Мотылёк

       « Мне было семь лет, когда внезапно и трагически умерла моя мама. Так случилось, что её жизнь оборвалась прямо на моих глазах. Этот день стал для меня самым худшим кошмаром, который не стереть из памяти никогда... »       Тридцать лет назад.       Каждые выходные по традиции мама пекла свой фирменный черничный пирог с корицей. Слов не подобрать, как я его любил. Казалось, ничего на свете вкуснее не ел. Сейчас глубокий вечер, и я спускаюсь по большой винтовой лестнице за стаканом воды. В холле царит призрачная тишина. Родителей поблизости нет. Прежде чем спуститься, высоко задираю голову. На больших круглых часах, высоко располагающихся на стене, секундная стрелка медленно совершает свой ход. 21:30. Время. Всегда за ним слежу и никуда не опаздываю. Я сформировал такую привычку с малых лет. Спросите, почему? Больше всего на свете я не люблю в людях безответственность. Впрочем, об этом немного позже. Тогда я знал, что в эти часы родители сидят в оранжерее. Папа, скорее всего, много курит и читает светскую хронику. Мама пьёт чай и ухаживает за цветами.       По привычке не терпится спрыгнуть с предпоследней ступеньки, с трудом себя сдерживаю. Да. В моих планах остаться незамеченным. Перед тем как зайти на кухню, случайно ловлю своё отражение в большом зеркале. Усмехаюсь, стараясь скопировать Джокерскую улыбку. Медленно, очень медленно растягиваю уголки губ пальцами. Для полной убедительности придаю голосу устрашающий тон:       — Безумие, как вы знаете, похоже на гравитацию. Достаточно лишь небольшого толчка! — рисую безумный холодный взгляд и медленно наклоняю голову набок. — Ха! Я не убью тебя, потому что с тобой безумно весело.       Что ж, сегодня более чем убедительно. Прошу, Оскара мне в студию! Зачесав чëлку назад, тихо рассмеялся. Всегда нравится кривляться перед зеркалом, корчить рожицы, представлять себя самым безумным суперзлодеем. Фильм "Тëмный рыцарь" сто раз с Хит Леджером пересматривал. Гениальный актёр. Все цитаты и фразы его помню наизусть. В моей комнате вся стена завешана плакатами, постерами Джокера. Даже именная футболка есть с его личным автографом. Спасибо дяде. Подарок на 7-летие.       Вхожу. На кухне сумрачно. Не рискую включить свет. Да и по памяти знаю, где мама обычно ставит стаканы для воды. Прохожу мимо стола, краем глаза заметив тарелку, а в ней пирог. До краёв заполненный спелыми черничными ягодами, обсыпанный ванильной пудрой. Ммм.... Как же вкусно пахнет, слов не подобрать. Так и манит к себе. Съешь меня. Съешь. Сглатываю подступившую слюну, чувствуя себя Рокфором из мультфильма Чип и Дейл.       Признаться, я уже ел пирог днём. Целых два больших куска с молоком. Хочется ещё попробовать кусочек. Желудок предательски урчит, соглашаясь. Вот блин! Кстати, от блинов я тоже бы не отказался. Ладно. Я просто не в силах побороть желание. Вдыхаю. Пряный аромат корицы так приятно щекочет ноздри, что слюнки текут. Не прошло и пяти минут, как я уже весь перепачкан черникой. Счастливый и довольный облизываю пальцы. Очень вкусно. Спасибо, мамочка. Довольно мурлычу себе под нос. Счастье кроется в простых мелочах. Жаль, что оно так мимолётно.       Подпрыгиваю на месте, когда в холле вдруг раздаëтся звук хлопнувшей двери, а затем шаги и громкие голоса родителей. Сердце бьëтся, как сумасшедшее. Не задумываюсь, быстро юркаю под стол. Так надо. Иначе меня накажет отец. В нашей семье царит полный патриархат. Следовательно, им установлен определëнный порядок в доме. Если не хочешь получить неприятности, лучше соблюдай простые правила. Сейчас одно из них я как раз нарушил. Мне нельзя после девяти покидать свою комнату. Режим есть режим. Хорошо, что скатерть длинная. Надеюсь, меня не заметят. Прислушиваюсь. Отец почему-то громко кричит на маму. Слишком далеко, слов совсем не разобрать. Досадно. Внезапно раздаётся грохот, похожий на звук разбитого стекла. Вздрагиваю от слишком громкого плача мамы. Хмурюсь. Сердце сжимает тисками с каждым её всхлипом. Если отец снова посмел её ударить, то я за себя не ручаюсь. Сжимаю кулаки до хруста, с истинным желанием выбежать из укрытия, обнять её, спросить, почему она плачет? Что случилось? Не решаюсь: страх сильнее. Вдруг отец ещё там:       «Спенсер, ты – трус!»       «Опять ты тут! Нет, я не трус!»       «Жалкий трус, и мне за тебя стыдно! Посмотри на себя: сидишь один под столом и дрожишь как осиновый лист».       «Замолчи! Хватит!»       Борясь с внутренним голосом, тихо всхлипываю. Противостояние длится недолго. Слышу отчётливые шаги на кухне. Замираю. С опаской приподнимаю край скатерти. Осторожно, незаметно высовываю голову. Вижу маму, стоящую у окна. На ней синяя блузка, чёрные облегчённые брюки. Каштановые длинные локоны выбились из красивой причёски и небрежно свисают на плечах. На ногах белые тапочки с кроличьими ушками. Мама больше не плачет, это несказанно меня радует. Однако она неожиданно вцепляется пальцами в свои волосы на затылке, принимаясь ходить по кухне из стороны в сторону. Что-то тихо бормочет себе под нос. Слов совсем не разобрать. Все её действия меня пугают. Не пойму, что происходит. Отчего становится страшно. А вдруг она разозлится, что я прячусь? Совсем не хочу её огорчать. Нет. Не стоит. Так и не решаюсь вылезти из-под стола. Лучше дождусь, когда она уйдёт, да, и тихо прокрадусь обратно к себе в комнату.       На кухне сильно гремит посуда, стучат дверцы шкафчиков, шумит вода в раковине. Почему мама не уходит? Едва я успеваю об этом подумать, как тарелки с оглушительным звоном падают на пол. Тихо всхлипываю, зажимая уши руками. Мама подходит к столу. Мне не видно, что она делает. Перед глазами лишь белые тапочки с кроличьими ушками и чёрными из бусинок глазами. Осторожно тяну руку. Трогаю. На ощупь мех мягкий, пушистый. Прямо как настоящий живой кролик. Улыбаюсь. Внезапно раздаëтся громкий звук, будто кто-то уронил на стол столовый прибор. Едва я опомнился, как что-то тёплое капнуло на мою руку… Что это? Разглядывая получше, размазываю пальцем красную жидкость по коже. Скатерть вдруг соскочила, сползает вниз, и вместе с ней на пол упала моя мама. Меня охватывает леденящий кровь испуг. Он сковывает моё тело. Я не в силах пошевелиться. Хочу вылезти из-под стола, но не могу. Не могу! Мама хрипит, хватаясь за шею, изо рта пузырится кровь. Мои глаза застилают слёзы. Так страшно ещё никогда в жизни не было. Нельзя! Нужно что-то сделать!       С трудом пересиливаю чувства страха, выбираюсь из своего укрытия и бросаюсь к маме. И едва совершаю шаг, как тут же поскальзываюсь на полу, прямиком падая на живот. Ай, как же больно! Хнычу, потирая ушибленный подбородок, и с болью проглатываю солоноватый привкус во рту. Кажется, я разбил себе нижнюю губу.       « Вставай, Спенсер! Возьми полотенце и прижми к ране на шее. Так ты уменьшишь приток крови! »       « Что? Но я не могу... »       « Живо подбери сопли и сделай это! »       Я снова слышу проклятый голос в своём сознании. Поспешно хватаю с полки полотенце и, дрожа, опускаюсь на колени к лежащей на полу маме.       — Мама, мамочка, скажи, что мне делать? — слëзы текут по моим щекам, а руки дрожат, когда я прижимаю ткань к глубокой кровоточащей ране. Полотенце мгновенно окрасилось кровью, отчего я почувствовал ещë больший ужас. Я ощущал себя беспомощным и растерянным, вытирая кровь с лица рукавом. — Мама, поговори со мной, пожалуйста, — тихо, почти отчаянно прошептал я, цепляясь пальцами за край синей блузки. Она медленно повернула голову в мою сторону. Её голубые глаза были широко раскрыты и наполнены крупными каплями слёз.       Мама не могла вымолвить ни слова, подняла руку и попыталась дотянуться до моего заплаканного лица, но её тело было таким уязвимым. Рука безвольно упала на пол, но я схватил её, прижал к своей мокрой от слёз щеке. Губы мамы посинели, сжались в тонкую линию и не двигались. Немой взгляд голубых глаз уставился на меня. Он был холодным, далëким, и пронзал меня острой болью, которая эхом отдавалась в солнечном сплетении. Ах! Что такое? Я не могу дышать. Такое ощущение, что кто-то пнул меня изо всех сил в грудь. В горле стоит тошнотворный комок. Картинка передо мной размыта. Дыши, Спенсер, дыши! Я бью себя кулаком в грудь, снова и снова, чтобы быстрее восстановить спёртое дыхание. Мгновенная боль освобождения. Тяжëлый глубокий вдох и, наконец, долгожданный выдох. Я касаюсь каштановых волос. Прядь волос, которая на ощупь такая же мокрая и липкая, как моя ладонь.       — Мама, не умирай, ты не можешь оставить меня!       — Что, чëрт возьми, происходит! — суровый голос отца пронзил меня, и я вздрогнул.       — Папа, помоги, мамочке плохо! — Не вопи! — он быстро проверил пульс на шее, поджал губы, достал из кармана брюк мобильный телефон, набрал номер 911 и вызвал скорую скорую помощь.       — А ты что здесь делаешь, щенок? Я сказал оставаться в своей комнате!       — Я-я хотел попить... Ой!       Я вскрикнул от удивления, когда отец грубо схватил меня за шкирку и вытолкнул в коридор, как провинившегося котёнка. Я поскользнулся на ковре и чудом не упал. Поведение отца, тащившего меня по лестнице, было наполнено грубостью и неудержимым гневом. Почему он был так строг со мной? Сделал ли я что-то плохое или нет? Мысли хлестали по моей спине, как тугая плеть, связывая моё тело по рукам и ногам. Я дрожал от страха и непонимания, с трудом переступая через высокие ступени. В какой-то момент я потерял время и поскользнулся, разодрав в кровь колено. Ай!!! Ай! Я плакал и сжимал челюсти до скрежета зубов. Чем выше я поднимался, тем страшнее мне становилось. Потому что я знаю, что ждëт меня. В какой-то момент я ухватился за перила и заставил отца остановиться.       — Папа, пожалуйста, не запирай меня в комнате! Пожалуйста, не надо!!!       — Ты заслуживаешь этого! — когда я почувствовал запах, похожий на смесь алкоголя и сигарет, я поморщился. — Не смей смотреть на меня с презрением!       — Тогда отпусти меня! Я хочу к маме!       — Глупый щенок! Твоя мать умерла!       — Это неправда! Ты лжец!       — Ах, ты, паршивец! Ничего, я научу тебя смирению! Я сказал тебе оставаться здесь! — отец грубо втолкнул меня в комнату и закрыл дверь. Осознание этого сильнее пощëчины. Когда я слышу, как он поворачивает ключ, бросаюсь дëргать ручку и меня охватывает отчаяние.       — Папа, прости меня! Я клянусь вести себя хорошо. Папа! Выпустите меня!       — Тихо! Я сказал!       — Нет, нет!       Я не привык сдаваться. Закричал и ударил ногой в дверь, веря, что смогу выбраться. Но сквозь пелену слёз и собственных криков услышал только звук удаляющихся по коридору шагов. Обессиленный и потерявший дар речи, я сполз по стене на пол, закрыв лицо руками. Боясь их убрать.       Шторы были плотно закрыты, и слабый свет уличных фонарей отбрасывал на стены странные тени. Сама темнота не была страшной. Но тень, спрятавшаяся за прозрачным тюлем, заставила меня вжаться в стену. Вдруг тень мальчика шелохнулась, вышла и встала посередине комнаты. Когда я в страхе отступил назад, она появилась рядом, пытаясь дотянуться до меня своими длинными чёрными пальцами.       — Нет! Не трогай меня!       — Ты всё ещё слаб, впусти меня!       — Убирайся прочь! — отмахнувшись, я быстро спрятался в шкаф и плотно закрыл дверь, вложив всю свою силу в ручку.       — Ты не можешь спрятаться, убежать или избавиться от меня, ведь я – это ты.       — Нет, ты не я! Ты не сможешь меня поймать!       — Когда придëт время, ты сам это сделаешь.       По позвоночнику пробежал холодок, когда я почувствовал шевеление за спиной. Волосы повставали на затылке. Вешалка с одеждой и грохотом отъехала назад, мальчик почти схватил меня за ноги, но я успел выскочить из шкафа пулей.       — Оставь меня в покое! Ты слышишь? — я обернулся на звук шагов позади, и вдруг пара красных глаз загорелась в полумраке.       — Бу!       — Аа! Нет!       Я помню, как долго сидел на холодном полу, царапал ногтями стену до крови и шептал в холодном бреду:       — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!!       В тот злополучный вечер никто не пришёл. Меня оставили одного в запертой комнате. Страх, непонимание и полное замешательство. И как быть с этим, как бороться, я не знал. Только очень хотел увидеть маму, обнять, прижаться к её родной груди. Но тогда я не понимал, что этого больше никогда не случится.       На рассвете я услышал, как к саду моего дома подъезжает машина. Протирая сонные глаза, я подошëл к окну и увидел возле высоких железных ворот чёрный тонированный джип. Через несколько минут я начал слышать громкие голоса, доносящиеся из гостиной. От любопытства прижался ухом к двери, пытаясь услышать разговор мужчин. Однако вскоре я стал различать шаги, приближающиеся к двери, и испуганно отбежал в конец комнаты. Замок с щелчком открылся, и я затаил дыхание, боясь пошевелиться. Дверь медленно открылась, и на пороге появился мужчина в классическом тëмно-синем костюме.       — Здравствуй, мой мальчик. — скрывая на лице глубокую печаль, он присел, широко раскрыл руки и улыбнулся. — Не бойся. Подойди ко мне.       — Дядя!       С невыразимой радостью, не раздумывая, я бросился к нему на шею. В ответ Герман крепко меня обнял, как бы защищая, пряча от всего мира. Как всегда, от него пахло дорогими кубинскими сигарами, запах которых стал мне дорог.       Конечно, мой первый вопрос был, где мама. Дядя долго молчал, гладил меня по голове. Его взгляд был очень задумчивым и отрешённым. В то время он искренне беспокоился обо мне, пытался защитить, оградить от болезненной правды. Но мне тогда было всего семь лет. Что я мог толком понимать? Я почти не спал всю ночь, меня мучили голод и жажда. Но больше всего я хотел к маме. И вообще, я отказывался понимать, что происходит. Как будто мне приснился кошмар.       Как обычно, мне хотелось побежать в спальню родителей и сказать "доброе утро". Я бросился к двери, но дядя неожиданно схватил меня за руку, заставив нахмуриться. Я сразу же одёрнул руку:       — Дядя, зачем ты остановил меня?       Он виновато кашлянул и сказал тихо, почти шёпотом:       — Спенсер, послушай, твоей мамы нет в комнате.       — Почему? Она уехала?       — Нет. Она, она... умерла.       — Нет! Это всё неправда! Неправда!       Его слова оглушительным звоном прозвучали в моей голове. Я заплакал, стал вырываться и кричать. Герман изо всех сил старался меня успокоить. Возможно, проникнувшись моими чувствами, он попросил меня погостить у него какое-то время. Это была бодрящая идея, как новые крылья за спиной выросли. Мне всегда нравилось бывать у него дома. Место действительно красивое, с большим трëхэтажным домом из красного кирпича, цветущими лужайками, ухоженными садами, частным прудом и близлежащим кедровым лесом. Красотища.        Самое главное, там много сторожевых собак. А я очень их люблю. Я лишь боялся, что мой отец не позволит покинуть дом. Он чрезмерно строг и жëстко подходит к любым решениям, особенно к моему воспитанию. Тем не менее, Герману удалось разрешить ситуацию. Очевидно, в то время мой отец не был заинтересован во мне. В тот день дядя помог мне собрать вещи, школьные принадлежности, и разрешил взять с собой любимого плюшевого мишку. Я с пелёнок люблю мягкие игрушки, и мама часто мне их вязала.       Помню холодное сентябрьское утро. Ночью прошёл небольшой дождь. Пахло сырой листвой. На улице после дождя было грязно, и мои ботинки утопали в грязи из глины. Кладбище было мрачным и безжизненным, как чëрно-белая картина. Словно безумный художник, одержимый своей манией, пытался запечатлеть в ней саму смерть. Хотелось бы накрыть эту злосчастную картину непроницаемым полотном, чтобы еë никогда не видеть. Увы. Суровую реальность невозможно остановить. Там, где зарождается жизнь, никогда не знаешь, когда придëт смерть. До этого дня я никогда не боялся смерти. Но сейчас скорбь душила меня тугой удавкой, лишая возможности дышать полной грудью. А огромная чëрная дыра широко разрасталась в груди, выворачивая всю душу наизнанку. Тем не менее, я старался держаться как можно дольше.       На кладбище было жутко тихо и холодно. Внимательно, почти задумчиво оглядываю толпу пришедших людей. Только самые близкие пришли отдать дань уважения моей маме. Отец стоит на небольшом расстоянии от нас, опираясь одной рукой на деревянную трость. Его каменное лицо и холодные серые глаза лишены каких-либо эмоций. Как будто посещение похорон – это простая формальность. Как он может быть таким бесчувственным? Неужели ему не больно? Изгибаю губы в презрительную улыбку и холодно отворачиваю лицо. В этот момент большая ладонь ободряюще сжимает моё плечо.       — Будь сильным мальчиком, Спенсер, и помни, я всегда рядом.       Молча киваю в ответ. Присутствие дяди помогает мне справиться с тревогой, которая медленно поднимается к горлу. Слышу шум, всхлипы, шёпоты. Медленно оборачиваюсь и замираю в страхе. Закрытый гроб из красного дерева, полностью украшенный цветами, ставят рядом. Медленно дышу. Один шаг... Два шага... Три шага... Сердце бешено колотится в груди, пульс болезненно отдаëтся в висках. Я не могу сдерживать своё волнение. По позвоночнику скользит леденящий душу озноб. Стою. Не в силах поднять глаза. Сжимаю в руках охапку белых роз. Маме очень они нравятся... Нет... нравились. Когда думаю об этом, пальцы невольно напрягаются. Острые шипы впиваются в кожу так сильно, что становится больно. Терплю. Ещё крепче сжимаю руку, чувствуя, как тёплая кровь медленно просачивается в ладонь. Равнодушно наблюдаю, как она медленно стекает с пальцев вниз. Мне не больно. Просто жаль, что я запачкал мамины розы.       Включился механизм церемониального лифта, и гроб начинает медленный спуск. Моё сердце замирает и камнем падает в пятки. Горло судорожно сжалось, цветы безвольно выпали из рук. Я судорожно расстегнул воротник куртки и дрожащими пальцами попытался стянуть невидимую верëвку с горла. Дыши, Спенсер. Только дыши. Поднимаю голову и смотрю на стаю птиц, пролетающих над головой. Затем меня охватывает внезапный страх, он одерживает верх, и я в отчаянии бросаюсь вперëд. На растянутой могиле дядя едва успевает меня поймать. Со стороны публики раздаются восклицания, охи, изумления.       — Спенсер!       — Нет, мама! Не уходи!       — Мальчик мой, успокойся. — на глаза дяди навернулись слёзы.       — Нет, отпусти меня! Мамочке будет там холодно и страшно!       — Спенсер, пожалуйста, отпусти её.       — Нет! Нет! Нет! — бью дядю кулаками в грудь, пытаясь вырваться. Мне так больно. Грустно. Страшно. Как будто что-то дорогое клешнями выдирают из груди.       — Мама! Не уходи! Пожалуйста! Не оставляй меня!       Захлëбываюсь слезами. Мой голос звучит хрипло и приглушëнно. Горло саднит, что больно глотать. Гремучая боль разрывает меня на части. Мысли путаются в голове. Я больше не услышу ни маминого голоса, ни её живого, радостного смеха. Больше не смогу видеть голубые глаза, в которых отражается само небо. Не смогу обнять её, прижать к груди, сказать ей, как сильно её люблю. Я не могу перестать кричать от горького осознания разлуки. Мои крики нарастают бесконтрольно, почти до безумной истерики. Я не помню, что было потом. Как будто этот момент был вырван из памяти когтями утраты.       Похороны закончились. Отец вышел с кладбища впереди меня со своим водителем и сел в машину, даже не взглянув на меня, не попрощавшись. Я сжал кулаки от горечи, обиды и разочарования и смотрел, как машина уезжает с парковки с опустошëнным, страдальческим выражением лица, поражаясь тому, что семилетний ребёнок может испытывать столько разнообразных эмоций одновременно. Боль. Разочарование. Ненависть. Презрение.        Как только машина скрылась из виду, я вытер слëзы и запретил себе плакать по этому поводу. Герман отряхнул мои брюки от грязи и помог положить цветы на могилу. Долгое время я стоял и смотрел на фотографию, выгравированную на чёрном мраморном памятнике. Мама была молодой и необыкновенно красивой. У неё были тонкие черты лица, голубые глаза и каштановые волосы длиной до плеч. Даже сейчас её лицо необъяснимо ласковое, улыбалась мне, но для меня это было слабым утешением. Я подошëл к памятнику, достал из кармана брюк чистый носовой платок и стал вытирать запотевшую от мороза фотографию.       — Дядя, это правда? Мамочка сейчас на небесах? — спрашиваю я, снова борясь со слезами на глазах.       — Спенсер, твоя мама всегда будет с тобой. В твоëм сердце.       — Я знаю. Но мне грустно, что я больше не увижу её, почему она ушла? Это была моя вина? Я плохо себя вёл?       — Не говори так никогда, — голос дяди заметно дрожит, и он прочищает горло. — Слушай, ты самый послушный и храбрый мальчик, которого я когда-либо видел. Ты так похож на свою мать. Твои глаза, эта открытая добрая улыбка... — дядя тихо вздохнул и большим пальцем стёр слезу с моей раскрасневшейся щеки.       В тот день мне было очень одиноко, и его слова дали мне слабое чувство утешения. Я всегда считал, что мой отец не любит меня и не нуждается во мне. Сегодня я окончательно убедился в этом. Рано или поздно. Но с этой мыслью мир вокруг меня словно потемнел и потерял свои краски.       — Я совсем один...       Дядя нахмурился, и на его лбу появились глубокие морщины. Он вдруг обнял меня за плечи, легонько потряс и сказал:       — Мальчик мой, ты вовсе не одинок. У тебя есть твой отец, я ... Мы – твоя семья...       — С-е-м-ь-я... — медленно растягивал слово, пытаясь понять, что оно означает.       — А у тебя много школьных друзей, одноклассников, не так ли?       — Да, но это не то же самое...       — Зевс... Ты ведь не забыл его?       — Не забыл.       Зевс – доберман, одна из сторожевых собак в поместье дяди. Когда я прихожу в гости, пёс всегда взволнован и не в силах усидеть на месте. Крутится туда-сюда, как непоседа. Высоко прыгает и забавно поднимает свои длинные уши, это не может не вызвать у меня улыбки.       — Как он?       — Очень скучает по тебе.       — Честно?       — Конечно, никогда не сомневайся в моих словах.       — Я не хочу, чтобы он грустил.       — Может, тогда купим ему что-нибудь поесть по дороге, есть идеи?       — Можно я сам куплю ему имбирного печенья? Мои сбережения лежат в копилке. Дядя, пожалуйста.       — Могу ли я отказаться? Нет, конечно, нет. Кстати, я рад, что ты не забыл, как сильно Зевс любит это печенье. Вот почему ты ему так нравишься. Спенсер, но не забывай, что частое употребление сладостей вредно для собак.       — Помню.       — Хорошо. Поехали.       С момента похорон прошло несколько лет. Время не лечит утрату, оно лишь помогает нам справиться с её ударами. У моей мамы обнаружили острую стадию шизофрении. Долгое время она проходила лечение в частной психиатрической клинике в Германии. Лечение стабилизировалось, её состояние было хорошим, врачи поставили ей обнадëживающий диагноз, и болезнь постепенно пошла на убыль.       Как ни странно, я родился вскоре после этого. Беременность протекала гладко, без осложнений. По словам моего дяди, родители были очень рады рождению долгожданного сына. Мама никогда не покидала мою колыбель. Я был ужасно капризным, крикливым, упрямым непоседой. Не давал родителям спать ни днëм, ни ночью. Только на свежем воздухе маме удавалось покачать меня на руках, а затем переложить в коляску, чтобы я уснул. Поначалу она не могла кормить меня грудью, потому что принимала психотропные препараты, а я отказывался пить смесь, которую она для меня покупала. Я тут же всё выплёвывал, раздражался, морщил лоб в расстройстве. Как мои родители справились с этой очень сложной задачей? Не знаю. Мне не рассказывали.       Когда я рос, мы с мамой часто гуляли в парке и кормили хлебом уток в пруду. Я был довольно активным ребёнком, который любил воду и часто проказничал, убегал, пытался залезть в пруд и, без сомнения, перепачкался с ног до головы в грязи. У меня даже есть одна из детских фотографий по этому случаю. Всегда смеюсь, когда рассматриваю её.       Да, что я могу сказать? Видимо, от меня и тогда хватало проблем. Я не помню, чтобы мама наказывала или ругала меня за плохое поведение. Отец часто отсутствовал из-за рабочих обязательств. Но кто мог предположить, что у моей мамы внезапно случится рецидив, как только мне исполнится семь лет? Попав в психическую ловушку, она перерезала себе сонную артерию кухонным ножом. Прибывшая бригада скорой помощи не смогла спасти молодую женщину, и она скончалась на месте от массивной кровопотери. Врачи не знали причины ухудшения состояния и просто разводили руками.       Я чувствовал себя очень плохо и с трудом справлялся с болью утраты. Словами это не описать. Мне долго снились кошмары. Я начал терять границу между снами и реальностью. Мне стало страшно оставаться ночью одному в своей комнате и закрывать глаза. Моя няня оставалась со мной и долго читала глупые сказки на ночь. Я терпеть её не мог. Нет, няня прекрасно справлялась со своими обязанностями. Но она была чужой, я всегда знал, что никто не сможет заменить мне маму.       Я тянулся всеми силами к отцу. Надеялся, что он потеплеет, проникнется ко мне. Честно говоря, я пытался привлечь его внимание, но ничего не выходило – кто сказал, что семилетнему ребёнку нужно привлекать внимание отца? Разве не должно быть наоборот? Я не понимал этого и никогда не пойму. Моему отцу было наплевать на мои чувства. Я не думаю, что он вообще думал о чувствах других людей. По натуре он был слишком жёстким, репрессивным и упрямым человеком. В конце 1990-х годов отец сформировал банду "Акул". У него были влиятельные связи, и он быстро стал силой, с которой нужно считаться. Артур – так звали моего отца – контролировал все сферы преступности. Для достижения своих целей он подкупал местные власти, полицию и журналистов. Не боялся трудностей, препятствий или рушить судьбы других людей. Подобно колеснице, сметал все препятствия и двигался только вперёд. Семейный бизнес окончательно укоренился, когда мне исполнилось 15 лет.       День за днём наш дом кишел бандитами. Их презренные лица постоянно менялись. А раздражающие голоса и дурные привычки только раздражали и утомляли меня. В глубине души я не принимал преступную деятельность своего отца. Знал, что за мишурой многомиллионного состояния творятся ужасные дела. Поэтому всегда нервничал, когда к нашему дому подъезжала незнакомая машина. Опасался, что это может быть шериф местной полиции, который раскопал кучу улик, чтобы посадить моего отца за решётку.       Артур постоянно говорил со мной о семейных обязательствах, о наследстве, о том, что я должен ему помогать. Хотя я был молод, всё же понимал, что такая дерьмовая жизнь не для меня. Поэтому спорил и жаловался на кучу всего, но к моему мнению не прислушивались. Всё же я не мог отказаться от привилегий, несмотря на свои придирки. Мой циничный взгляд на жизнь, где проблемы можно решить одним щелчком пальца, медленно и разрушительно влиял на моё мировоззрение. Смотря на себя в зеркало, я понял, что всё больше и больше становлюсь похожим на отца. Эгоистичен. Властолюбив. Жаден до денег и равнодушен к другим людям. Только Бог видел, что я не хотел идти по пути своего отца. Боялся, что стану куда хуже и опаснее...       В какой-то момент я так сильно отчаялся, разозлившись на свои противоречия, что сбился со счёта, сколько зеркал разбил в доме. Время неумолимо шло. Холодная атмосфера в доме была одновременно болезненной и пугающей. Я старался погрузиться в учёбу. Задерживался допоздна на внеклассных занятиях, коротал время в школьной библиотеке. Занимался спортом. Всё, что угодно, чтобы занять себя и отвлечься от дурных мыслей. Книги, пожалуй, были единственным, что придавало моей жизни хоть какой-то здравый смысл. По вечерам я неспешной походкой прогуливался по улице. Мне нравился закат. Успокаивающий шёпот волн, ласково ударяющий о песчаный берег чёрного моря, красивые деревья в парке. Я был молод, или, возможно, во мне умер романтик, хотя какая к чёрту разница. Себя я всё равно таким не считал. Тем не менее, я скучал по времени, не проведённому с отцом. Я мечтал о поездках с ним на выходные, выезде на природу и игре в футбол. Представлял тёплый летний день на большом специально построенном стадионе. Отец запустил мяч на поле, а я завороженно смотрю на него, пытаясь выучить все движения. После небольшой тренировки мы приступаем к игре. Он плавно переводит мяч в сторону и блокирует мой удар. Мой интерес растёт и растёт, а сердце в груди наполняется предвкушением. Отец заставляет меня "потеть". Но это был бы не я, если бы я не упорствовал. И вот я уже там, пинаю мяч и иду на реванш. Впереди мелькают ворота соперника, к которым я так стремлюсь. Короткий шаг превращается в бег: один, два, три гола, да, да, да! Я бегу к угловому флажку, моей радости нет предела.       Я действительно считал, что людям свойственно со временем меняться, ввиду разных обстоятельств. Как я ошибался... Ненавижу себя за то, что был такой наивный. Что бы я ни делал, убеждения не действовали, и мои мечты оставались мечтами. Однажды мой отец принял неожиданное и странное для меня решение. Артур Мур – мой любимый отец – решил усыновить приёмного ребёнка. Им оказался Блейк Хантер. В тот день я был за границей на соревнованиях по плаванию, и когда узнал об этом, был, мягко говоря, шокирован. Я готовился к соревнованиям целый год, но в тот день не смог участвовать и должен был спешно вернуться домой.       Артур не посоветовался со мной, и когда я приехал, он неожиданно взял ситуацию в свои руки. Мне было 17 лет, практически взрослый самостоятельный человек. Имею право знать о таком важном решении с самого начала. Я его старший родной сын, он должен был посоветоваться со мной! Я даже не могу описать, что чувствовал в тот момент. Мой привычный мир буквально рушился на глазах. Мне было больно смотреть, как на моих глазах отец потеплел к приёмышу.       Это, мягко говоря, семейное событие здорово пошатнуло мою самооценку. Во мне кипела невыразимая обида. Сука! Она так прочно засела в моей груди, что пожирала меня с каждым днём. Я мог бы вытащить зародыш и раздавить его между пальцами. Чтобы твёрдо встать на ноги, отряхнуться и гордо идти вперёд. Но я не смог. Кретин! Отказался от привычных занятий, которым посвятил всю свою университетскую жизнь. Ослабил бдительность и пустил под откос и без того никчëмную жизнь. Гормональные всплески. Юношеский максимализм. Желание что-то доказать отцу. Всё перемешалось в голове.       Побеги из дома стали более распространëнным явлением. Ночные клубы, машины, алкоголь... Наркотики. Да. Я был полон гордыни, похоти и тщеславия. Хотел, чтобы весь мир пал к моим ногам. Мне было всё равно, нарушу ли я закон, где проведу сегодняшнюю ночь, просто хотел, чтобы все мои проблемы разруливал только мой горячо любимый папочка. И из-за этого он постоянно бросал поездки, отменял важные встречи. Терял дорогих клиентов. Ему приходилось так делать, и я был несказанно этому рад. Но это было лучше, чем ничего. Мне было наплевать на всё остальное. Да, я был законченным эгоистом. Такая жизнь пришлась мне по душе. Если исходить из того, что у меня есть душа.       Я даже не понял, что меня затянуло в болото, из которого я не смог выбраться самостоятельно. Моя "зависимость" всё больше и больше пугала и злила отца. Мы постоянно ссорились, и однажды я не вернулся домой. Вот так. Стал чужим среди своих, своим среди чужих. Нежеланный, непонятый, отвергнутый. От этого горького факта у меня очерствело сердце. Только я не знал, куда себя деть и что делать дальше. В какой-то момент перестал брать трубку и сменил номер. Бродил среди своих друзей и одноклассников. Побывал в некоторых местах, о которых мне сейчас стыдно вспоминать. Однажды Хантер каким-то образом нашёл меня за городом на байке. Он не мог скрыть своей радости от того, что так быстро нашел меня. Детектив хренов. Разрушил все мои планы.       Впрочем, на самом деле я не прятался. Лжец! О чëм ты говоришь, ещё как прятался. Ладно, ладно! Просто я хотел, чтобы мой отец сам разыскал меня. Откуда мне было знать, что вместо себя он пришлёт своего лучшего следопыта. Если бы мы с отцом поговорили по душам, мы могли бы всё уладить. Больше всего меня расстроило то, что Блейк пришёл не по своей воле, а по посланию отца. Артур сказал, что с него хватит ссор, и приказал мне немедленно вернуться к семье. Приказал? Мне? Я что для него, какой-то глупый плешивый щенок? В тот день мне хотелось смеяться и плакать одновременно.       Потому что я был уверен, что настоящая причина кроется в другом. На днях до меня дошëл интересный слух. Мой отец, похоже, испытывает давление со стороны своих конкурентов. У них есть конфиденциальная информация о моей жизни, и отец боится, что нежелательные слухи и обвинения в СМИ повредят его репутацию и дойдут до местных властей и Департамента социального обеспечения детей. Однако всё пройдёт гладко, если он подчистит за собой хвосты и позволит блудному сыну вернуться в семью. Что касается самих разоблачителей, то с ними всегда разговор короткий. Жаль только, что это никак не связано с проявлением отцовских чувств.       Я был пьян. И не хотел возвращаться домой, поэтому просто рассмеялся Хантеру в лицо и сказал ему, чтобы отвалил. Слово за слово, и между нами завязалась драка. В общем, я не вернулся и год жил у дяди. Я благодарен ему за его понимание, мудрые советы, семейный уют и бесконечную любовь. Герман с ранних лет любил охоту. Весной у него возникла идея собрать семью и друзей для похода по канадским лесам. Незаметно для меня, наше общее увлечение вскоре превратилось в мою страсть. Только находясь вдали от цивилизации, я могу по-настоящему насладиться звуками леса, пением птиц и шелестом листьев на деревьях. Тем не менее, романтик во мне действительно умер. Пришло время признать это, не так ли?       Мне нравится сидеть в засаде, ждать, когда зверь выйдет, и с большим интересом изучать его повадки. Канадские леса находятся далеко. Как только мы достигаем места назначения, всё, что нам нужно делать – это передвигаться пешком, с короткими остановками между ними. По дороге мы попали под холодный дождь, который продолжался целую неделю. Сложная погода затрудняла охоту. Из-за проливного дождя палатки постоянно сдвигались в сторону ущелья. Каждый раз нам приходилось подниматься выше по сложным тропам, меняя места.       Потребовалось много сил и энергии, чтобы снова восстановить лагерь, а еда вскоре закончилась. Мобильная связь была недоступна. Частный вертолёт должен был прибыть позже назначенного времени. Ничего особенного. Мне понравился процесс охоты и даже непредсказуемость результата. Часть команды ходила на охоту в лес, другая оставалась в лагере. Разделение на огромной и незнакомой территории, особенно при наличии хищников, может быть очень опасным. Лично меня трудности никогда не пугали, а наоборот, увлекали и не давали скучать.       Поэтому мне всегда нравилось охотиться на кроликов, кабанов и оленей. Я отправлялся с группой на рассвете и возвращался в сумерках, просто чтобы насладиться процессом в полной мере и побыть подальше от отца и брата. Поход сблизил их, и почему-то меня это крайне огорчало.       Поздним вечером, когда палатки были разбиты, решил один прогуляться перед сном. Надеялся, что свежий горный воздух поможет мне избавиться от ненужного мусора в голове. Я стоял на небольшом холме и нервно щёлкал зажигалкой, чтобы прикурить сигарету. Я дрожал от холода, на лбу выступили капли пота, и мои руки не слушались. Травка, которую я захватил с собой в путешествие, случайно промокла под дождём, и я был вынужден всё выбросить. Проклятье! Давай! Зажигайся! Сука!       Я с трудом зажёг сигарету и жадно вдохнул никотин в лёгкие, чувствуя головокружение и кашель до самого горла. Когда дрожь в моём теле немного унялась, я сделал ещё несколько глубоких затяжек, мельком взглянув на проплывающий мимо безмолвный лес, невольно вспомнил ту злополучную ночь. Мне нужно было воспроизвести фрагменты моей утраченной памяти.       Это было около месяца назад, когда я пошёл в клуб с друзьями. Ничего особенного, обычная вечеринка. Бильярд, выпивка, девочки... Но в ту роковую ночь всё пошло не по плану, закончившись мордобоем, каретой скорой помощи и белыми стенами реанимации. Нет, в больницу привезли не моё бездыханное тело. Действительно, я вообще мало что помню. Поскольку был в состоянии наркотического опьянения. Утром на мои плечи сразу же свалилась гора проблем. Чёрт возьми! Лучше бы я вообще не просыпался.       Позже выяснилось, что по моей вине пострадал чей-то богатенький сынок, который был с нами в ночном клубе в ту ночь. Мажор был довольно дерзок с персоналом. Хотел приударить за молоденькой официанткой, но я понимал, для чего всë это было сделано. И был полон решимости сделать всё возможное, чтобы добиться справедливости. Девушка смогла успокоиться и вернуться к работе, что привело к ссоре между двумя сторонами. Парень был чрезмерно груб и явным умом не блистал. В конце концов я устал от бесполезного разговора и решил вернуться за столик, где ждали мои друзья. Однако мажор продолжал сыпать оскорбления в мою сторону и намеренно подливать масла в огонь. Если вы не хотите попасть в беду, не стоит дразнить зверя палкой. В молодости мне всегда нравилось драться, и я был не прочь почесать кулаки и выпустить свой долго копившийся гнев.       Во мне что-то переклинило. Передо мной поплыли красные пятна. Понятия не имея, что делаю, я наносил удары один за другим без всякого раскаяния, милосердия или боли. Я не мог остановиться. Мои друзья разнимали нас, как могли. Беднягу срочно доставили в машину скорой помощи и сразу же отвезли в отделение интенсивной терапии. Врачи диагностировали у него тяжëлое сотрясение мозга. Парень пролежал в коме месяц, когда мне удалось отделаться парой синяков. В процессе выяснилось, что отцом мажора был некий американский магнат. В любом случае, пошли заявления, протоколы и трибунал.       Понеслась душа в ад. Наркотики – это зло. Мне было трудно соскочить. Скручивало так, что я не мог встать с кровати. Ради одной дозы был готов продать свою никчëмную душу дьяволу. Этот случай не обошëлся без лечения в больнице, длительного процесса, долгого восстановления и много опеки со стороны моего дяди. Я пошëл туда сознательно, по собственной воле. Никто не заставлял меня делать это. У меня был только один серьëзный разговор с Германом, и этого было достаточно, чтобы я понял, что полностью разрушаю свою жизнь. Мне приходилось бороться с ужасной неконтролируемой зависимостью длительный период времени. Сначала мне было стыдно поднять глаза и посмотреть на своё отражение в зеркале. Смогу ли я, Спенсер Мур, когда-нибудь освободиться от зависимости, которая убивала меня каждый день? Я должен это пережить! Нет, я должен постараться! Ради себя, дяди и ради памяти о моей маме. Если бы она была жива и увидела меня в таком состоянии, её сердце бы не выдержало.       Но всё это будет потом, а не сейчас. Вдруг я услышал позади себя звук сухих веток и, настороженно обернувшись, увидел отца, бодро шагающего ко мне. Встреча с голодным тигром была бы лучше. По его недовольному лицу я понял, что наш разговор не предвещает ничего хорошего.       — Я устал тебя искать! Опять здесь ошиваешься? В любом случае, не важно, нам нужно поговорить.       — Папа, нам не о чем говорить, я устал и иду спать, — глубоко сделал затяжку, совершенно не чувствуя вкуса никотина.       — Не помню, что я спрашивал твоего разрешения. Что это? Очередная твоя дурь?       — Нет!       — Не верю.       Артур резко выхватил сигарету у меня изо рта, бросил на землю и со злостью затушил своим кожаным ботинком. Несмотря на это, я засунул руки в передние карманы куртки и молча посмотрел на звёздное небо, размышляя. Наверное, хорошо быть свободной птицей. Бесшумно летишь себе над широкими просторами земли, ни разу не оглянувшись назад. Строгий голос отца отвлекает меня от глубоких мыслей.       — В последнее время ты слишком часто приносишь проблемы!       — Начинается... — тихо вздохнув, я поправляю ворот куртки.       — Я закрывал глаза на твои прогулы в университете, на твои поздние посиделки с дружками, на твои побеги из дома. Считал, что в тебе бушуют гормоны, кипит молодая кровь, и что рано или поздно ты перебесишься. Но то, что ты натворил в клубе, переходит все границы, чëрт возьми! Я должен сделать всё возможное, чтобы тебя не упрятали за решётку. К тому же выплатить материальную компенсацию пострадавшей семье и заткнуть поганый рот в СМИ! Своими проделками ты позоришь не только нашу семью, ты позоришь моё имя! Моё окружение!       — Какая, к чёрту, семья? Я старался угодить тебе и терпел обвинения, требования и унижения! — иронично улыбнулся, продолжая: — Я чуть не убил человека, и всё, о чём ты заботишься, это твоя собственная репутация! Ты ещё циничнее, чем я думал! — не в силах сдержаться, пинаю ногой камень.       — И ты делаешь всё это только для того, чтобы насолить мне?       — Что? О чём ты?       — Твоё поведение не оправдывает моего уважения!       — Да ладно, по твоим словам, я не заслуживаю уважения! Ты считаешь меня бесхарактерным, я не оправдываю твоих ожиданий, не стремлюсь быть на тебя похожим. Одним словом, ничтожество!       — Что ты несёшь? Совсем сбрендил?       — Я говорю тебе правду! Ты так привык всë контролировать. Не позволяешь мне делать со своей жизнью то, что я хочу, потому что считаешь, что я принадлежу тебе! И я не хочу жить такой жизнью! Ты слышишь меня! Ненавижу твоих акул! Ненавижу тебя!       Отец не сдержался, размахнулся и изо всех сил ударил меня по лицу. Я в замешательстве хватаюсь за место удара и невольно делаю шаг назад. Щека горит, а вместе с ней и задетое самолюбие. Как предсказуемо, думаю я. И вдруг на меня накатывает волна параноидального смеха.       — У тебя та же болезнь, что и у твоей умершей матери! Я с самого начала был против твоего рождения!       — Что? — это всё, что я смог произнести. Слова застряли комом в горле.       — Что слышал! Хэлин была законченной шизофреничкой! — отец довольно сильно повысил голос, как будто пытался донести до мира то, что он говорит. — Она лишь принимала таблетки упаковками и пила алкоголь, иногда не понимая их назначения, а когда я узнал, что она беременна, сразу же сказал сделать аборт. Одному Богу известно, кого она могла принести в этот мир!       Мои брови от изумления поползли вверх, ноги становились ватными, непослушными. Затем, чтобы не упасть, я прислоняюсь спиной к стволу дерева и пытаюсь переварить услышанное. Но отец равнодушен к моему состоянию и даже не смотрит на меня.       — Твоя мать не слушала меня и тайком уходила ночью к Герману за поддержкой и утешением, то ли по какой-то другой причине. Чёрт их разберёт. Конечно, мой брат всегда любил её, и я уверен, что она воспользовалась этим.       — Неужели ты никогда не любил мою мать, что велел ей сделать аборт? — отец поворачивает голову и удивлëнно смотрит на меня. Сколько бы раз мы ни ссорились, я никогда не повышал на него голос. Но сейчас мне всё равно, только горькое осознание ложится тяжёлым грузом на сердце. — Отвечай!       — Как ты смеешь со мной в таком тоне разговаривать? Забыл, кто дал тебе всё, что ты имеешь сейчас?       — Нет, не забыл, но ты этого заслуживаешь! — презрительно скривил губы, а самого колотит всего. Отец, наблюдавший за происходящим со стороны, вдруг рассмеялся, что ещë больше разозлило.       — Забавно наблюдать, как цыплёнок пытается научить петуха кукарекать. — он сделал резкий шаг вперёд, я не сдвинулся ни на дюйм и бесстрашно посмотрел ему в глаза. — Подумай лучше об этом, щенок, без моего имени, влияния и связей ты – никто! Полный ноль!       — Полный ноль, говоришь. Что ж, поживём – увидим.       Мои мысли путались, а в голове словно бушевал ураган. Сжимаю кулаки до хруста в костяшках, поворачиваюсь и быстрым шагом скрываюсь в тени высоких деревьев. Короткий шаг превращается в неконтролируемый бег. В лесу царит подозрительная тишина. Мрачно. Холодно. Сухие ветки бьют меня по лицу, царапая кожу до крови.       "Ты никто без меня!"       "Ты полный ноль!"       "Ты ничего в этой жизни не добьёшься!"       Его слова возвращаются ко мне снова и снова, вызывая головную боль и тошноту. Не разбираю дороги и случайно спотыкаюсь на ухабах. Весь в грязи, сухих листьях и ветках, поднимаюсь с колен и, не в силах контролировать свои эмоции, бью кулаком по стволу дерева. Удар, удар, ещё удар, они не прекращаются. Боли нет, только обида доминирует в моём сознании. Гнев превращается в неконтролируемую ярость. Она медленно поглощает меня, вытесняя человечность из моей души.       Пол года спустя.       Вхожу в кабинет и щурюсь от яркого солнечного света, нагло проникающего через большое панорамное окно, натягиваю солнцезащитные очки. Через стекло я увидел свою слегка помятую фигуру и с кривой улыбкой зачесал пятернёй густые волосы назад. Хмм, больше похож на Доминика Перселла в фильме "Блейд".       — Ты опоздал! — Артур смерил меня недовольным взглядом.       — Сейчас только 6:15, нормальные люди в это время спят.       Словно в подтверждение моих слов, отец с любопытством посмотрел на настенные часы.       — Не успеешь оглянуться, как проспишь всю свою жизнь. Не стой в дверях. Сядь. Я собираюсь поговорить с тобой очень серьёзно.       — Что это? — на стол рядом со мной он положил тяжёлую красную папку.       — Отрой и ознакомься. Надеюсь, за это время ты ещё не разучился читать. — не дожидаясь моего ответа, отец встал и молча подошëл к окну.       Я не спешу открывать документ, и дикая головная боль вскоре даëт о себе знать, когда я прикладываю ко лбу холодную пластиковую бутылку. Отметил день рождения, называется. Чувствую себя совершенно разбитым. Сколько я выпил вчера? Мне срочно нужна большая чашка крепкого кофе!       — Я слышал, что завтра тебя отправят в наркологический центр, это правда?       — Да.       — Герман действительно смог убедить тебя?       — Я достаточно взрослый, чтобы принимать собственные решения.       — Неужели?       — Именно так.       — Хм, а ты сам планируешь оплачивать своё лечение или опять полагаешься на меня?       — У меня есть сбережения. Не стоит переживать на этот счёт.       — Ты заслуживаешь похвалы... Что ж, так даже лучше, это даст тебе время подумать об этом.       — Подумать о чëм?       — Посмотри здесь. — нахмурившись, я поднимаю очки на затылок, наконец беру папку и открываю, пытаясь прочитать слова на ослепительно белой бумаге. Артур вдруг наклоняется и, криво улыбнувшись, говорит: — Видок у тебя и правда не важный, плохо себя чувствуешь? Решил напоследок нагуляться как следует?       — Я не принимал то, о чём ты думаешь... Только не делай вид, что тебе не всё равно. — проклиная проскакивающие перед глазами буквы, я кладу папку на стол и протираю уставшие глаза. — Папа, ну хоть раз ты можешь просто сам уточнить, что находится в папке, и оказать тем самым любезность своему сыну?       — Конечно, могу.       — Прекрасно. Спасибо.       — Сейчас ты студент первого курса экономического факультета и мечтаешь работать в казначействе, не так ли?       — Верно. Я просто не понимаю, какое отношение моя учёба имеет к этому документу?       — Спенсер, прочти вот здесь, — Я придвинулся ближе к креслу, на этот раз более внимательно вчитываясь в строки.       — ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ о признании недостойным наследником. Погоди, это что, глупая шутка какая-то?       — Разве похоже, что я шучу?       — Нет, но ты правда собираешься лишить своего единственного сына законного наследства?       — Честно говоря, я всë ещё думаю об этом.       Кашляю в кулак, не в силах побороть удивление, так как горло болезненно пересыхает от волнения. И почему я решил пойти домой, ведь лучше было бы, как обычно, заночевать у друзей. Артур садится в кресло напротив меня, стучит пальцем по подбородку и говорит:       — Существуют различные основания для лишения наследства, но чаще всего заявление вступает в силу после смерти одного из родителей. Я здоров и полон сил, не собираюсь умирать, и, как ты правильно сказал ранее, ты – мой законный преемник.       — Я не это имел в виду...       — Какая разница? Ты не проявил никакого интереса к семейному бизнесу и не говорил истинную причину этого. Сегодня я хотел бы услышать твой честный ответ. Но давай обойдёмся без твоего искусственного лицемерия и притворства. Ты знаешь, прежде всего, я ценю в людях честность. Говори правду.       — Окей! Твои деньги пахнут кровью и обманом, ты получаешь их часто нечестным путём, и я не хочу иметь с ними ничего общего.       Когда я наконец говорю правду, мне становится легче дышать. Отец ничуть не удивился, наоборот, он как будто ожидал, что я так скажу. Артур откинулся в кресле и заговорил со мной спокойным голосом:       — Сынок, как ты думаешь, твои руки чище моих?       — Чего?       — Того! Ты никогда не отказывался брать у меня деньги и с большим удовольствием тратил значительные суммы на алкоголь, дорогие тачки, проституток и наркотики. Не говоря уже о твоих юридических проблемах и всей той тяжелой работе, деньгах и усилиях, которые я потратил, чтобы уберечь неблагодарного сына от тюрьмы. — он подаëтся всем телом вперёд и пытается заглянуть мне в глаза, которые я намеренно от него прячу. — А теперь посмотри мне в глаза и скажи, чем ты лучше меня. Кто ты?       — Я... твой сын...       — И ты думаешь, что это даёт тебе право судить меня? — в тот момент, когда наши глаза встретились, моё сердце пропустило удар, я мгновенно протрезвел и почувствовал, как холодный пот стекает у меня между лопаток.       — Я стараюсь не критиковать тебя, но ты никогда не находишь времени для меня! Я всегда один.       — Ошибаешься! Ты никогда не был один, 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, с нянями, поварами, охранниками и водителем, делающим всё для тебя, доставляющим тебя туда, куда ты хотел, прикрывающим тебя, когда ты в этом нуждался, скрывающим, где ты на самом деле находился!       — Но я ни о чём таком не просил! Мне нужен был только ты! Только ты, папа! — он напряг спину, как туго натянутая струна, я замолчал.       — Я работал как проклятый! Да, я не оправдываю себя этим. Однако невозможно иметь всё, при этом не жертвуя чем-то. Теперь у тебя есть крыша над головой. Ты живёшь в частном секторе. Ешь в лучших ресторанах. Одеваешься в эксклюзивные шмотки. Водишь дорогую спортивную машину и учишься в известном университете, я всё это для тебя заработал. Это только моя заслуга. Не твоя.       У меня никогда не было такого откровенного душераздирающего разговора с отцом. Я вскочил со своего места, нервничая и не находя себе места. Меня всего колотило.       — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Просто скажи мне?       — Сначала я очень хотел, чтобы сын возглавил бизнес своего отца. Но теперь я не уверен, что хочу этого. На тебя нельзя положиться.       — Тогда есть только один путь. Пожалуйста, отрекись от меня и леши наследства! Плевать! Делай, что хочешь! Потому что я не пойду твоим путëм и точка! — поспешно достаю из заднего кармана бумажник, затем большой футляр с визитными карточками. Бессистемно бросаю их на стол; отец выглядит совершенно невозмутимым, и тогда я выхватываю ножницы из канцелярского стакана и перерезаю все лежащие перед ним карты пополам. — Мне больше ничего от тебя не нужно! У тебя не будет больше со мной проблем! Я всего в этой жизни добьюсь сам!       — Сын, откажись от своей гордыни, пока всё не закончилось плохо.       — Ты слишком часто называешь меня сыном, папа. Я к такому не привык! И лучше моя гордость, чем твоё безразличие!       — Послушай, если ты покинешь мой кабинет сейчас, назад дороги не будет.       — Я тебя услышал!       Наше время.       Медленно делаю глубокий вдох. Прохладно. Пахнет опавшей листвой, сосновыми шишками и сыростью. Близится осень. Стою на деревянном мосту, засунув руки в карманы пиджака, и тупо смотрю вдаль. Прошлой ночью я не мог уснуть, хотел прогуляться и побыть наедине со своими мыслями. С возрастом мне все больше хочется делать это. Неприятные моменты моей жизни возвращаются ко мне снова и снова. Я хочу забыть всё это. Но не могу. Оглядываясь назад, прошло так много лет, но каждый раз вспоминать всё чертовски больно. Сажусь на корточки, потирая усталое лицо ладонями, пытаясь мысленно разобраться в себе. Через несколько секунд я услышал приближающиеся сзади шаги, и вдруг прохладные маленькие ладошки закрыли мне глаза:       — Угадай, кто я?       — Так, дай-ка подумать, — я улыбаюсь и накрываю ладони девочки своими, стараясь побыстрее избавить их от холода. — Ты, должно быть, маленькая лесная фея, что пришла прогнать мою грусть?       — Вот глупенький, я не фея, я твоя дочка.       — Тогда я поймаю тебя и пощекочу!       — Нет, папочка, не надо! Щекотно!       Красивая девочка с румяными пухлыми щёчками, золотистыми волосами и серыми глазами, крепко вцепилась обеими руками в мою шею, пока я медленно кружил её.       — Ну, как моя принцесса, не замёрзла?       — Нет, папочка, ни капельки. Это было весело. — я опустил дочку на ноги, заправил выбившиеся пряди волос с её лица под белую шапочку и потуже подвязал шарф. На берегу озера было ветрено и прохладно. Я беспокоился, что малышка может простудиться. Я взял её за руку и повёл по мосту в сторону дома.       — Папа, я рада, что нашла тебя.       — Да, и почему же?       — Тебя долго не было, и мама забеспокоилась, поэтому я сказала, что знаю, где ты.       — Молодец. Ты станешь настоящим детективом.       — Да, и буду помогать людям.       — Это правильно.       — Папочка, поспешим домой, мама испечёт наш любимый черничный пирог.       — Мм, черничный пирог, здорово! Тогда побежали!       Говорят, что счастье предпочитает тишину, а мой путь к счастью был очень долгим и тернистым. Но это уже совсем другая история.