Росио идёт ко дну

      Тьма ледяным ужасом накрывает с головой, стремится уничтожить, заставить навсегда померкнуть блеск синих глаз, но Росио спокоен. Он позволяет ей ненадолго спрятать себя от безгранично прекрасного и такого далёкого неба, разрешает солнцу предательски позеленеть и превратиться в мутное расплывающееся пятно. Росио боится темноты, и больше всего ему сейчас хочется зажмуриться и, бестолково размахивая руками, попытаться выплыть наверх, но он замирает. Взгляд широко распахнутых глаз цепляется за то, что вечность (три секунды) назад было солнцем, и Росио медленно идёт ко дну.       Рокэ не боится темноты. Осталось ли хоть что-то в этом бренном мире, что может его испугать, хотя бы один вызов, что он ещё не успел бросить себе? Тонкая линия губ ломается в подобие усмешки и напрасно: неожиданная и потому досадная, как от вцепившейся в кожу колючки, боль пронзает угол рта. Какая прелесть! Теперь он вынужден платить страданием не только за своё жалкое существование в склепе-жаровне, услужливо предоставленной господином в белых штанах, но даже не за улыбку – намёк на неё! Впрочем, так даже интересней.       Мгновением позже потемневшие, распухшие от жары губы растягиваются в улыбке, трескаясь, будто перезревшие под палящим солнцем гранаты. Рокэ ловит языком ускользающую алую влагу, только с виду напоминающую сок – во рту остаётся неприятный солёный привкус железа. От него мутит, однако Ворон не пытается сглотнуть кровь, знает – ничего не выйдет: в горле постоянно царапаются, карабкаются по шершавым стенкам закатные кошки. Рокэ не отказывает себе в удовольствии и улыбается ещё раз.       А темноты в детстве он всё-таки боялся зря. Подумать только, Ворон когда-то вопреки воле отца не тушил перед сном свечи и повисал на тяжёлых, любезно задвинутых слугами шторах в попытках впустить во тьму спальни хотя бы лучик лунного света! Сейчас же – он слегка приоткрывает глаза и бросает ленивый взгляд сквозь прутья ресниц – не темнота – мрак заполняет тесное пространство комнаты, проникает, кажется, в каждую щель, в то же время заботливо укутывая и немного заглушая тупую боль в висках. Да, маленькую ласточку надвигающаяся ночь пугала, для старого Ворона она же стала излюбленным временем охоты. Сколько раз темнота спасала его, прятала до поры до времени от врагов, помогала загнать добычу в заранее установленную ловушку? Так сразу и не скажешь.       И тем не менее, как пренебрежительно он думает о ласточке! А ведь тогда у случайно свалившегося (в этом смысле, конечно, ничего не изменилось: неприятности на свою голову он умел находить всегда) и тонущего в колодце Росио хотя бы был план, чего нельзя сказать о его нынешнем положении. Тот почти забытый наивный мальчишка не двигался, выгадывая силы для толчка, он же не шевелится лишний раз, просто чтобы избежать боли. Проклятье!       Рокэ вскидывает руки в почти неподъёмных кандалах: щедрый и по-королевски гостеприимный стол, состоящий из пресного сухого хлеба, что не лезет в горло, даёт о себе знать. Тонкие, необычно тяжёлые кисти в давно забытом жесте прикрывают глаза, чтобы через мгновение бессильно упасть обратно. Злая усмешка напоминает странный порез, в широко распахнутых глазах сверкают молнии. Вот так люди и теряют себя! Жест за жестом, привычка за привычкой, и ты уже сидишь, прислонившись к стене, и боишься улыбнуться, напоминая живой труп! Впрочем, борьба Росио растянулась всего на несколько минут, он точно знал, что есть от чего оттолкнуться, и перед глазами была нечёткая, но всё-таки цель. У него же сейчас нет и этого.       Обжигающе-ледяная вода сковывает железными обручами грудную клетку, не давая вздохнуть. Росио даже немного благодарен ей за это: одно неверное движение и он, захлебнувшись, навсегда упустит возможность вновь увидеть небо и почувствовать дыхание ветра. Холодная вода – верный союзник темноты, и вместе они наверняка мечтают заманить Росио вечным покоем, но его не так просто провести! Единственное, что он видит, – зеленовато-жёлтый круг солнца, единственное, что он должен сделать, – нащупав дно, вложить все свои силы в толчок к небу. Время непростительно тянется, но вот он наконец-то чувствует ледяные склизкие камни. Терпеливо позволяя себе ещё немного опуститься, вкладывает в отчаянный прыжок всю любовь к жизни и летит сквозь стремительно светлеющую толщу воды к солнцу. В последний момент, вынырнув, Росио ловит раскрытым ртом воздух, и, сделав долгожданный вдох, снова идёт ко дну.       Рокэ ловит раскрытым ртом воздух, но прохладного ветра нет и не будет: вместо него – застоявшийся зной кагетских пустынь. Однако Ворон несправедлив к природе теперь уже мирной соседской страны: даже в пустынях иногда бывает ветер и, сложно представить, дождь. О, с каким наслаждением он подставил бы лицо свежему дыханию бриза, нырнул бы в ледяные волны моря... Рокэ тяжело вздыхает. Мог ли представить маленький Росио, что холод и смерть – далеко не самое страшное, что ждёт его на жизненном пути, что о них можно мечтать, как о великой милости?!!       Да, надо признать, Морен постарался на славу, устроив Ворону образцовый персональный Закат. Впрочем, Закат лучше: он предполагает наличие неба, здесь же о нём можно только вспоминать. Рокэ хрипло смеётся или, что вернее, заходится кашлем. Пообещав себе в следующий раз непременно проявить учтивость и искренне поблагодарить расторопного коменданта за  участие, он по-кошачьи прищурившись смотрит прямо перед собой, просто чтобы проверить – видеть он всё ещё может. Глаза последнее время жутко болят, Ворон полагает, из-за лихорадки, но в таком пекле сложно что-то утверждать определённо, тем более строить планы на будущее.       Единственное, что он видит, ­– тусклые отсветы светильника в алатском хрустале, единственное, что он может сейчас сделать, попытаться не думать о боли. Что печально, последнее ему как раз не удаётся. Да, жара изматывает, из-за неё он задыхается, и, пожалуй, был бы комендант Багерлее менее догадлив и устроил его не над, а под пекарней, – он, плюнув на приличия, вытянулся бы на прохладной плитке, но... Мечтать вредно, а в его случае и вовсе опасно. Так очень легко сойти с ума, к тому же, забыть о главной проблеме – боли – всё равно не помогает.       Нет, безусловно, она имеет одно неоспоримое достоинство – напоминает о том, что ты ещё жив. Рокэ готов поклясться, он давно не чувствовал себя настолько живым, как в последние недели две, и ещё он не сказал бы, что данный факт его сильно радует. Насчёт клятвы, он, конечно, сморозил глупость или, что больше подходит его незавидному положению, погорячился. Хватит с Ворона и той, благодаря которой он оказался в этом замечательном месте.       Что самое обидное, убить виновника своих мучений тоже не получится: он не эсператист и самоубийство грехом никогда не считал, но почему-то всегда полагал его непозволительной трусостью. Следовательно, сделать такой щедрый подарок врагам он не может, к тому же, они и сами пока неплохо справляются: такими темпами он долго не протянет. Разве что кто-нибудь спасёт... Ворон резко поднимает руки, и скованные запястья с давно натёртыми ранами отзываются привычной жгучей болью, как всегда отрезвляюще подействовав на затуманенный разум. А глупую надежду, так не вовремя возникшую, никак иначе Рокэ объяснить не может.       У маленькой ласточки задача была значительно проще: Росио требовалось всего лишь выплыть на поверхность воды и уповать на удачу – вдруг кто-нибудь его ищет и заметит. Рокэ же умудрился попасть в более коварную западню: как он задыхается и тонет, видят все, но как помочь, не знает никто...       Росио идёт ко дну. Мутное солнце, на свет которого он как мотылёк в очередной раз безуспешно летел, путается в чёрных красиво рассыпающихся прядях, снова неумолимо отдаляясь. Надежда увидеть в круге неба чьё-нибудь обеспокоенное лицо опять оказалась ложной, а его скромных сил скоро будет недостаточно, чтобы вытолкнуть будущего Повелителя Ветров навстречу собственной стихии. Как ни грустно признавать, этот прыжок может стать последним глотком воздуха в его жизни, и он больше никогда не увидит маму, отца, братьев... Росио понимает, что плачет. Нет!!! Он так просто не сдастся и даже если никто не заметит, он умрёт в борьбе и хотя бы один раз, но увидит солнце! Росио идёт ко дну.       Рокэ понимает, что даже если совсем отчается – не заплачет. У него буквально нет лишней воды на слёзы! Соли, да, хватает, алатский графин тому свидетель... Ворон фыркает. Подумать только, у него есть силы на шутки! А где же тот милый пафос, которого было не занимать у из раза в раз бившейся о стекло ласточки? Правда, Росио надеялся выжить вполне искренне и у него были те, кому он нужен... Да, нужен, причём просто так, а не для того, чтобы он снова, решив чью-нибудь проблему, кого-нибудь убил. И ведь тогда Росио не был наследником и единственным ребёнком в семье! А всё-таки удивительно, с каким завидным постоянством жизнь ему преподносит уроки с одной и той же моралью: радуйся тому, что есть, потом будет хуже... Ледяная вода колодца – шутка по сравнению с непрекращающейся пыткой жаждой, единственный ребёнок в семье тоже не самое страшное: теперь он просто единственный в семье. Росио любил маму, папу, братьев. Рокэ любит тени прошлого, которые когда-то были мамой, папой, братьями...       Проклятье, только не это! Разозлившись на себя, Ворон со всей силы впечатывается затылком в сухой камень стены. На некоторое время помогает: горячая, как и всё здесь, боль кипятком заливает голову, прогоняя все непрошеные мысли о доме. Ведь обещал же себе не вспоминать!       Когда боль немного утихает и он снова может более-менее связно мыслить, осторожно приоткрывает глаза. На столе – графин, справа у стены – гитара. Ворон её не видит, просто знает, что она там: сам ведь и переставил её, чтобы лишний раз не попадалась на глаза. Если задуматься, отсутствие звука – не проблема, Рокэ легко мог бы перебирать воображаемые струны, представить знакомые мелодии, даже услышать их... Пожалуй, это отдаёт нотками безумия, впрочем, когда такие мелочи его останавливали? Но к гитаре он всё-таки не притрагивается: второй раз в одну и ту же ловушку он не попадёт. В самом начале своего существования в этом условно не пыточном помещении Рокэ попробовал спеть. О, тогда у него даже получилось: по крайней мере, песня не была похожа на хрип умирающего. Но каким-то неведомым образом родной мотив потянул за собой воспоминания о гранатовых рощах, Алвасете, матери... Да, тогда он зарёкся вспоминать о доме. Нестерпимую жару, отсутствие свежего воздуха и сна, медленно убивающую жажду и боль, как оказалось, легче переносить, чем... Не нужно вспоминать о доме.       Закатные твари! Как легко приказывать всем остальным и как сложно запретить хоть что-то самому себе! Рокэ хрипло смеётся. Интересно, все ли выполнят то, что он поручил? Найдётся ли хоть кто-то, кому важнее Ворон, а не его приказы? Но он опять забывается: одно его имя наводит ужас, не говоря уж о его поступках. Нечего сказать, репутацию он сделал себе отменную. Впрочем, есть же и другие... К своему стыду он уже несколько раз перебирал в памяти тех, кто чисто теоретически может чувствовать себя обязанным ему и помочь. Да, надежда, от которой он постоянно отчаянно хочет избавиться, находит лазейки и Рокэ в борьбе с ней каждый раз терпит поражение. Почему-то всегда первым в списке предполагаемых спасителей оказывается Окделл, хотя от кого-кого, а от него помощи точно ждать не приходится. Горький опыт давно его научил, что тот, кто однажды воткнул кинжал в спину, не преминет повторить удар.       А всё-таки забавно, как он в очередной раз упускает из виду одну незначительную деталь: даже если кто-то решится попасть в Багерлее, он ведь никуда не сможет уйти и будет вынужден сам захлопнуть дверцу своей же клетки! Рокэ вновь спрашивает себя: «Что стоило мне хотя бы намекнуть на любопытное свойство кровных клятв?» Ответа нет, впрочем, как и надежды.       Росио идёт ко дну. Кажется, он видел высокое и теперь уж навсегда потерянное для него небо в последний раз: по крайней мере, того воздуха, что он успел набрать в лёгкие, на путь до дна и обратно точно не хватит. Мир Росио вновь сузился до тусклого пятна света, единственной нити, что держит его в ледяном мраке, нити, за которую он всё ещё продолжает хвататься, на что-то надеясь. Он до последнего пытается сохранять спокойствие и ждать твёрдой опоры, но её всё нет, а время жестоко отбирает у него запасы воздуха. В конце концов, тело предаёт его и, отчаянно отталкиваясь руками от воды, он пытается вырваться к свету...       Рокэ тоже до последнего пытается сохранять спокойствие, но, извините, какое уж тут спокойствие! Отчаянно колотить руками по стенам он точно не собирается, а вот придушить одного молодого человека, с чего-то решившего, что он король, хочется всё чаще... Да, жаль, что господин в белых штанах так редко радует его своим присутствием: Ворон бы поблагодарил его за тёплый приём. Рокэ отбрасывает спутанные липкие волосы назад, не то чтобы ему это сильно помогало справиться с жарой – просто дело привычки. Впрочем, смерть господина в белых штанах ничего не изменит. Хотя нет, он совсем забыл: очень даже изменит. Рокэ точно не помнит, но в таком случае на Кэнналоа то ли налетят бури, то ли откуда-то принесёт бедствия и мор – одним словом, ничего хорошего его дом, если нарушит клятву, не ждёт.       Подумать только, когда-то давным-давно юный и невероятно наивный Росио всерьёз рассуждал о том, что нужно человеку для счастья. Всю цепочку мыслей, Ворон, конечно, не вспомнит, но, кажется, вывод был таков: для него хватит и понимания того, что тот, кто тебе дорог, счастлив. Что можно не видеть, то, что любишь, а жить одним лишь воспоминанием о нём. О святая простота! Хотел бы Ворон, чтобы тот пятнадцатилетний Росио рассказал ему эту занимательную теорию здесь, в маленьком представительстве Заката наяву. Рокэ знает, что небо никуда не делось и также прекрасно, догадывается, что в Алвасете уже скоро созреет сорт для «Чёрной крови», но ему мало этого знания! Ворон хочет жить каждую секунду, чувствовать трепет надувающейся парусом рубашки, стремительно нестись неважно где: в ароматной, наполненной пряными запахами степи или по холодным просторам морей, скакать на Моро среди вишнёвых садов или пробираться сквозь колючие заросли кустарника, он должен быть везде и нигде, он был и остаётся ветром!       Рокэ часто дышит и мысленно обращается к себе: «Спокойней, Повелитель Ветров, не трать драгоценный воздух». И вот как это понимать? Проникся жизнелюбием Росио? Ну так плыви, кто тебе мешает? Ах да, ты ещё плавать не умеешь... Почему-то издевательство над самим собой приносит ему странное удовольствие.       Горько усмехнувшись, Рокэ открывает глаза и смотрит прямо перед собой: графина и кубков нет. Навряд ли Морен проникся состраданием к нему и их унесли, скорее всего у него просто потемнело в глазах. Догадка оказывается верной: поднятых рук он не видит тоже. Как мило! Выходит, тело снова предаёт его... Эта совершенно невесёлая мысль вызывает у него улыбку. Пятнадцатилетний Росио так мечтал узнать границы своей силы воли (один раз, кажется, даже пытался обойтись без воды пару дней) и вот, пожалуйста... Возможности для исследований почти безграничны! Здесь замечательным образом представлены пытки болью, жарой, жаждой, отсутствием сна и, точно, голодом. Как он тут до сих пор выживает – настоящая загадка, хотя... на самом деле всё просто: у него нет выбора. Он не может вырваться отсюда, не может умереть... Да, не может. Задохнуться здесь – не слишком оригинальная смерть, Марсель бы не оценил. Ну так они и не дождутся! Если возможность улыбнуться в лицо судьбе – это последняя доступная ему свобода, то он ей воспользуется! Мир Рокэ сужается до одной яркой и короткой мысли: он просто так не сдастся и не умрёт. В конце концов исчезает и она, а Рокэ проваливается в забытьё, продолжая улыбаться невидимым врагам.       Глухой скрежет открывающейся двери. Неужели изволили принести воды? Давно бы так. Но что-то неуловимое изменилось, что именно, Рокэ ещё не понял, но почему-то сердце забилось чаще.       – Герцог Алва, – доносится из соседней комнаты, – Я Левий, кардинал талигойский...       Какая прелесть. Рокэ облегчённо выдыхает: его нашли.       Его нашли! А он ведь почти поверил, что умрёт, даже удивился: почему это жизнь не проносится перед глазами (так должно быть, он где-то слышал). В лицо вновь дует ветер, а над ним синее-синее небо и ... заплаканное лицо матери... Она не должна плакать! Зачем?       – Мама, я ... я нырял. Но я обязательно научусь плавать!       Она кивает, но, кажется, не слышит его слов...       Росио умеет нырять и обязательно научится плавать.       Рокэ умеет выживать и обязательно научится жить.