До и после

      «Боль и ненависть, захлестнувшие Зарину после смерти отца, почти сломили ее».       Терпкость коньяка, разбавленная легким цветочным послевкусием, играла у Зарины на языке еще некоторое время после многочисленных коротких глотков, разливая теплоту где-то в районе груди и создавая совершенную пустоту в мыслях.       В любой другой ситуации Кассир оценила бы цветочно-медовый аромат напитка, но сейчас это была лишь пресловутая необходимость: более легкий алкоголь ее уже давно не брал, а желание забыться, закрыться от всего и не существовать весь оставшийся вечер было слишком сильным.       На самом деле, такое времяпрепровождение — под ночь, одной, в баре на окраине города — стало для Зарины обыденностью за последние двадцать крайне долгих дней.       Ее едва дрожащие пальцы обвиваются вокруг тонкой ножки коньячного бокала без особого изящества; подхватывают его за дно, отнимая от столешницы, и вскоре горячительная жидкость новой порцией обжигающе дерет горло; она жмурится, громко сглатывая. Краем глаза Зарина замечает, что бармен изредка поглядывает на ее растекшийся по лицу макияж, но стойко решает не отворачиваться. Кассир внутренне борется с желанием ему нагрубить — в ней играет алкоголь и тлеющая, точно поленья в камине, ярость: не уследишь, не потушишь вовремя, и из маленькой искры вспыхнет пожар.       Благо с гневом она справляться научилась — с помощью сигарет.       «Выкинь из головы, Зарина, не обращай внимания… Главное — не думай…»       А с собственными мыслями вряд ли.       Она прогоняет воспоминания в голове длинной старой кинопленкой, до того момента, когда жизнь разделилась на «до» и «после». А после — одна пустота.       Зарина надеялась, что она сможет отпустить отца так же легко, как смогла отпустить в свое время и мать, но тогда ей на руку сыграла совокупность факторов: Кассир была слишком юна в момент кончины матери, и ушла она естественной смертью — короткие воспоминания, отрывки совсем уж далекой жизни, стерлись быстро. А вот отец был открытой, кровоточащей раной, которую просто так не зашьешь, не залечишь.       Перед глазами снова появляется лужа крови, где лежит его тело, ключи от машины, два одноразовых стаканчика из-под кофе — один из них для нее. Зарина сдерживает рвотный позыв, только вот сдержать град новых слез не в силах. Она небрежно смахивает их ладонями, окончательно приводя в беспорядок собственное лицо, и дрожащими пальцами зовет бармена, чтобы тот налил ей еще. В ответ он натянуто улыбается, будто бы с недоверием протягивая вперед бутылку — в конце концов она исправно платит каждый вечер. Коньяк забавно плещется на дне, и Зарина готова даже улыбнуться этому, но, когда в отражении она видит незнакомую женщину, в глазах которой крепчает отчаяние, ей становится не до смеха.       — Без обид, но тебе на сегодня хватит, — бармен подается вперед, едва шевеля губами; говорит так тихо, чтобы это слышала она и никто другой, и, точно невзначай, добавляет, — Зарина.       Бровь заторможено ползет вверх в немом удивлении. Откуда, черт возьми, он знает ее имя? Неужели она успела ему что-то разболтать, коротая здесь вечера? Воспоминание отдает вспышкой боли в обволоченном алкоголем разуме: она тоже почему-то знает (или думает, что знает), как его зовут. Имя крутится на языке, но Зарина не может вспомнить. Джон? Дин? Недовольство выражается в появившихся морщинах на переносице. Да какая к черту разница?       Она до неприличия фальшиво улыбается, нетвердо кивает и забирает бокал, пока бармен уходит к другому гостю поодаль; фрагменты ее разрушенного вдребезги мира двоятся перед глазами, так и не создавая цельную картинку. С неохотой Кассир понимает, что ее едва знакомый прав — судя по отсутствию обычного наплыва посетителей, оставаться в баре дольше бессмысленно — компанию сегодня никто не составит, а ей необходимо еще как-то вернуться домой на своих двоих.       Проводили с Зариной время редко, но это было и к лучшему — она не хотела обрастать новыми привязанностями, не покончив со старыми, поэтому старалась не запоминать имен и не давать ложных надежд. Ни себе, ни кому-либо еще.       Все это было частью ее большого глупого и крайне плохо работающего плана — вернуть отнятые эмоции, ощутить себя кому-то нужной снова. Пускай и на одну ночь.       «Отец бы тобою не гордился».       Зарина подцепляет нижнюю губу зубами — собственные мысли иногда ранят больнее, чем реальные слова, — и ее взгляд приковывается к какой-то одной точке вдали, пока пальцы крутят между собой сигарету, позволяя дыму растворяться в и без того задымленном помещении. Один из ее горе-любовников как-то однажды сказал, что курящие девушки обречены на бездетную жизнь в одиночестве на веки вечные.       Она выставила его за дверь, не став дожидаться утра.       И стала курить еще чаще.       Поглощенная переживаниями, Зарина не заметила, как бармен замер, смотря ей за спину. Не придала она значения и тому, что через свободное место от нее за барную стойку кто-то сел.       — Стакан минеральной воды со льдом, прошу, — начал чересчур услужливо до боли знакомый мужской голос; тотчас послышался звон стакана. — Благодарю, Джим.       Распираемая от любопытства, Кассир хотела всего на мгновение задержать взгляд на новом посетителе, однако сразу же узнала в нем…       «Калеб?!»       Это, вне всяких сомнений, был он — таинственный незнакомец, спасший ее от бесславного полета над Фаррагут-роуд, когда владелец забегаловки, где Зарина подрабатывала официанткой, едва не выбросил ее из окна. Тот вечер и ночь после происшествия они провели вместе по инициативе самой Кассир — вероятно, на принятие такого решения повлияло желание отблагодарить спасителя, его внешние данные… или же что-то менее поверхностное, в чем Зарина не хотела себе признаваться. Наутро Калеб исчез, будто его не существовало, не оставив никаких контактов, одни лишь неопрятно смятые простыни на противоположной стороне кровати.       И теперь он явился ей снова. Они смотрели друг на друга как любовники после долгой разлуки — отчасти это и было так. Калеб первым преодолел между ними расстояние и пересел на стоящий рядом с Кассир барный стул.       — Рад видеть тебя целой и невредимой, Зарина.       В приглушенном свете ночного заведения Зарине показалось, будто Куинн ничуть не изменился, разве что во взгляде появилась какая-то тягучая тоска, смешанная с безграничной усталостью.       — Что ты тут делаешь? — едва выдавила она из себя, пытаясь не звучать жалко.       Вышло крайне паршиво.       — Хотел бы я задать тебе тот же вопрос, но не стану, — будничным тоном начал Калеб; при этом в его голосе быстро появились сочувствующие нотки. — Слышал, твой отец умер. Прими мои соболезнования.       Вереница мыслей, роящихся вокруг опьяненного разума Зарины, генерировала вопросы от «откуда ты знаешь?» до «какого черта ты, все-таки, тут делаешь?», но она так и не решилась задать ни один из них: не захотела отпугнуть единственное знакомое (и при этом совершенно далекое от понятия «знакомое») лицо своей приевшейся за дни траура демонстративной враждебностью.       Меньше всего она боялась снова остаться одной.       — Его убили.       Так просто.       Два слова — и труп отца снова застилает глаза, мутным образом расплываясь под веками.       Куинн смотрит на нее печально, выдерживает паузу и останавливает взгляд на дубовой столешнице под собственным локтем, а Зарина размышляет — неужели он действительно чувствует то же, что и она? Эту боль невозможно скрыть, невозможно спрятать, невозможно игнорировать, невозможно… не ощущать. Только когда взгляд затуманивается слезами, Кассир делает судорожный, глубокий вдох.       И перед протянутыми к ней, скрытых перчаткой чужих пальцах, едва коснувшихся ее лица, Зарина громко выдыхает.       Прикосновение длится не дольше минуты: большой палец слегка надавливает под правым глазом и ведет влагу по коже влево, смазывая остатки макияжа. Он сразу же отстраняет руку, а Зарина позорно осознает, насколько непрезентабельно выглядит.       Калеб продолжает размеренно, словно ничего этого не происходило.       — Ты знаешь, кто это сделал?       В его хрипловатом басе проглядывается искренний интерес. Зарина сосредотачивается на вопросе, и руки сами по себе принимают форму угрожающе-гневных кулаков.       — Черта с два, — сдерживая накопившуюся ярость, она отвечает резко, отрезая слова друг от друга. — Кормить завтраками — вот что полиция может делать лучше всего. Лед в напитке Калеба подрагивает от движений его руки, пока запотевший пустой стакан не оказывается на барной стойке.       — Я и не имел ввиду полицию, — поясняет Куинн, склоняясь к Зарине так близко, что та на секунду забывает, как нужно дышать. — Куда привело твое собственное расследование?       Этот вопрос бьет ниже пояса. Она смогла разоблачить в прессе владельца той забегаловки, расследовать подпольный игорный бизнес в одном из бруклинских ночных клубов…       — Никуда оно меня не привело.       …а смерть отца так и оставалась загадкой.       Первым делом Зарина, конечно, надеялась на найденные полицейскими улики, однако таковых толком не было. Камеры не запечатлели произошедшего (то самое место на улице как раз по заверению полиции было слепой зоной), нападавший не оставил ни отпечатков пальцев, ни следов обуви, ни-че-го, за что, если не правоохранительным органам, так самой Кассир можно было бы зацепиться. У ее отца не было врагов, не было конфликтов… Она изучила всю его рабочую документацию, запароленный датой ее рождения ноутбук, вытряхнула забытую в почтовом ящике корреспонденцию, успевшую изрядно покрыться пылью и паутиной, но и там было пусто.       Спустя две недели безрезультатных поисков у Зарины опустились руки.       Еще через пару дней она начала проводить время в барах.       Калеб задумчиво зажал между пальцев один из краев своих усов — не более чем отчаянная попытка что-то вспомнить, — но вскоре его настроение изменилось в противоположную сторону: он чересчур резво встал с барного стула и протянул Зарине ладонь в практически джентльменском жесте.       — Пойдем. Я отвезу тебя домой.       Зарина не стала отказываться, показав свое намерение вложенной дрожащей рукой в его цепкие сети, из которых не было пути назад.

***

      Пока Куинн следовал к впопыхах продиктованным координатам, над Бруклином сгустились тучи, почти полностью перекрывая полное звезд небо. Дождь барабанил по стеклам с бешеной силой, и Зарина изо всех сил сдерживалась, чтобы не заснуть, продолжая задавать себе вопросы, на которые не имела ответов.       Несмотря на то, что Кассир слегка укачивало от размеренного движения из-за отсутствия пробок, это не мешало ей мельком поглядывать на Калеба, рассчитывая на то, что он не заметит излишнего проявления интереса. Она не знала о своем спасителе ровным счетом ничего, но Куинн всегда появлялся тогда, когда ей отчаянно нужна была помощь.       Был ли Калеб ее эдаким ангелом-хранителем или же все эти мимолетные встречи являлись не более чем странным стечением обстоятельств? Зарине в какой-то момент захотелось прикоснуться к нему, его ладони на руле — убедиться в том, что Куинн настоящий, живой человек, состоящий из плоти и крови, который снова вытаскивает ее из передряги, — однако переборола это желание: если же он всего лишь ее хмельная иллюзия, пускай этот миг продлится дольше.       Она не сразу заметила, что Калеб остановил автомобиль: только когда они столкнулись взглядами, Зарина поняла — пора выходить.       Кассир придержала дверь автомобиля, не в силах захлопнуть ее. Капли дождя быстро намочили ее одежду. На по обыкновению невозмутимом лице Калеба читалась нетерпеливость, но Зарина никак не могла понять, с чем именно она была связана — мешал алкоголь.       И поэтому она решила форсировать события сама.       — Может быть зайдешь ко мне? — слова давались ей тяжело: язык заплетался, а горечь от возможного отказа вставала комом в горле.       Не раскрывая всех карт, она достала последний припасенный за вечер козырь. Признание не заставило себя ждать.       — Пожалуйста, Калеб, всего один вечер. Я не хочу оставаться одной.       Они быстро добрались до козырька дома, по пути встретившись с пожилой соседкой, имевшей неосторожность выбраться в такую погоду на прогулку со своей собакой — маленьким белым шпицем, который сейчас больше напоминал мокрый комок грязи, нежели живое существо, — и Зарина успела перекинуться с ней парой ничего не значащих фраз.       Кассир пропустила гостя вперед, потратив какое-то время на то, чтобы неспешно разуться и оставить мокрую верхнюю одежду в прихожей. Калеб к тому моменту уже неспешно изучал обстановку в доме отца Зарины, остановив свое внимание на верхней полке в гостиной. Среди многочисленных совместных фотографий в вычурных рамках стоял перцовый баллончик.       — Все еще пользуешься им? — Калеб беззлобно усмехнулся, напоминая Кассир их предыдущую встречу — в те времена мнительность сжирала ее настолько, что она была наготове распылить его содержимое Куинну прямо в лицо. Он быстро убедил ее в ненужности подобного шага… Своими методами.       Первый раз за вечер Зарина улыбнулась уголком губ, издав тихий смешок.       — Пока не приходилось, — решив поддержать игривый тон разговора, Кассир кивнула в сторону черного кожаного портфеля, сжатого в его ладони. В какой момент он умудрился его взять? — А ты решил примерить на себя костюмчик секретного агента, поэтому взял с собой реквизит?       Калеб вмиг посерьезнел, выпрямив спину, и момент оказался потерян.       — Это не реквизит, — голос Куинна укоризненно кольнул Зарину. — Мне есть, что тебе показать. Это важно.       Он расположился на журнальном столике, достав из портфеля папку, которая очень напоминала полицейский материал. Кассир сжалась, подрагивая от волнения, как только ее пальцы коснулись документов.       — Убийцу твоего отца зовут Кларк Стивенсон. Имеет непогашенную судимость за разбой, собрал собственную банду «IR-28» из тех, с кем отбывал срок. Вечером того дня действовал с сообщником: тот отвлек твоего отца, Кларк столкнул его под машину.       Калеб ходил по комнате, вышагивая каждое слово, пока Зарина со слезами на глазах изучала документы плохо сгибающимися пальцами.       — Единственное, что мне осталось непонятным во всей этой истории — зачем Кларку понадобилось убивать твоего отца? Складывается впечатление, будто все произошло спонтанно…       Кассир едва могла говорить, задыхаясь от слез. От всей этой информации у нее закружилась голова; трезвость пришла скорее, чем она того ожидала.       — Впрочем, я думаю, теперь ты сможешь выяснить мотивы сама.       — Откуда… откуда это все у тебя? Кто ты такой?       — Это неважно, — покачал головой Калеб. — Имеет значение лишь то, что вся эта информация поможет следствию. И тебе.       Он сделал шаг навстречу Кассир, придерживая ее ладони, в которых находилось досье на Кларка Стивенсона, своими.       — Ты ведь хотела добиться справедливости? Узнать правду? У тебя появился для этого шанс. Воспользуйся им.       Зарина не знала, что говорить, а даже если бы и знала, то вряд ли смогла — слезы градом катились по щекам, собираясь струйками на линии подбородка, разбиваясь каплями о холодный кафель. Вся ее жизнедеятельность, сведенная до минимума за последние недели, вмиг потеряла смысл и обрела совершенно новый. Она сможет. Посадит ублюдка Стивенсона за решетку. И заставит познать всю глубину ее страданий… Отца это, конечно, не вернет, но хотя бы сбросит тяжкий груз с плеч, который Зарина так устала нести.       Калеб стоял рядом с ней неподвижной статуей, словно чего-то выжидая.       И дождался — теплые руки Зарины в слишком крепком объятии сцепились в замок где-то у него на спине; ее мокрая после дождя и слез щека прижалась к его груди, скрытой под пиджаком. Досье выскользнуло у нее из рук и упало на пол.       Сейчас внимания заслуживал совсем не Кларк Стивенсон.       «К черту все».       Зарина не стала церемониться и рушить ту хрупкую связь, образовавшуюся между ними, чередой утомительных вопросов по типу «что», «как», «почему» и, собрав остатки своей грации, осторожно привстала на носки (поскольку рост Калеба был слишком высок, чтобы провернуть задуманное в изначальной позе), оставляя на его сухих губах продолжительный поцелуй.       Он не позволил ей вести, отбирая инициативу с завидной легкостью (против чего она, разумеется, не возражала), грубо впиваясь в ее губы, вырывая из груди легкий выдох. Исходя из лучших побуждений, Калеб склонился сам, позволяя Кассир опуститься пятками на пол, так и не разорвав поцелуя. Его крупные ладони по-хозяйски легли Зарине на ягодицы, скользнули вверх по бедрам и замерли на краю промокшего до нитки золотистого топа, плотно прилегающего к телу.       Куинну не понадобилось много времени, чтобы лишить ее одежды.       В попытке перенять первенство, Зарина, даже будучи обнаженной по пояс, пыталась диктовать правила игры: она играючи оттолкнула Калеба от себя в сторону дивана, пока тот не уперся в него, и вынудила осесть, устраиваясь на коленях Куинна сверху.       Правда, в этот же момент она оказалась подмятой чужим весом к сиденью.       Зарина заметно вздрогнула, когда губы Калеба прижались к основанию ее шеи, и позволила эмоциям накрыть волной, издав нечленораздельный звук, похожий на всхлип, прерванный стоном. Он успел преодолеть границу ключиц и провести языком по ложбинке между ее грудей, и в этом жесте было нечто животное, чего ранее в поведении Куинна замечено не было — его ладони собственнически сжимают грудь до ощутимой боли, длинные усы щекочут кожу, и Зарина путается в ощущениях, наблюдая за тем, как он пожирает ее взглядом.       Единственное, что она знает точно — ей не терпится познакомиться поближе с этой другой его стороной.       Голова Калеба очень скоро теряется где-то внизу ее живота, меж едва раздвинутых в сторону ног, и Зарина в ответ запускает ладонь в его черные короткие волосы, крепко сжимает их пальцами на затылке, прерывисто произнося чужое имя на шумном выдохе. И зажимает его лицо бедрами, наслаждаясь тем, с каким остервенением Куинн в свою очередь оставляет ярко-красный след от ладони на ее ягодице…       Наутро Калеба не окажется ни в ее постели, ни даже на кухне; только в мыслях и отметинах на нежной коже.       Зато останется досье на Кларка Стивенсона и приобретенная заново уверенность Зарины в следующем шаге.