касания

— Можно мне к тебе прикоснуться? — путешественник впервые обращается к нему за последние полчаса. Сяо поднимает глаза и внимательно-внимательно смотрит пару мгновений куда-то насквозь. Руки у него изуродованные от самого предплечья искрящимися ранами — кажется, следы огромных когтей. Итэру не хочется об этом думать. — Зачем? — Тебя тяжело ранили. Я хотел бы, — путешественник неловко кусает губы, не зная, как продолжить. — Я бы хотел сделать так, чтобы ты чувствовал себя немного лучше. Итэр заранее готовит себя к тому, что Сяо отстранится вновь — из самых-самых добрых побуждений, из-за одному архонту известных желаний. Бросил бы давно попытки подступиться, но буйство трепещущее не позволило — то буйство, что закипает на кончиках пальцев каждый раз, когда им приходится оказаться рядом. Интересно, мог ли он ощутить подобное в множестве других миров? Итэр силится вспомнить безуспешно. — Не утруждай себя, путешественник, — Сяо не понимает, как он может иметь право хотеть хоть чего-то до сих пор. Прикосновения Итэра стали для него чем-то неземным и недосягаемым, ради чего тот готов был стирать изуродованные пальцы в кровь и воедино сливаться жалкими осколками со всем живым. Такое не получают за просто так. Сяо сипло втягивает воздух. Там, где должно быть сердце истерзанное, что-то ноет от жажды. — Я в порядке. Просто нужно отдохнуть. Путешественник неслышно вздыхает — Сяо почему-то кажется, что он его разочаровал. Но Итэр смотрит спокойно-выжидающе и тронуть его не смеет. Воздух ощущается вдруг густым-густым, а тишина небольшой комнаты осыпается битым хрусталем. Сяо замирает, бегает взглядом настороженным по порозовевшим щекам, влажным губам, подрагивающим ресницам и растрепавшимся прядям волос. Кажется, там, где должно быть сердце, грудная клетка заливалось пряным медом. — Путешественник, — почему-то само слетает с губ. — Это все, чего бы ты хотел сейчас? Возможно, Итэр улыбается — Сяо все ещё с трудом может это понять. — А сам бы ты чего хотел? Сяо молчит — ожидаемо, но путешественник не без удовольствия замечает, как тот впервые теряется. Видно, не желает отстраниться вновь. Ощущается так, словно хитиновый панцирь адепта трещит неумолимо — Итэр морщится от этой мысли довольно и подаётся вперёд, улыбаясь одними взглядом. — Я не знаю, — Сяо не смеет ему солгать. — Не доводилось об этом думать. С тобой вообще многое получается впервые. И это правда несомненно. Итэр действительно не от мира сего — иначе как объяснить трепет и жар по всему телу от каждого прикосновения; как объяснить дрожь и сладостное нечто в груди разливающееся. Сяо не смеет спугнуть это удовольствие неведомое ранее. Гремящие голоса, наполненные криком предсмертным, молчат тоже впервые рядом с Итэром. — Хочешь довериться мне? — путешественник замирает в ожидании всего в паре сантиметров. Кажется, они одновременно заметили, как сократилось расстояние между их лицами, ведь щеки заалели по-новому. Сяо даже смешно — тому не стоит ждать ответа, ведь он доверялся ему каждый божий день; доверил бы выпустить себе все внутренности, лишь бы то, что хранится в нем вместо сердца, навсегда осталось в руках путешественника. Сяо уверенно кивает и сам подаётся вперёд, с жаром тычась в искусанные губы. Если Итэр хочет дотрагиваться до него, он сам позволит себе вспыхнуть в его руках — так он решает, когда чужие пальцы уже смелее соскальзывают на живот и с интересом неподдельны исследуют бока. Сяо каждую секунду преодолевает сладкие судороги по всему телу — от мягких губ на шее, от шёпота ласкового, от рук знакомых на каждом участке, неприкосновенном ни для кого иного. Итэр избавляется от перчаток, подушечками пальцев вычерчивает каждый узор на чужом теле с жаждой кожу содрать, лишь бы воедино с ним слиться. Путешественник ловит взгляд полный непонимания. Сяо хочется уничтожить себя всего, отдать до последней капли и ничего живого-несовершенного не оставить. В чужих руках настойчиво-нежных — он уверен — безопасно забыться и отпустить тяжесть былых терзаний душевный хотя бы на время. Сяо верит все больше с каждым касанием красноречивым — он не пожалеет. Путешественник стягивает перчатки и обнажает чужое податливое тело. Он выцеловывает заботливо каждый сантиметр груди, живота, плеч израненных, лижет соски и раны глубокие. Он с удовольствием впитывает каждый стон, каждое мычание-хныканье нелепое, что слетает с чужих губ ему в награду. Итэр оставляет дорожку влажных поцелуев от груди до самого низа живота и поднимает раскрасневшееся лицо. Тело под ним все дрожит и извивается, глаза напротив — настороженно-мутные с горящим неистово желанием. Итэр позволяет себе зайти дальше — раздвигает худые бедра и очерчивает невидимые линии дорожками поцелуев от самых коленок, заставляя Адепта сипло втягивать воздух и молиться, молиться лишь бы это не кончалось. Ресницы у Сяо влажные и дрожащие, раны на предплечьях светятся тревожно в предзакатном полумраке комнаты. — Тебе точно хочется? — голос Итэра кажется приторно-сладким, тянущим на языке каждое слово, медом различающимся где-то внизу живота. Так Сяо только и может кивнуть в ответ на рваном выдохе, да спрятаться за волосами, когда щеки предательски розовеют от каждого чужого прикосновения. Итэр улыбается ласково и чмокает влажно несколько раз, глядя прям в глаза. — Зачем ты закрываешься, солнце? — спрашивает совсем невинно, невзначай проводя языком по раскрасневшимся губам. — Мне так приятно на тебя смотреть. Не прячься, пожалуйста. Сяо больше не старается ловить за хвосты мысли из одного огромного спутанного клубка, а их голоса больше не звучат совсем за шумным дыханием сливающихся воедино тел. Итэр осторожно проводит языком по члену, наблюдает внимательно за тем, как темнеют зрачки чужих глаз. Сяо становится один целым со вселенной. Сяо приносит себя в жертву. Поалевшие губы скользят по члену мучительно-тягостно, Итэр поглаживает его бедра, вторя этому своеобразному ритму. Сяо жарко. Он мечется, цепляется пальцами за влажные пряди чужих волос и комкает простыни, вперёд подаётся так, чтобы точно не оставить между их разгоряченными телами пространства. Сяо жмурится — кажется, теперь видит стаю кристальных бабочек перед глазами. Язык ловко скользит по плоти, каждое движение отчётливое отзывается в чужом дрожащем от нетерпения теле — в горящих лёгких, в чернильной дряни вместо сердца, в радужке, отдающей янтарем. Рядом с Итэром конец света, кажется, наступает регулярно раз в минуту, и Сяо считает, считает секунду — вот они плечом к плечу, бок о бок зачищают подозрительную территорию после неожиданного нападения, и путешественник так невероятен в лучах полуденного солнца, когда пронзает с треском чужую плоть; вот они у пруда отмывают следы сражения, и путешественник тянется заправить выбившиеся пряди волос за ухо; вот они в одной из комнат постоялого двора Ван Шу ощущают жар и нетерпеливую дрожь разгоряченных тел друг друга. Рядом с Итэром конец света наступает лишь единожды — Сяо выгибается с хриплым невнятным криком, почему-то сильнее сжимая его руку и долго ещё смотрит глазами потемневшими в пустоту, силясь отдышаться. — Я никогда не думал...— бормочет он наконец, отстраняясь нехотя, и поймать взгляд глаз чужих не позволяет себе. — Я тоже не думал, — признается Итэр, продолжающий зачем-то изучать узоры чужого тела. От взгляда этого жаром прошибает по-новой. Они лежат неподвижно, переплетаясь всеми конечностями, дыша тяжело в унисон и щеками алея невольно от всплывающих в памяти обрывков прикосновений, животных ласк и стонов бесконтрольных. По обнаженным телам скользит мягкий янтарный луч закатного солнца — он лижет голые ступни, ягодицы, спины, изгибы шеи и полыхающие щёки. У Сяо в груди, в тех самых чернильных прогнивших чертогах оживает стая кристальных бабочек; Сяо под ребрами ощущает трепетание крыльев сродни биению сердца.