Зацепиться

Дрожащие руки предавали Арсения, который наоборот старался убедить себя: «всё нормально, так надо, ты сможешь», но тело боялось за него. Если бы он взял в руки ручку или карандаш, то наверняка не смог бы написать и нескольких букв, — те превратились бы в неразборчивое нечто, но вряд ли где он найдёт ручку в два часа ночи на мосту, проводя ладонью по перилам в попытке собраться с мыслями. Пока не так страшно, пока он стоит на твёрдой поверхности, и ему необязательно держаться, чтобы не упасть, а когда он перелезет, встав на самый край, знает наверняка: умрёт скорее от страха, чем от того, что спрыгнет вниз. Он даже не до конца понимает, что его сюда привело, но разбитое состояние, будто по нему проехались катком, ему уже осточертело. Под глазами мешки, величиною похожие на те, что у Деда Мороза с подарками на Новый год, в горле пересыхает от одних только мыслей о том, что собрался делать, он медленно шагает из стороны в сторону, смотрит вниз и ждёт будто момента, когда наберётся стопроцентной решимости, чтобы перелезть и осуществить задуманное, но он всё не настаёт. И тогда Арсений усилием воли буквально заставляет себя подойти ещё ближе, как заставляет каждый день вставать с кровати, — тяжело, нет шанса, что кто-нибудь поможет, но приходится. Он сглатывает снова, чтобы увлажнить пересохшее горло, чувствует сильное дуновение ветра в лицо, ходящими ходуном руками хватается за перила и зачем-то осторожно, но перелезает через ограду, как маленький ребёнок перелезает через низкий забор. По началу несколько секунд стоит спиной к пропасти, не сразу решая повернуться, держится изо всех сил за перила, в самом деле боясь, что руки его подведут, прикрывает глаза, делает глубокий вдох, который в общем-то не помогает ему успокоиться ни на дюйм, но всё же решает. Решает и чуть передвигает ногу, поворачиваясь к пропасти и перехватывая ограду и второй рукой по другой бок от себя. Стук сердца в голове, в ушах, где только можно, ему кажется, что этот стук под кожей по всему телу, ему кажется, что все вены пульсируют перед смертью, хоть и головой не понимает, почему: это ведь наоборот избавление. Это решение всех его проблем, а он стоит и боится пошевелиться так, что даже назад не перелез бы, — тело в оцепенении, словно ему стало настолько холодно, что он превратился в ледышку, в статую, которая не в состоянии ничего сделать. Она в состоянии только неподвижно стоять на одном месте, стеклянные глаза — прикованы к воде в нескольких десятках метрах под собой, а руки всё также автоматически продолжают цепляться за железо, не слушаясь, не повинуясь голове Арсения, что просит отпустить. Он не помнит, когда чувствовал такой страх, он уверен, что никогда такого не было, но ещё больше он уверен в том, что один шаг — и всё закончится. Не только страх, но и боль, ненависть, страдания, проблемы, — всё одним разом. Ему следует только отпустить и шагнуть вперёд с этого края, он проговаривает это мысленно несколько раз, но тело работает против него, и он уже не понимает, как из этой ситуации выходить. Сердцу страшно, — но ещё страшнее становится, когда Арсений слышит позади себя шорох и честно думает, что чаша переполнится и у него случится какой-нибудь инфаркт, — не меньше. Он поворачивает голову и видит позади себя незнакомого мужчину, понимая, что если секунду назад был в ублюдском положении, то теперь — подавно. — Не подходи, я прыгну. Мужчина ничего ему не говорит, но Арсений предупреждает просто на всякий случай, показывая, что бессмысленно что-то говорить, бессмысленно уговаривать этого не делать, хоть и мужчина не выглядит тем, кто станет его уговаривать, — глаза какие-то чересчур спокойные. Арсению кажется, что у того, кто хотел бы помочь, они были бы по меньшей мере напуганные. — А я и не запрещаю. Но ближе мужчина подходит, не останавливаясь, не поддаваясь, и Арсению это не нравится. — Не подходи, говорю. — Да брось, мужик, это общественное место. В голове проносится, — да какого чёрта? В два часа ночи Арсений не предполагал никого встретить, но если и встретил бы, — не думал он, что первые слова, которые услышит, будут: «а я и не запрещаю». Ему кажется, что не так поступают нормальные люди. Мужчина со странным хвостом на голове подходит ближе и встаёт зачем-то рядом, облокачиваясь локтями о перила, не среагировав на Арсовы предупреждения. Но, — он думает, — это в общем-то и хорошо, значит отговаривать его не станут, и он сможет спокойно закончить начатое. Только предупреждает на всякий случай мужчину, что даже на него не смотрит: — Бессмысленно меня отговаривать, я всё равно это сделаю. И старается, чтобы голос звучал ровно и уверенно, а выходит чуть ли не истерично: оно понятно. Несмотря на мужчину рядом, он ни на секунду забыть не может, что в одном шаге перед ним смерть. — Да не собираюсь я тебя отговаривать, я встал в очередь. — Чего? — Что «чего»? Говорю, я следующий за тобой. Малейшее понимание происходящей ситуации вновь от Арсения ускользает, — мужчина не только не собирается его отговаривать, но и решает прыгнуть следом? Пытаясь обработать эту мысль, он вновь поворачивает голову вперёд, смотрит перед собой и ещё сильнее цепляется за железо, — всё ещё одно неверное движение, и он упадёт. В этом в общем-то был и смысл, но теперь этот странный мужчина забирает частичку его внимания и отвлекает от собственного дела. Арсений подумать не мог, что встретит похожего на него, кто окажется тут с такими же мотивами, и поэтому как реагировать, совершенно не понимает. Прыгнуть и позволить прыгнуть и ему? Отговорить? Это было бы безумно странным, учитывая, что сейчас Арсений сам уже перелез через перила и его самого от смерти отделяет один только шаг. — Вы это серьёзно? — Так же, как и вы. Или ты. Какая разница, если мы не доживём до рассвета, верно? Арсений видит различия. Огромные различия в их поведении, — его самого трясёт безумно, сердце так и норовит выпрыгнуть из груди, а мужчина стоит и смотрит куда-то вдаль так беззаботно и спокойно, что кажется, будто он делает это каждый день, — шагает с моста. И что говорить в такой ситуации? Арсения в школе этому не учили точно. — Сергей. — Что? — Я — Сергей. Тебя-то как звать? «Какая разница, если мы не доживём до рассвета» впечатывается в мозг и является сейчас самой главной, что заставляет его ответить слегка заторможено: — Арсений. И вновь почувствовать, как порыв ветра дует в лицо, на секунду боясь того, что этот ветер может его отсюда сдуть, — и в голове вновь противоречие: почему боясь, раз он тут для этого? — Что у тебя не так, Арсений? — В смысле? — Ну… ты же не просто так в таком положении. Что у тебя не так? Давай последнее исповедование перед смертью. Будет забавно, если я скажу, что твой секрет уже точно умрёт со мной? Арсений хмурит брови, — нет, ну мужчина странный однозначно. Странный, непонятный, по нему и не скажешь, что собрался вот сейчас прыгать с моста. — Не будет, — Арсений отвечает также хмуро, снова отворачиваясь от своего собеседника. — Ладно. Тогда просто расскажи, в чём дело. Арсению кажется это бесцеремонным, и поэтому на какое-то время он замолкает, делает несколько вдохов и выдохов и вместе с этой фразой Сергея в голове думает, — действительно ведь этот человек может быть последним, с кем он поговорит в этой жизни, его волновать-то не будет через несколько минут ничего из того, о чём он рассказал, поэтому «он мне совершенно чужой» здесь совершенно не срабатывает. Поговорить с кем-то перед смертью, — непонятно, насколько хорошая идея, но отрицательных сторон он сейчас не видит. Он помнит, что перед ним верная смерть и боится её всё также, но сердце стучит теперь не так быстро и не так яростно, отвлекаясь на этого мужчину, и это, пожалуй, хорошо. Успокоиться перед главным шагом в своей жизни ему бы не помешало. — Я остался один. Совсем, то есть. И дело даже не в том, что меня все предали или бросили, я всегда отталкиваю всех сам. Не знаю. Я слишком сложный. Скорее всего, мне просто не суждено иметь кого-то близкого, но я… Несмотря на это, я так боюсь одиночества, и мне… страшно. Я не верю, что жизнь состоит из белых и чёрных полос, у меня всё везде идёт наперекосяк. Постоянно. И я устал. Он чувствует, — откровенничать с незнакомым человеком на порядок проще, чем с каким-нибудь другом или близким, потому что не помнит в принципе, когда в последний раз с кем-то об этом говорил. А возможно, играет тот факт, что ему действительно осталось недолго, и поэтому совсем скоро будет уже всё равно. — Знакомая ситуация. — Серьёзно? — Думаешь, ты один такой? Я в одиночестве уже… несколько лет, пожалуй. Предательство близких людей, кому-то я просто надоел. Даже родной отец не хочет меня знать. — Почему? — Я тоже хотел задать ему этот вопрос. А он даже не взял трубку. Арсения всегда удивляли люди. Удивляло, какие они разные, как и сейчас удивляет то, что несчастье Сергея не написано у него на лице, — тот впервые, пожалуй, поворачивает к Арсению голову, устанавливая зрительный контакт, из-за которого почему-то сердце даёт о себе знать, ёкая не из-за огромной высоты. Арсений всегда знал, что он такой не один, что проблемы не у него одного в этом мире, что есть у кого и похуже, — он со своими просто справляться почему-то не умел, — но видеть перед собой точно такого же человека, который здесь затем же, зачем и он, — странно. Как будто и правда думал, что он один во всём мире такой. — Мне… очень жаль. Это больно, наверное. От близких всегда больно. — Да. Но… скоро это будет уже неважно. — Ты серьёзно собрался это делать? — А ты? — Я — да. Но я… — Ну вот и я от вас ничем не отличаюсь. Правда… Знаешь, есть у меня старенькая соседка, я к ней частенько хожу, мы разговариваем, рассказываем друг другу о том, что происходит. Как знакомые, пожалуй, но к ней больше никто не ходит, у неё никого нет. Наверное, она не поймёт, почему и я престал к ней ходить. И почему-то Арсения это даже задевает. Почему-то один этот факт заставляет задуматься, замолчать на несколько секунд, поразмыслить о том, что ей и правда будет грустно, и мысли со своих проблем смещаются на ситуацию, в которой сейчас находится Сергей. — Но… как она будет? — Не знаю. — И тебе всё равно? — Кто сказал, что мне всё равно? — Ну… ты здесь. Собрался прыгать. А мог бы завтра пойти к ней и поговорить. Ей, наверное, без разговоров с тобой будет одиноко. Ты не думал об этом? — Думал. И что? — Что? В смысле «и что»? У тебя есть человек, который в тебе нуждается, это уже повод… не быть здесь. — Сказал человек, который перелез через перила, чтобы спрыгнуть. Арсений фыркает, отворачиваясь вперёд и зачем-то цепляясь за мысль о том, что у Сергея есть по крайней мере одна причина, чтобы жить дальше. У него этих причин нет, в нём никто не нуждается, его никто не ждёт, и здесь, в этом мире, ему, кажется, делать совершенно нечего. Страх перемешивается с непониманием, лёгкой злостью даже, пожалуй, ему кажется, что это несправедливо, — такая мелочь, но на этой мелочи он зачем-то чересчур сильно заостряет внимание. — Речь не обо мне. Меня никто не ждёт, я плохой человек. А ты можешь сделать что-то хорошее. И без тебя кому-то уже будет хуже. — Мы можем поговорить нормально? Странно обсуждать что-то с человеком, когда разговор в любую секунду может оборваться. — Нет, мы поговорим так. Я собрался вообще-то прыгать, — Арсений почти выплёвывает это эмоционально, не понимая, почему он сейчас стоит перед своей смертью и пытается кому-то доказать, что прыгать с моста — глупо. — Ладно. Так, значит так. Но ты не лучше меня, и ты это знаешь. — Чего? — Ты точно также мог сделать что-то хорошее, а вместо этого стоишь здесь и думаешь, что мир станет лучше, если ты спрыгнешь с этого моста. Арсения эта наглость, резкость даже, пожалуй, удивляет, злит, у него перехватывает дыхание, — то ли от возмущения, то ли от того, что порыв ветра снова дует в лицо. Ему хочется поспорить. Доказать, что этот мужчина не прав. И мысли уже не о том, как собраться и спрыгнуть, а о том, какими словами до него это донести. — Да ты вообще слышишь, что я говорю? Меня никто не ждёт, я никому не нужен, а в одиночку я справляться не умею, да меня с работы, блять, уволили, и теперь я даже не могу в приют домашних животных денег отправить. — А ты остался бы на моём месте? — Если бы от меня кто-то зависел, то да. — Тогда пошли, я тебя с ней познакомлю. Будешь вместо меня к ней ходить, что скажешь? Раз уж ты активист за хорошие дела. Руки постепенно начинают уже уставать держаться за железо, но Арсений всё обхватывает сильнее, затыкаясь после последних его слов и отводя свои голубые глаза даже не в сторону, — вниз, куда смотреть до сих пор страшно. А мужчина всё продолжает, и Арсений понимает, — тот как-то оказывается чересчур близко, около Арсова плеча. — Вот видишь. Дело не в том, есть или нет в жизни что-то, что тебя держит, дело в том, хватаешься ли ты за это. Уверен, что и у тебя есть что-то важное, пусть даже какая-то мелочь. Нас не держат здесь какие-то вещи сами по себе, тебя бы не остановило даже, если бы тебе сейчас позвонили и предложили престижную работу, тебя бы даже не остановил близкий человек. Нас держит то, за что мы держимся сами. И ты тут стоишь… и твердишь мне, что у меня есть повод жить, а стоило найти этот повод в своей жизни. Арсений зачем-то принимается обдумывать сказанные Сергеем слова, дрожа не только от страха, — холода, потому что импульсивно выскочил в одной футболке, и он сейчас действительно начнёт походить на ледышку не только из-за того, что застыл на одном месте, но и потому что ему действительно становится чертовски холодно. — Ты так… красиво всё говоришь, а сам сказал мне, что тоже собираешься прыгать. И голос уже почти спокойный, — не злой и не взбешённый точно, будто что-то в его словах неожиданно Арсения успокаивает. — Как там говорится? Тренеры не играют? Арсений усмехается неожиданно для себя, закусывает губу и шумно и рвано выдыхает из-за того, что всё ещё стоит на краю пропасти. И еле удерживается от того, чтобы не обозвать совершенно незнакомого человека дураком. — На самом деле… может быть, я тоже не хочу умирать. И ты не хочешь. — С чего ты взял? — С того, что ты всё ещё стоишь здесь. На самом деле Сергей прекрасно увидел это ещё до того, как подошёл, — это ощущается за версту, но об этом он решает умолчать, будучи готовым в любую секунду в случае чего его схватить. — Может быть, я тоже хочу найти, за что держаться в жизни, и мне нужна твоя помощь? — Уверен, что ты справишься и без меня. — А если нет? А если мне нужно удостовериться в том, что способен на что-то хорошее? — На что хорошее? — Помочь тебе найти, за что зацепиться, к примеру. — Мне правда… совсем не за что цепляться. Арсений будто объясняет, будто ему нужно оправдываться перед этим мужчиной, хотя эти последние слова походят больше на крик о помощи, что и читается в голубых глазах, которые он переводит в карие, находящиеся чересчур близко. В них безнадёжность, страх, запутанность в жизни, будто он оказался на совершенно другом континенте без всего, не зная ещё и языка помимо своего. И эту просьбу о помощи Сергей в этих несчастных глазах безошибочно видит. — Есть. Конечно же, есть, за что. Мне не хватает собеседника. Иногда бывает мало одной старушки, знаешь ли. Сегодня, думаю, будет красивый рассвет. А ещё я знаю, что неподалёку продаются вкусные булочки с маком. Только реши для себя, и это станет поводом, который тебя удержит, — и через паузу добавляет: — Помоги мне понять, что не всё ещё потеряно. Ветер продолжает колыхать волосы Арсения, создавая что-то похожее на пух, летящий с дерева. Вокруг нет совершенно никого, кроме них двоих, а Сергей смотрит слишком пристально и пронзительно, чтобы выдержать этот взгляд, — Арсений свой опускает и думает. Думает о том, почему он позволяет себе засомневаться, думает о том, какова вероятность, что мужчина спрыгнет за ним следом, думает о том, как всё-таки страшно ему находиться здесь и как он не хочет быть ни тут, ни внизу, спустившись самым коротким путём. Он даже не понимает, что конкретно вселяют слова этого человека, — то ли надежду какую-то, то ли уверенность, но он перестаёт быть на сто процентов уверенным в своей затее, правда пытаясь зачем-то найти, за что мысленно удержаться. Он сглатывает под очередной табун мурашек по коже, не сразу находит, что ответить, стоя перед развилкой, не понимая, куда повернуть, — везде неизвестность, везде страхи. И когда находятся силы что-то вымолвить, он говорит неуверенно: — Я… люблю рассветы, пожалуй. Цепляясь то ли правда за это, то ли за помоги мне прямым текстом от Сергея, боясь уже не только за собственную смерть, но и за то, что она приведёт к смерти ещё одного человека, а этого Арсений хочет меньше всего. — Встретим его вместе, ладно? И приходится сдаться, — он коротко кивает несколько раз, но с места не двигается, — жутко даже пошевелиться до сих пор. Сам загнал себя в ловушку, в поле, где повсюду расставлены мины, так что не ступить ни на шаг в сторону. — Только я… Я не выберусь отсюда. — Выберешься-выберешься. Давай, я буду тебя держать, договорились? Голос Сергея абсолютно спокойный, уверенный, вселяющий какое-то странное доверие к незнакомому человеку, но Арсений всё равно на несколько секунд зависает, будто ещё обдумывает, стоит ли возвращаться на ту сторону, когда голос, который стал немного громче, его мысли прерывает: — Арсений. Договорились? Это заставляет поднять глаза в карие, ждущие ответа, и Арсений сквозь ком в горле отвечает ему: — Да. И думает уже не о том, насколько хорошая или плохая эта идея, а о том, как её осуществить, как перебраться через эти перила обратно, но и тут тоже помогает чужой голос. — Давай сделаем так. Держись максимально крепко одной рукой, перешагивай через свою ногу и второй рукой сразу же хватайся за меня, окей? — Хорошо… Хорошо. Я… сейчас. Сердце вновь как будто возвращается на какое-то время назад, возобновляет свой бешеный стук, Арсений боится оступиться, боится сделать неверное движение, но уже чувствует руки Сергея, которые не просто страхуя, а конкретно его обхватывают, — одну тот заводит ему подмышку, держа за руку, а вторую — протягивает поперёк тела, готовясь схватить его и за вторую руку, но Арсению страшно всё равно. Тело, движения сковывает ужас, шум крови в ушах кажется чересчур громким, а оторвать хотя бы одну руку от перил — невозможным, взгляд прикован к воде внизу, а в реальность его возвращает негромкое: — Эй. После которого он понимает, что и правда пора уже начать двигаться. Он одной рукой со всей силы впивается в железный заборчик, другую кое-как отпускает, чувствуя, как дрожит всем телом, хоть и это его перебирание на ту сторону легче не сделает, а наоборот — усложнит, но он буквально не может успокоиться и собраться, ему уже хочется отсюда сбежать, куда подальше. Из-за этого движения не особенно аккуратные, неуверенные, он дышит ртом и смотрит под ноги, рискуя перешагнуть и повернуться в сторону мужчины только из-за рук, которые чувствует на себе, но делает это быстро. Делает это резко, спеша выбраться отсюда, но именно по этой причине нога едва соскальзывает с края, и только в эту секунду, в это мгновение он понимает, насколько сильно по-настоящему он не хочет умирать, хотя сердце от того, что он оступается, готово, — но его самого успевают подхватить, а он второй рукой вцепляется в Сергея мёртвой хваткой, почти готовясь закричать от облегчения из-за того, что его поймали. — Я держу. Держу. Руки Сергея сильно держат его за спину, обнимая, и Арсений понимает в эту секунду, что всё кончено, что всё позади, но всё равно больше не может ни шагу сделать, — только руку, которой держался за перила, отпускает и ею тоже обхватывает мужчину за шею крепко-крепко, зажмуриваясь, чтобы ничего перед собой не видеть, только чувствовать. Таким образом — не так страшно. — Я не хочу умирать. Не хочу. — Не умрёшь, я тебе обещаю. Давай, перешагивай, осталось чуть-чуть. Но Арсений только обнимает его сильнее и тыкается в шею носом, вдыхая незнакомый запах, обладатель которого спас его шкуру. И его обнимают в ответ. Не просто держат, обхватив его тело, а действительно обнимают, прижимают к себе, будто боятся, что Арсений ещё чуть-чуть и исчезнет или всё же выскользнет из его рук, и никто из них не думает, насколько это зрелище странное. Арсению требуется время. Требуется несколько секунд или минут, чтобы начать приходить в себя, чтобы вылезти из этого оцепенения и поднять ногу в попытке перебраться на ту сторону, уже не боясь того, что свалится в пропасть, потому что уже чувствует: спасён. Перекинув и вторую ногу, понимает, что они уже не держат, поэтому, когда его отпускают, — оседает на асфальт, пытаясь отдышаться, пытаясь вспомнить, как вообще дышать, а с ним присаживаются на корточки рядом, кладут руку на плечо и заглядывают в глаза. — Порядок? — Не знаю. Арсений отвечает честно, сглатывает и кидает взгляд в ту сторону, откуда перелез, и его передёргивает. Здравый рассудок возвращается в его голову, говоря ему, что только что он чуть ли не совершил самый ужасный поступок за всю свою жизнь, — теперь даже страшно подумать. Он оказался здесь благодаря какому-то порыву злости, отчаяния и одиночества, а когда он проходит — словно глаза открываются, и сильную панику, которая сковывает легкие в цепи, он едва глушит в себе. Дышать трудно, — он делает это так быстро, словно оббежал экватор Земли, но вновь этот голос, вытаскивающий его из очередной пропасти. — Давай, глубокий вдох. Повторяй за мной. И Арсений повторяет. Слушает, глубоко вдыхает и когда ему говорят: — И выдох. Также медленно выдыхает из лёгких воздух, повторяя это на пару с Сергеем несколько раз. Дрожь всё также бьёт по всему телу уже непонятно, по какой причине, — из-за холода или страха, но Сергей будто пытаясь исключить первое, снимает с себя тёплую кофту, надетую поверх футболки, и накидывает её на плечи пытающегося успокоиться Арсения. — Ты же… Ты же не собирался прыгать, да? Почему-то эта мысль только сейчас у него возникает, когда цепляется за края кофты, укутываясь в неё и поднимает свои глаза в карие, словно пытаясь спрятаться там от непрошедшего ужаса. — Это было единственным, о чём я тебе за весь разговор соврал, — и добавляет спустя несколько секунд с совсем слабой улыбкой: — Так что я правда знаю, где продаются вкусные булочки. Идём? Поговорим. Арсений кивает, поджав губы, но неожиданно хватает его за руку, останавливая, когда тот уже собрался подняться. — Постой. Ты спас мне жизнь, кажется. Глупо… говорить «спасибо», потому что этого слишком мало, но… Спасибо. — Это было бы бесчеловечно с моей стороны позволить тебе лишить мир таких глаз. Арсений котёнком потерянным смотрит на мужчину, который поднимается с корточек и протягивает ему руку, чтобы помочь встать с асфальта, и Арсений за эту сильную руку цепляется, поддаваясь тому, что его поднимают и ведут с этого моста прочь.