***
Рука отпускает ручку чемодана, когда перед ней возникает из воздуха Локид. Губы плотно сжаты, в разноцветном взгляде — раздражение вперемешку с… сочувствием? — Точно сработает, говоришь? — Лайя едко усмехается, сглатывая горечь, осевшую в глотке противным комом. — Не дерзи, — твёрдо чеканит он. — Должно было. Кто же знал, что ты ломаешь даже его железные столпы, — демон почти шипит, сквозь напускное спокойствие прорывается ярость. Бёрнелл вздрагивает всем телом. — Я… — Ты, — Ноэ морщится, — снова ты. А должен был быть Влад. Когда открылся тебе, а ты убежала. Когда ему нужна была помощь, а ты отказала. Случившееся, — он машет ладонью за её спину, где в лабиринте коридоров скрывается кабинет Бесараба, — это последствия твоих поступков. Себя кори, не меня. Лайя понимает, что плачет, когда дрожащим губам становится мокро и солёно. Оправдываться не хочется — он прав абсолютно. Ноэ и не ждёт. Небрежно, даже немного брезгливо касается её предплечья — и мир кружится, сжимаясь до вспышек перед глазами. Открыв глаза, Лайя обнаруживает лишь одиночество и красноватый след, пульсирующий на предплечье. — Ты забыла картины, — шелестяще поясняет Ноэ, передав слова порывом прохлады. О, только не это.***
Лайя тянет ручку чемодана к выходу из комнаты и останавливается. Она сбилась со счёта который раз проделала этот путь — прошли уже часы, а она всё мечется, не может принять решение. Лица с картин ни на секунду не оставляют её, приковывают взгляд снова и снова. Наверняка это Локид сдёрнул с них ткань, заботливо накинутую ею накануне. Скрывающую аккуратные мазки, пары глаз, её прошлую жизнь. Да уж, Ноэ любит всё усложнять. Особенно, если это касается Влада. Лайя хотела оставить картины ему. Ей не хотелось хоронить себя рядом с ними, как это сделал он сам однажды. А она сделала бы это. Потому что слишком манят, слишком хочется попасть туда, где у них всё только начинается. Прочувствовать на себе, как открывается жёсткое сердце племяннице султана вопреки всему, во что он верит. И это даже не желание, а уже потребность, что-то, чему сопротивляться невероятно сложно, кажется — невозможно. Ручка продолжает выскальзывать снова и снова из вспотевшей ладони, ноги раз за разом возвращаются к полотнам. Голову разрывает от уже пережитых видений. Они больше похожи на хаос, чем на что-то цельное, единое. Но она ведь всего лишь человек — а люди, как известно, довольно избирательны в своих воспоминаниях. Мы можем забывать, что делали вчерашним утром, зато моменты запредельного счастья или же горя — как будто случились минут пять назад. Просто они врезаются эмоциями. Мы помним сердцем, а его история не та, которую видят другие. И сейчас сердце Лайи, что было с ним века, требовательно хотело, чтобы она окунулась именно в эти отрывки.***
Вот Лале впервые видит принца Валахии; в одежде цвета ночи, с глазами, полными стали, ненависти и холодом сотни Антарктид. Он малоподвижен, одинок. Опечален судьбой, что ему уготовили, но не намерен прогибаться под местные устои. Влад собирается бороться покуда ещё может дышать, Лале видит это по его напряжённой позе, по ступням, которые сложились в боевую стойку. По сдвинутым тёмным бровям и тяжёлому дыханию. Он готов держать удар, как только это понадобится. Карие глаза Лале почему-то выхватывают именно его силуэт из вереницы учеников. Он восседает на лошади горделиво, она бы даже сказала, что высокомерно. Колючий взгляд направлен вперёд, к линии горизонта. У него поистине королевский вид. Девушка едва не падает со своей гнедой, пытаясь залезть ему в голову одними глазами. Желание узнать суть его мыслей в тот момент пересилило инстинкт самосохранения. Пересилило всё.***
— Лале… — хрипловатый тембр пробирает до самых костей. Она прожила со своим именем столько лет, но никогда не могла и подумать, что оно может звучать так.***
Персиковая кожа на ощупь как бархат. Он смеётся негромко, когда она задевает кончиками пальцев жёсткие волоски на наружной стороне запястья. Ему щекотно — и ей тоже. Но внутри.***
— Они за всё ответят, — глухой и безжизненный тон, он падает на колени, сломленный новостью о смерти близких, о предательстве. — Я найду способ. Лале давится рыданиями, на корточках подползая к нему. Их боль общая, разделённая на двоих. Тёмная макушка ложится на её дрожащие колени, глаза, потемневшие от всеобъемлющего горя встречаются с её сочувствием — и это как смерть.***
— Твои картины живее, чем люди, — Влад поднимает ладонь к мольберту, почти касаясь невысохшей краски, но замирает в нескольких миллиметрах, словно вбирает эту ни с чем несравнимую энергию, которую оставляет после себя художник. Говорят, это часть души, вложенная в работу. — Я бы мог смотреть на них вечно, — он переводит взгляд на Лале, окутывая племянницу султана нежностью и благоговением. Она тонет в смущении, не догадываясь, что дело совсем не в картине, а в ней.***
— Обещай вернуться, — надломленно просит, хватаясь за него подобно утопающему за руку спасителя. — Обещай жить, — Лале зажмуривает веки до болезненных спазмов в глазницах. Никогда она не чувствовала себя настолько беспомощной. Настолько несчастной. — Я вернусь, — порывистое, но твёрдое — железобетонное обещание. — Ты же здесь, как я могу не прийти?..***
— Ты бы ещё спать легла с этим письмом, — Александра закатывает глаза, наблюдая за тем, как Лале с придыханием прижимает к себе листы пергамента, исписанные Владом. Она выглядит так, будто ничто в мире не сравнится по уровню ценности с этими строками. Ей так мало нужно для счастья.***
Он протягивает ей сладость, но качает головой, когда она тянет свою руку в ответ. Брови Лале недоумённо приподнимаются. Влад ухмыляется. Потемневшие глаза указывают на её алые губы. Сглатывает в предвкушении, открывая рот. Кусает угощение, совсем не специально задевая зубами его пальцы. Он едва успевает скрыть стон за неожиданным приступом кашля. Лале молчит, но искорки в глазах кричат на всю вселенную: «Я так чертовски по этому скучала». И её принц отвечает так же безмолвно: «Я тоже, моя Лале. Я тоже».***
А его бледные губы имеют несравненный вкус…***
…Лайя выбивает всё, что было в ней. Каждую молекулу, атом, все частицы, составляющие её — разом и мгновенно. Чужие-свои воспоминания на вкус как осколки стекла, что крошатся внутри, превращая внутренности в месиво. И пальцы больше не держат ручку, а чемодан летит прочь, потому что прошлое в очередной раз переплетается с настоящим, даря ей уверенность в том, что она должна, обязана его вернуть. Исправить ошибки судьбы, совершённые шесть веков назад. История не должна была повториться.***
Лайя медленно переступает порог, ведущий на террасу, придерживаясь о стену ладонью. Глаза едва улавливают очертания мебели — ночь безлунная, мрачная, а пол твёрдый, падать явно больно. Кожа трётся о шершавый камень, создавая неожиданно громкий в полной тишине звук. Из угла доносится выдох. Она больше ощущает его, чем слышит. Тремор проходится по её позвонкам, оседая на кончиках пальцев лёгкой дрожью. Внутри всё вибрирует, собственное дыхание сбивается, окутывает паром, вырвашимся изо рта. Ей хочется привычно открыть счёт, но приходится сдержаться. Не сейчас. Ещё рано. Лайя давится беспорядочными выдохами и вдохами, через раз они даже превращаются в хрипы. Ей сложно, ей давит. Но почти негнущиеся ноги продолжают идти, преодолевая расстояние, которое разделяет её и Влада. Душа всегда найдёт к нему дорогу. Сквозь время и смерть. Сквозь тьму и горящие кровавым пламенем нервные клетки. — Что ты здесь делаешь? — Пришла к тебе, — срывается с губ как пёрышко, подхваченное потоком ветра. Но ветер бурный, беспокойный — таковы и нотки в голосе. Он чувствует, знает. Лайя может поклясться, что Влад сейчас усмехается. — Ты должна была уехать. Она оступается на ровном месте. Снова этот блядский снежный тон. С крошкой льда поверху. Приказывающий. Глухой. Безразлично-яростный. Лайе приходится собрать всю волю в кулак, чтобы устоять. — Должна была… — бросает хрипло, на выдохе. — А не могу. Не получается, Влад. Дракула издаёт что-то совсем невразумительное, хотя может просто на другом языке. Лайя не разбирает, лишь улавливает негатив, направленный на себя. И она даже рада, честно сказать, что не поняла этих слов. Ей не надо. — Повернись? — Проваливай, — его голос становится громче, отскакивая от каменных стен острыми клинками. Пулями. Чем-то опасным, причиняющим боль. — Уверен, что ты этого хочешь? — На все… — он не договаривает, потому что Лайя… …подобно бабочке летит на пламя, зная, что оно опалит её хрупкие крылья. Шаг вперёд, который хотела сделать ещё в кабинете. И прошло пару часов, а кажется, что вечность, потому что сейчас всё иначе. Бабочка больше не боится лететь. Ей не страшно сгореть, ведь её собственные крылья не те, а настоящие — это он. Ладонь отрывается от стены и зависает в нескольких сантиметрах от ткани его пиджака. Раз… Сглатывает вязкую слюну с привкусом помады. Два… Фаланги сгибаются, а зубы скрипят. Три. Длинные ногти впиваются в кожу, выпуская бурлящую внутри кровь наружу. И ковыряют, прорываются всё глубже и глубже, чтобы как можно больше. — На сколько? — она почти что кричит, нервы натягиваются до предела, напоминая электропровода, потому что искры летят: — На сто, да? Раскуроченная ладонь прижигает его чертовски дорогой пиджак вместо желанных объятий, и это наконец заставляет Влада повернуться. — Блять, что ты творишь? — он хватает её руку своей, сжимая до хруста. Вырывая из девичьего тела болезненное и злое шипение. — Захотела поиграть со зверем? В подтверждение своим последним словам, он издаёт нечеловеческий рык, скалясь ей в лицо острыми клыками. Вены вокруг глаз наливаются даже не красным, а насыщенным бордовым, выделяясь на фоне посеревшей кожи. Дыхание перехватывает, но ей всё ещё не страшно. Всё ещё хочется. Необходимо. — Захотела его приручить, — едва слышно шепчет в ответ. И пока Влад моргает, ошарашенный тем, что услышал, его тело чуть расслабляется, чем Лайя не может не воспользоваться. Ведь ради этого и был поставлен этот кровавый спектакль, в котором бабочка всё же сиганула в костёр. Измазанные в крови пальцы изворачиваются так, чтобы переплестись с его когтистыми. Молниеносное движение — и вторая ладонь, чистая, ложится сверху, образуя своеобразный кокон. Дракула опускает взгляд на место, где соединилась их кожа и смотрит, разглядывает завороженно, совершенно неподвижно. Лишь ноздри широко раздуваются, улавливая запах её крови. Лайе хочется одновременно плакать — потому что саднят раны, и кричать во всю глотку от счастья, потому что возможность прикасаться к нему — ни с чем не сравнимо. Такой эмоциональный подъём, как будто впервые катаешься на велосипеде, пробуешь шоколад, летишь ввысь, подобно птице, на детской качеле, представляя, что ещё чуть-чуть — и ладошки зачерпнут ватные облака. Влад не был таким же светлым и одухотворённым. Нет, он же наоборот. Всё, что этому противоположно. Но для Лайи эта тьма — желаннее любого света, даже того, что ярче сверхновой. — Прости меня, — на выдохе, со вкусом слёз и глубокой вины. — Я не должна была уходить в тот раз. Не имела права после всего, что ты дал мне. Просто это было… — она качает головой, крепче сжимая его липкие пальцы, норовящие выскользнуть, — тогда это было слишком. Столько всего случилось, я растерялась. И потерялась. И, — горький всхлип, — чуть не потеряла. — Я чётко видел страх в твоих глазах, — давит Влад, поджимая бледные губы. — Не обманывай себя, Лайя. Она улыбается и сокращает дистанцию между ними до минимума. — Посмотри, зверь. Та рука, что сверху, дёргается, приподнимается, а затем аккуратно касается его подбородка, вынуждая поднять взгляд на неё. Её глаза ласкают щемящим теплом. Всего целиком. Острые когти, серую кожу, алые глаза и даже клубы тьмы, которых не видно, но Бёрнелл знает, что они всегда с ним. — Разве видишь ты его и сейчас? — и кончик ногтя очерчивает скулы, проходится по щеке, проводит по нижней губе, чуть не задев выпирающие клыки. — Разве чувствуешь, что я боюсь? — и податливое тело вжимается в словно каменный мужской корпус. — Разве я делала это, если бы не доверяла? — и зубы прокусывают губу, чтобы в следующий миг припечатать к его полуоткрытому рту капельки выступившей крови. — Блять! — он рычит неистово, исступлённо. Отшатывается, не желая позволять ей. Отворачивает голову. Но её уже не остановить. Она не сдастся. Не в этот раз. Не с ним. Ни за что. Тем более, что рука Влада всё ещё сжимает её. Слабо, но всё ещё сжимает. И эта, казалось бы, маленькая деталь перечёркивает все его маты, это грёбанное «уходи», прислугу и даже зимнюю стужу. Она даёт ей такой толчок, такой покой, какой не давал даже лавандовый чай перед сном. Дыхание ровное. Дрожат только ресницы и листья розы, высаженной где-то у самых перил. Ноги твёрдо стоят. Веки смыкаются — и он пробует кровь Лайи в её настойчивом поцелуе, которого — они оба знали — было не избежать. Она слишком хотела. Он не мог разжать пальцы. Пульс заглушает пространство, а может всю вселенную, космос, что-то дальше. — Ты не причинишь мне вреда, Влад. Это станет константой. Я клянусь, седьмой век станет последним, в этот раз действительно нашим. На языке горечь, ржавчина, соль. По ушам бьёт его гортанный стон, влажные звуки — входит во вкус, пробует, вылизывает ей нёбо. Он сдаётся, ей лишь стоило надавить совсем слегка, протолкнуть язык в рот и сжать короткие волосы на затылке, выдыхая — потому что люблю. Сила тёмного короля всё же пала на колени у ног Лайи Бёрнелл. Ноэ усмехнулся — снова.