Больно было и плохо

— Я не могу пойти с тобой на ту сторону, Матвей. Это равносильно самоубийству! Они возвращаются к этому разговору уже в который раз. Каждую неделю, почти каждый день, он вновь начинает свою песню о бесстрашии и самоотверженности на пути к цели — найти близких им людей на том конце города, пройдя через мост. — Да? И что ты тогда предлагаешь мне? Продолжать дальше сидеть на жопе, трусливо поджав под себя хвост, как ты? Катя уже знает и даже видела своими глазами, что было с людьми, которые однажды поддались порыву выйти к мосту. Сразу после этого они больше походили на сито, через которое вполне можно было просеивать муку. — Да почему ты не хочешь понять… — Катя закипает, но Матвей не даёт ей договорить, снова прерывая. — Нет уж, я лучше сдохну, зная, что пытался сделать хоть что-то, чем буду жалеть себя мыслями о том, что у меня ничего бы не вышло! — Матвей, чёрт возьми… — Это же так удобно, а, Кать? Сидеть и жалеть себя, как крыса в тёмном углу комнаты, когда в ней всего одна сраная мышеловка, которую можно обойти, если по-настоящему будет нужно. Но крыса сидит на месте, потому что ей удобно. Она может найти еду, воду, тепло и место для сна. Что ей ещё нужно? Свобода? Близкие? Да нахера?! И так нормально! В глазах Кати вспыхивает самый настоящий огонь, она резко подрывается со стула, от чего тот с грохотом падает на пол. Тяжело дыша, смотрит ему в глаза, а у самой изображение вот-вот поплывёт, если она не сможет сдержать слёзы. — Какой же ты мудак, Матвей, — севшим голосом, совсем тихо говорит Катя. — А когда мне больно было и плохо, ты не спасал меня, герой! Она сжимает дрожащие руки в кулаки, и, развернувшись быстро уходит из квартиры, оставляя его одного. Из соседней комнаты выходит Рома, по недовольному лицу которого становится понятно — он не очень рад такому пробуждению после того, как не спал сутки. — Она права. Ты тот ещё мудак, Матвей. — И это мне говорит трус? — Матвей с насмешкой смотрит на Рому, но в груди у него начинают скрести кошки. На улице давно стемнело и льёт дождь стеной, так куда и почему Катя ушла? А вдруг с ней что-то случится? — Допустим, я, по-твоему, трус. А вот ты ещё и тупой до кучи, — парень складывает руки на груди. — Ты ей нравишься, а ведёшь себя с ней как последняя мразь. Я даже готов въебать тебе разок другой, чтобы мозг на место встал и работать начал, вот только незадача — думать тебе определённо нечем. Даже мозг жиром заплыл… — Я ей нравлюсь? — удивлённо спрашивает Матвей, — но почему… — Представить себе не могу, как твоя бывшая тебя терпела. Насколько сильно надо любить тебя или не любить саму себя, чтобы даже ребёнка с тобой завести? Никогда не понимал женщин в этом плане… — Заткнись, — сжав руки в кулаки, грозно рыкнул Матвей. — Обязательно заткнусь, как только ты перестанешь быть сволочью. Советую начать с извинений перед ней. А потом было бы неплохо поговорить… — Да иди уже спи нахер, — встав из-за стола, Матвей отмахивается и скоро выходит в подъезд. — Мда… — Рома возвращается в комнату, чтобы продолжить прерванный сон. В подъезде раздаётся свист ветра, залетающего внутрь через разбитое окно на пятом этаже. Матвей, свесившись на перила, смотрит вниз, но там так темно, что где-то в груди холодеет. Катя бы туда точно не пошла. И вдруг к завыванию ветра добавляется ещё одно. Тихое, надрывное, полное боли, оно раздаётся несколькими этажами выше. Почему-то от этого звука в груди появляется неприятное чувство. Со вздохом он начинает подниматься вверх, потому что понимает, что у него попросту нет права сделать другой выбор. Катя и так натерпелась за последнее время, так ещё и выслушивала его доёбы почти ежедневно. Матвей впервые думает о том, что совсем не против быть отпизженным так, чтобы даже зазвенело в ушах, когда видит её силуэт, свернувшийся в тёмном подъезде на пятом этаже. — Катя, — выдыхает он, подходя ближе, протягивает к ней руки, но она, приподнявшись, лишь отодвигается от него, не позволяя коснуться себя. Отворачивается, замыкаясь в себе. Её плечи часто, очень заметно дёргаются, пока она беззвучно плачет. Матвей понимает, что ему впервые стыдно перед ней за то, что он говорил. — Кать… — Что ещё?! — вскрикивает девушка, поворачиваясь к нему лицом. По её щекам текут слёзы, она плотно сжимает губы, сдерживаясь, не давая себе закричать так громко, как на самом деле хочется. — Ты не сказал ещё что-то? Может быть, придумал ещё что-то, чтобы задеть меня? Унизить хочешь? Так давай! Чего молчишь? У Матвея впервые за долгое время сжимается сердце, дышать становится сложнее, а в голове столько мыслей, что она вот-вот готова взорваться. Он открывает было рот, чтобы сказать извинения, но горло сдавливает, как будто ему перекрыли кислород, придавив к земле. Мужчина поднимает руки, из всех сил сдерживая дрожь, и, пока не поздно, хватает девушку, тянет её к себе и крепко прижимает к своему телу. Она упирается в его грудь руками, но это оказывается бесполезно — он намного сильнее. И от этого Кате становится только хуже, её руки опускаются, голова безвольно падает на плечо Матвея и вот, перестав сдерживаться, она уже рыдает, цепляясь тонкими пальцами за его куртку. — Как же ты меня заебал, — девушка говорит это всхлипывая и заикаясь, совершенно сбив дыхание. Матвей крепко прижимает Катю к себе, и через силу этих объятий он пытается передать всю ту нежность, на которую в принципе может быть способен такой мудак, как он. — Лучше бы я сдохла тогда, чем села в твою машину. Смерть куда лучше, чем твоя каждодневная ебля мозга. — Нет, не говори так! Он берёт её лицо в свои руки, пытаясь в темноте разглядеть её глаза. — Ты права, Катя. Да, я мудак с чувством собственной возвышенности, который уже заебал всех своими доёбами. И да, мне очень жаль, что даже в отношении самого дорогого человека я продолжаю это делать. Поверь мне, прошу тебя, что даже не смотря на это всё, ты очень нужна мне. Я боюсь признаться в этом так, как принято, всего тремя словами, потому что эта война и этот апокалипсис научили меня не привязываться к людям и уж точно не показывать им это. Мне тупо страшно, что едва я позволю себе расслабиться, поверю в счастливый финал своей истории, как у меня отберут это всё… и тебя в том числе. Катя слушала его так внимательно, что кажется, будто бы перестала даже дышать, не то что плакать. Ладони Матвея, до этого крепко держащие её за плечи, вдруг отпускают её. Он хочет встать, чтобы уйти, дать ей время побыть одной, но Катя перехватывает его руки и сжимает в своих маленьких ладонях. — Мне очень больно от твоих грубых слов, Матей, но я очень хочу понять и принять тебя даже таким. Просто будь со мной чуть мягче и откровеннее, пожалуйста. Он смотрит на свои ладони в её руках, а внутри него будто что-то даёт трещину. Матвей освобождает свои руки и вновь притягивает Катю ближе к себе. Обнимает крепко, желая вложить в эти объятия свои извинения за причинённую девушке боль. И теперь он понимает, что больше никогда не позволит себе быть мудаком с ней.