Созависимость

      Миша чувствует: ещё чуть-чуть — и Юра высунет раздвоенный язык и зашипит. Не сможет терпеть. Всё, что есть у Юры — это яд вместо крови, работа с ненормированным графиком и младший брат-извращенец. В мире, где каждый босяк может позволить себе развлечения на любой вкус, сгенерированные услужливым электронным разумом, гораздо больше ценится настоящее. В виртуальном мире доступно всё — но на самом деле ценно только то, что ты можешь потрогать руками. То, что не развалится на пиксели, как только ты отвернёшься. Всё, что есть у Миши — это его старший брат.       То, что можно потрогать руками.       То, что можно пропускать сквозь пальцы.       Тот, кого можно поставить на колени.       Миша падает на колени с самого порога: ни толики гомоэротизма, зато очень больно. У Миши расширенные зрачки, но весело ему не из-за синтетики, бегущей в его крови.       Не только из-за синтетики. Миша почти трезв и очень голоден.       Юра, тяжко вздыхая, поднимает глаза от монитора:       — Может, хоть помоешься сначала? Ты весь день наркош по притонам гонял.       — Кто ещё кого гонял! — нервно посмеивается Миша, торопливо расстёгивая пуговицы на рубашке ломкими хрустящими пальцами: ему очень важно раздеться до того, как вскипит кровь. Юра подходит ближе, опускается на корточки рядом, смотрит серьёзно и вдумчиво — и накрывает ладонью Мишины пальцы. Он считает, что Мише нужно успокоиться. Он считает, что Мише стоит сменить круг общения, перестать жрать таблетки, пойти к наркологу, психологу и в церковь на исповедь заодно… и, наконец, отъебаться от своего старшего брата, ибо господь не велел, во-первых, возлежать с мужчиной как с женщиной, а во-вторых, с родственниками, кажется, тоже не советовал. У Юры умное тонконосое лицо и тёмные круги под глазами, и жить ему осталось полторы минуты до взрыва.       Кровь закипает. Миша чувствует, как она бурлит пузырьками, остывая только там, где его касаются прохладные равнодушные пальцы. Всё, что есть у Миши — это любовь, за которую его стоило бы растворить в кислоте.       Он над этим работает.       — Тихо. Тихо, тихо, тихо. — говорит он, противореча сам себе, и всё крепче вцепляется в руки брата.       Когда пепелище остывает, он всегда становится зол, весел и обнаруживает в себе недюжинный исследовательский талант: давайте выясним, как глубока кроличья нора? Получится ли в этот раз вывести брата из себя? Можно ли довести его до потери контроля? А если можно, то стоит ли это делать почаще? (Да, коленно-локтевая позиция очень важна для исследований)       Самый главный вопрос Миша обычно задаёт в промежутке между последней фрикцией и первой кружкой кофе, но возможны вариации. Что-то остаётся неизменным: Юра всегда пьёт кофе, больше похожий на мазут, чем на эспрессо (Миша подозревает, что это для того, чтобы мерзость, происходящая снаружи, дополнялась мерзостью внутренней), однако умной кофемашине с голосовым управлением ещё нужно отдать команду — а пока Юра даже лёжа пытается оказаться как можно дальше от Миши, сидящего на расстоянии вытянутой руки от него. Кажется, Юра не хочет, чтобы к нему протягивали руки. С другой стороны, Юра не против, чтобы к нему протягивали кое-что другое.       — Юр? — он разглядывает брата, прищурившись. За ним приятно наблюдать: Юра лежит на брошенном на пол надувном матрасе (предусмотрительно: одну кровать они уже как-то сломали), вытянув длинные ноги и закинув руки за голову. Под незагорелой кожей сухие мышцы, крепкие жилы, которые так интересно тянуть, и вместо крови — гадючий яд с кофе в пропорции один к одному.       — Чего?       — Скажи, а ты меня любишь? …Хотя, знаешь, лучше покажи. Как сильно?       Юра, неторопливо переворачивающийся на живот, давится воздухом посреди поворота, падает на локоть, смотрит зло и затравленно. Бездомный кот, которого злые дети тыкают палкой в нежное брюшко.       — Ну и мразь же ты.       Миша удовлетворенно улыбается, игнорируя взгляд, который в человеке более морально слабом давно бы уже прожёг дымящуюся дыру. В эту игру никогда не надоедает играть. Никогда с тех пор, как он понял, что твёрдые моральные принципы позволяют старшему брату с ним трахаться… но всё, выходящее за рамки возвратно-поступательных, приводит Юру в праведный ужас.       — Ай-яй-яй! — сокрушается Миша, одновременно протягивая руку и наглаживая Юру по загривку: хороший пёс. — И вот этим ртом ты целуешь на ночь своего младшего братика?       Юра выворачивается из-под руки так упорно и настойчиво, что Миша почти верит, будто он это всерьёз.       — Тебе мало того, что ты меня трахаешь? Обязательно нужно ещё и поглумиться?       Вот это Мишу задевает. Чуть-чуть. Самую капельку.       — Юр, я думаю, я мог бы воспринимать твой праведный гнев всерьёз… если бы у тебя на меня не стояло! Ну ты и лицемер, братец. — и, не давая брату времени на то, чтобы собраться с духом и придумать себе оправдания вроде «это просто физиология!», придвигается совсем близко, закрывая небо.       Преодолевая слабое сопротивление, он берёт Юру за подбородок, длинно и влажно мажет языком по его губам… прикусывает доверчиво открытую шею и жадно, по-собачьи зализывает укус. Юра жмурится, не из твёрдого нежелания участвовать в происходящем, а будто смотрит внутрь себя, сверяясь с моральным компасом. Компас сбит, на севере теперь выжженная пустыня, на юге кровавое месиво, на западе кислотные дожди, на восток вообще посмотреть страшно.       В детстве Миша мечтал добиться одобрения от старшего брата; в юности знал: то, что ему на самом деле нужно, он никогда не получит; потом понял, что есть другие средства для достижения цели. Давайте выясним, как глубока кроличья нора, сколько раз можно засунуть свой язык в рот другому человеку, прежде чем язык откусят, и что будет, если язык во рту заменить на член в заднице.       Юра мягко отводит его руки, уходит на кухню варить свой мазут (Мишу всегда очень интересует, зачем нужно танцевать вокруг кофемашины, если она отлично справляется сама). Миша провожает взглядом прямую спину и перебирается с пола на надувной матрас: так теплее, но всё ещё очень холодно.       — Будешь кофе? — Юра повышает голос, перекрывая шум кофемашины, а Миша почти слышит шипение выведенной из себя змеи: театр закрывается, нас всех тошнит. Скоро теремочек схлопнется прямо на мышку-норушку. Скоро закончатся прохладные пальцы, тонкие вены, кофе в чашках и бледная кожа в синяках укусов, — а, значит, нужно успеть взять всё, что дадут. И ещё немного сверх.       Миша на самом деле знает ответ на свой вопрос. Миша знает много омерзительной хуйни: он жил с ней, жрал её, дышал ей и видел её в зеркале. Миша знает, что однажды Юра ответит на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого — тот, который обычно задаётся в промежутке между последней фрикцией и первой кружкой кофе, — честно. Тогда Миша вздёрнется.