Обречённость

Элис лежит на койке, закрыв глаза. Приборы, отслеживающие показатели жизнедеятельности, успокаивающе-монотонно пищат. В коридоре звонко цокают каблуки администраторов, глухо шлёпают сланцы уборщиц, ровной дробью звучат ботинки врачей. Постель пахнет так, как ей и положено, — стиральным порошком и антисептиком. Элис представляет себе скучные голубые стены, лёгкие белые занавески, колышущиеся от потока воздуха из ревущего кондиционера, и серый линолеум на полу, а когда открывает глаза, понимает, что ошиблась. Краска на стене зелëная, как желудочная кислота. Она лениво поворачивает голову. Одна в четырёхместной палате — сказочное везение. На стене висят электронные часы. Цифры странно расплываются, танцуют, запинаются друг о друга, и Элис быстро бросает всякие попытки расшифровать их значение. Вместо этого она ведёт взгляд дальше и невольно улыбается. На жёстком чëрном кресле у её кровати сидит Алисия и тихо спит, устроив подбородок на сцепленных руках. Грудная клетка медленно поднимается и опускается, выдавая её с головой. Элис давит в себе желание её окликнуть. Алисия наверняка устала. Пусть ещё отдохнёт. Вместо этого она откидывает голову и смотрит в потолок. Потолок — не бездна; в ответ он не смотрит. Скука смертная. И сон быстро забирает Элис. Там, в густой темноте, она снова видит катастрофу, но на этот раз со стороны. Это странно, но хорошо, потому что не больно. Она видит себя, неподвижно лежащую в грязи под дождём. Сосудик под подбородком не дрожит под натиском горячего пульса. Конец, который так и не наступил. Сон обрывается, не позволяя Элис увидеть своего спасителя — того, кто продержал её мозг достаточно живым до приезда скорой. Не то, что бы ей это было нужно. Дыхание смерти ещё жжёт шею. Хочется побыстрее забыть и о катастрофе, и обо всём, что может вызывать воспоминания о ней. Даже человека, который сделал всё, что было в его силах, чтобы помочь Элис. Наверняка незнакомец. Может, Алисии было бы интересно узнать причину его альтруистического поступка, но лучше б ей с ним не встречаться. К сожалению, она не всем нравится. Почти никому. То есть, никому, кроме Элис. Впрочем, им обеим этого вполне достаточно. Когда Элис снова открывает глаза, Алисии уже нет на стуле, зато есть худощавая рыжая медсестра с уродливыми ямочками на щеках. На её зелёно-голубой форме чёрными нитками вышито «Шарлотта С.» Она говорит и смотрит совсем не по-докторски, и это безумно раздражает Элис, провоцируя её на ложь. — Привет. Как самочувствие? — Хорошо. — Ладно. У тебя были посетители. — Я знаю. — Ладно. Мне нужно оценить твоё состояние, ты позволишь? Медсестра сыто улыбается, и её улыбка с чёртовыми ямочками режет сильнее ножа. Конечно, это был риторический вопрос. Элис не против таких, зато против отсутствия выбора. Она хочет сказать «нет», но молчит, проглатывая обиду, острую, как улыбка медсестры. Это раздражает больше всего, потому что выбор — это всё для Алисии, а Алисия — всё для Элис. Почти всё. Есть ещё запах мокрого дерева, который едва её не убил. И вот Элис сидит на койке, закрыв глаза и свесив ноги, пока Шарлотта С. исследует её тело, мнёт, тянет, щупает в поиске того, что не в порядке, хотя стоило бы искать то, что в порядке. Ведь катастрофа убила Элис, а потом её вернули. Стоило бы об этом помнить. Она улыбается, думая о том, что Алисия никогда такое не забудет. Никогда не забудет о ней. В отличии от остальных, не пришедших навестить её. Впрочем, Элис быстро переключается на другое. Ей не нравится думать о насущном, ей нравится думать о вечном. Если то что ты любишь, однажды убьёт тебя, а то, что не убивает тебя, делает тебя жёстким, значит ли это, что спасение в том, чтобы никого не любить? Любовь к запаху дерева в дождь привела к катастрофе. К чему тогда может привести любовь к Алисии? Что может быть хуже катастрофы? А если Элис откажется от всего этого, её сердце застынет, как после катастрофы застыло в грязи её мёртвое тело. — Вот и всё. Совсем не больно, правда? «Не больнее катастрофы. Ничто не может быть больнее катастрофы, » — думает Элис, но только молча мотает головой и ложиться обратно на койку. Она снова оказывается во сне, и там она сидит на кухне вместе с Алисией и пьёт кофе. Та выглядит напуганной и странно счастливой одновременно. Лениво водит пальцем по ободку чашки. Смотрит широко открытыми глазами. Очень в её стиле. — Ты в порядке? — Надо у тебя спросить. — Я-то точно в порядке. — Ты через такое прошла… — Это мелочи. Алисия неожиданно звонко смеётся и выпускает из рук чашку. Та летит на пол и разлетается грязно-жёлтыми осколками. Элис равнодушно смотрит на них. Маленькие. Острые. Если взять их в руку и сжать пальцы в кулак, будет больно. Очень больно. Не как тогда, но… — Элис. Не как тогда… — Элис! Но, но… — Элис, перестань притворяться мёртвой! Она открывает глаза и видит обеспокоенное лицо Алисии. Растерянно моргает и садится на кровати. Смотрит на часы и с глухим разочарованием понимает, что всё ещё не в состоянии понять, что значат эти цифры. Сколько же времени прошло? Может, сутки? Двое? Алисия вернулась, значит, их точно целое число, иначе бы она была слишком занята, чтобы прийти, даже если б захотела, а она точно хотела, обязательно, она… — Элис? — Я порядке. По шторе ползёт комар. На белой ткани его тонкие ножки особенно выделяются. Быстро-быстро двигаются, приближая его к потолку. Элис кривит губы. Только не это. Только не противный писк над ухом. Это почти как писк в ушах, почти как во время катастрофы. Ей стоит перестать думать об этом. — Я в порядке. — Ты это уже говорила. — Я дважды в порядке. Алисия выпрямляется и качает головой. Она больше не кажется слишком встревоженной, но и расслабляться точно не планирует. — Я знаю. Просто всё ещё не могу поверить в это. В хорошем смысле. — Не можешь поверить в то, что я жива? — Что ты с этим справилась. — С чем? — Со смертью. — Разве это не одно и то же? — Не для меня. — Ага. Элис наконец-то собирается с мыслями. Вырывает из сознания всё, что связано с катастрофой. Оставляет только всякие глупости. Алисия здесь. Больше ничего не имеет значения. — Тебя больше ничего не тревожит? — Ты про что? — Шрамы… Ах, да. Элис опускает взгляд и смотрит на себя. Впервые за столько часов. По рукам ползут тонкие розовые нити, чуть выступающие над поверхностью кожи, расходясь, как ветви дерева. Да, шрамы, и много. Не любая одежда такое скроет. Наверняка ещё вся спина в них, и ещё живот, и ноги, и… — Элис, Элис! Элис выворачивает на чистый линолеум больничной палаты. Она харкает и сплёвывает, содрогаясь от отвращения, содрогаясь от себя. Лужа нездорово голубоватого цвета пахнет горечью. Ох, чёрт. Это плохо. — Я позову кого-нибудь! — Нет. Алисия опять смотрит широко открытыми глазами. Не плачет — только тихо дышит и почти не моргает. Хорошо, потому что Элис абсолютно беззащитна перед её слезами. Всё, что угодно, лишь бы она не плакала. Всё, что угодно, чтобы катастрофа не повторилась, чтобы не видеть по ту сторону рыдающую Алисию и чувствовать в себе силы унять её горе. Вот только если катастрофа повторится, Элис уже не вернётся. Она это знает. Второго шанса на спасение не будет. — Тебе нужна помощь. — Не нужна. Алисия осторожно перешагивает через лужу и присаживается на край койки. Элис с трудом отрывает взгляд от свидетельства собственной слабости и пододвигает ноги, освобождая ей место. В награду её осторожно берут за руку и ведут пальцами по шрамам. Выжженные под кожей и на душе метки обречённости. Но Алисия трогает это уродство так нежно и чувственно, что у Элис на глаза наворачиваются слёзы. Чёрт возьми, она тут сильная! Пережившая смерть. Победившая катастрофу. — Это фигуры Лихтенберга. — Это отвратительно. — Это не так. — Это хуже, чем от бритвы. — Ничто не может быть хуже бритвы. Я знаю. — Лиса… — Я в порядке. И ты, пожалуйста, будь в порядке. — Я буду, Лиса. Я буду. Алисия улыбается тепло и счастливо, стискивает её запястье в своих горячих пальцах. От неё исходит уверенность, которая пересиливает даже бесконечное кисло-горькое отвращение, текущее по венам вместе с полусвернувшейся кровью. Её улыбка слегка дрожит, но она всё равно прекрасна, как запах дерева в дождь, как и сама Алисия. В её глазах мелькают искры, но не те, что были в волосах Элис во время катастрофы. Искры надежды. Надежды на то, что всё будет в порядке. Даже если шрамы не сотрутся. Даже если катастрофа повторится. — Не повторится. — Перестань читать мои мысли. Элис смеётся вместе с Алисией и чувствует спокойствие, а следом за ним — сонливость. Она зевает, глотая улыбку, и вот уже будто бы дома, только стены своим отвратительным цветом жгут глаза. Тёплая ладонь ложится на её лицо, заставляет опустить веки, а потом в ухо льются тихие слова: «Всё хорошо, всё в порядке, спи, Лиса, спи.» Элис хочет сказать, что не собирается спать, но… Она открывает глаза, смотрит на часы и с досадой понимает, что всё ещё не знает, сколько времени. Цифры… Все эти цифры… — …была мертва семь минут и двадцать три секунды. Повреждения мозга неизбежны. Мне правда очень жаль. Элис продирается сквозь муть своих прожжёных катастрофой мыслей и понимает, что уже слышала этот голос. Этот противный и мерзкий голос, которые вызывает в памяти огромного оранжевого жука, ползущего по полю хвои, источающего стойкий запах рвоты. Точно. Шарлотта С. Отсутствие выбора. Злость. Гнев. Ненависть. Она закрывает глаза и дышит, чтобы не сорваться. Алисии не нравится, когда она злиться. Алисия пугается, когда видит её лицо без привычной лёгкой усмешки. Алисия не заслуживает ещё одного удара. Катастрофы вполне достаточно. Более чем. Да. Точно. — Вам лучше не входить. — Впусти. Впусти Алисию. Впусти. Медсестра заглядывает в палату, и Элис успешно давит в себе ещё одну волну гнева. Ничего страшного. Можно потерпеть. Алисия скоро зайдёт. Если Алисия зайдёт, всё будет в порядке. Вместе с ней всё всегда будет в порядке. — Кого? — Алисию. — Кого? — Алисию! — Секунду. Шарлотта С. наконец пропадает, и Элис может вздохнуть свободнее. Ненадолго. Потому что скоро мир сливается в одну длинную серую полосу проверок, тестов, осмотров. У Алисии нет ни единой возможности навестить её, и это наводит тоску. Элис может видеть её только во сне, где они вместе пьют чай, стоя на балконе, смотрят на мир сверху вниз и улыбается. Она не может дождаться момента, когда вернётся домой, и они смогут сделать это в реальности. А потом ей озвучивают диагноз, и катастрофа повторяется. Элис кричит, корчась на своей койке. Она ждёт, что через секунду электричество перестанет бежать через её тело, сжигая всё на своём пути, оставляя ветвящиеся ленты шрамов, но этого не происходит. Она теряет голос, теряет контроль над своим телом, теряет разум, теряет Алисию, теряет… Метки обречённости. Фигуры Лихтенберга. Они не болят, но стоит к ним прикоснуться, как воспоминания несутся по этим следам, будто по автомагистралям, и раскалёнными иглами вонзаются в мозг. Элис бездумно гладит их в ожидании Алисии. Странно, что её прикосновения в тот раз не вызвали вспышек боли в рассудке. Хотя, казалось бы… Элис моргает, а может, просто засыпает на короткое время — она уже ни в чём не уверена, — и Алисия сидит на стуле у её кровати, поджав колени к груди и положив на них подбородок. — Лиса. — Я здесь. — Ты здесь. — Что с тобой, Лиса? — Я не в порядке. — Я знаю. Я тоже. По щекам Алисии текут слёзы, Элис протягивает руку и стирает их тыльной стороной ладони. Теперь она знает, как с ними справляться. Теперь она всё знает. А Алисия знает, что она знает. А Элис знает, что та знает, что она знает. Сердце разлетается на куски, будто разодранное электрической дугой. Она ведь была так близко к этому. Так близко к смерти, к настоящей смерти. Не хватило какой-то пары дюймов. — Не злись на меня. — Я не злюсь. — Злишься. Я должна была сказать тебе правду, но я не могла. Я не лгу. — А я не злюсь. Но Лиса, я должна быть уверена. — Нет! Не делай этого! Алисия вновь рыдает, пряча лицо в ладонях. Покачивается из стороны в сторону, как сломленное молнией дерево. От неё пахнет мокрой корой, и Элис ненавидит себя за то, что должна сотворить с ней. — Тебя нет, Лиса. Вот что случилось со мной — пришла ты. Элис тянет к ней ладонь и не может дотянуться, будто бы между ними десятки миль. Это контрольный. Может, всё это того не стоило. Скорее всего, так оно и есть, но Элис больше не в силах терпеть ложь. Боль — да, отвращение — да, даже отсутствие выбора. Но не ложь. И Алисия протяжно стонет, опуская пробитую её словами голову на скрещенные руки. Долго-долго молчит. Потом шепчет что-то снова и снова, постепенно повышая голос, пока Элис не начинает разбирать слова. — Не знаю, что сказать. — Подтверди. — Это правда. Меня нет. Но ты меня слушаешь, Лиса. То, что меня нет, не значит, что я ни на что не могу повлиять. Алисия распрямляется так быстро, что Элис не успевает уловить её движение. Слёзы уже высохли, взгляд внезапно жёсткий и острый. Как катастрофа. Алисия — это причина, суть и последствие катастрофы. Всё сразу. Элис улыбается, потому что у неё уже нет сил заплакать. — Пощади. — Нет. — Хорошо. Цифры на часах меняются, но время идёт в другом темпе. Шрамы не болят, но сознание распадается на куски. Элис одна, но есть Алисия. Теперь она сама себя уничтожит, отомстив себе за себя. Катастрофа только начинается.