете со мной сотрудничать, придётся провести самостоятельную проверку, – касается самого кончика уха, от чего младший вздрагивает, – очень дотошную. Не гарантирую, что не понравится, но если судить по реакции, – он медленно ведёт по ушной раковине и Вова чуть выгибается в спине, не способный в этом состоянии хоть как-то совладать с собой, – до конца кое-кто может не выдержать. Рука исчезает, младший не знает радоваться ли этому. Молчание намекает на то, что от него всё так же ждут ответа. Чёртов коп понимает, насколько это смущающе, поэтому не позволяет съехать с темы. – Шея, наверное, – обычно он не задумывался над этим, поэтому говорит самое банальное, что приходит в голову. Никто и не трогал особо, чтобы делать выводы. Зато сейчас ой как трогают, решая устроить проверку слов на правдивость. Сперва подушечками пальцев, ведя в районе загривка, потом еле касаясь переползают вперед, заставляя Вову мелко дрожать от возбуждения и, внезапно, щекотки. Горячее дыхание выбивает первый короткий стон, после которого Вова тут же вздрагивает, жмурится и пытается весь сгруппироваться в один комок. Стыдно. А Алексей как будто только этого и добивается, ухмыляясь и, больше для вида, делая пометку в блокноте. – Второй вопрос, сколько половых партнёров было? – Хочет ещё больше смутить Вову? Так и хочется соврать, добавив хоть какого-то авторитета, но отвечает честно: – Ни одного. – Умница. У нас честность поощеряется, хотя я и крайне удивлён. Был уверен, что в твоей хулиганской компании все друг с другом перетрахались, – Вова в ответ смотрит хмурясь, обидно вообще-то. Но на долго его не хватает, всё-таки обида сейчас явно не доминирующее чувство. – Последний вопрос, – блокнот откладывается в сторону, Губанов опускается перед Вовой на корточки, одну руку кладя на колено, а вторую в паре сантиметров от топорщащегося места на джинсах, – как думаешь, если я перейду к активным действиям, как долго ты продержишься? Братишкин давится воздухом, потому что его тут же касаются через одежду, и он ощущает, как внутри всё скручивается, заставляя податься на встречу руке, которую чёртов Алексей Александрович тут же убирает. – Не-е-ет, дружок, сначала ответ, – и продолжает дразнить, водя одной по бедру, а другой забираясь под футболку и оглаживая низ живота. Вова живот сразу втягивает и мнётся. Вот уж о чём его никогда не спрашивали, а по ощущениям он кончит так быстро, что даже говорить стрёмно. Поэтому молчит какое-то время, ждёт реакции. Но из реакции он получает только взгляд глаза в глаза, от которого всё тело замирает, и только одна его конкретная часть оживает ещё больше. Невыносимо. – Я думаю пары минут будет достаточно, после тех видов, что я сегодня повидал. Зачётные штаны, кстати, – пытается сразу увести тему, переводя в шутку. А Алексей не разрывает зрительный контакт, зато перемещает одну руку на ширинку, и Семенюку стоит миллиона усилий, чтобы сдержать себя и снова не податься на касания. Приходится привстать, чтобы большие прохладные ладони могли стянуть джинсы. От поглаживаний сразу становится дурно, хочется завопить, чтобы эти блядкие руки, оплетенные выпирающими венками, уже переместились куда надо, но перед ним самый настоящий садист, иначе Вова не может объяснить почему этими руками были исследованы все территории близь пульсирующего органа. Внутренние установки трещат: – Перейдите уже к самому важному. Пожалуйста, – и с оттягивающей резинку боксеров рукой в комплекте идут губы, ловящие тут же вырвавшийся шумный выдох. Вова держит глаза закрытыми, но представляя, как сейчас выглядит со стороны: в наручниках, с требовательным поцелуем на губах на чужой рукой на члене, стонет сильнее, оставляя на ладонях отпечатки ногтей от переизбытка всего. Даже двух минут не проходит, невесомый поцелуй в шею становится последней (и по совместительству первой) каплей, Вова кончает, сжимаясь всем телом и тут же расслабляясь. Его гладят по макушке, и это даже притупляет чувство стыда, которое сейчас особенно играет из-за невозможности как-либо закрыться или хотя бы вытереть сперму с живота. Со вторым отлично справляется лейтенант, только после этого звеня ключами и снимая наручники. Сперва натянуть джинсы, потом потереть запястья, и следом уже утонуть в объятиях и шёпоте "я не переборщил?". Будь на месте Алексея Александровича кто угодно, Вова бы сейчас закатил гневную тираду о том, что он не гей и за такое сейчас ебальник набьёт, но сейчас он просто отрицательно качает головой, перемещает руки на щёки полицейского и целует со всей нежностью, что скопилась в его хулиганской душе. А каверзные вопросы он ему потом еще припомнит.