Но боль не прошла...

– Алекс, у тебя будет время! – Кричал Линкольн на порывающегося в бой Махоуна. Сейчас в груди Алекса вместо сердца стучало желание убить. Нет, не убить. Это слишком просто. Разорвать, причинить невыносимую боль. Чтоб видеть в глазах этого человека страдание. В глазах убийцы сына. Раскаяния он видеть не хотел. После раскаяния принято прощать, но простить Алекс не желал. А если бы и пожелал, то не смог бы. Разбитый внутри на мелкие кусочки агент был лишь преисполнен жаждой сровнять свою внутреннюю боль с физическими страданиями этого ненавистного темнокожего широкого лица. Пришлось повиноваться. Дело надо было закончить. Последние несколько часов Алекс сидел на твердом табурете в углу склада. Его мелко потряхивало, пробивало дрожью. Увидев впервые Уайата он испытал что-то вроде укола адреналина, двойной дозы. Сейчас же это был жар. Бред. Настолько осознанный бред, что казалось, будто всегда в нем было такое желание причинить боль. Сердце уже несколько часов отбивало удары так, словно он только что пробежал полумарафон. Судорожное, прерывистое дыхание. Каждый вздох давался Алексу большими усилиями, мышцы не желали расслабляться, поэтому как только воздух наполнял часть лёгких, грудь тут же сжимало и и выталкивало его. Прошло несколько минут. Или часов. Сейчас время не имело значения. Не для Алекса. Команда уже подделала запись сообщения Уайата для звонка генералу. Неосознанно Алекс понимал, что скоро прийдёт то время, о котором говорил Линк. Он уже в точности знал что скажет. Он не составлял речи, нет. Просто так долго обдумывал все то, что хотелось бы сказать человеку, которого всей душой до боли ненавидел. Покалывание в пальцах, застилающий взгляд туман в голове. Табурет, казалось, переместился на несколько дюймов от постоянного дрожания Алекса. *** За несколько дней до. – Что с Махоуном? – После долгого пристального взгляда в сторону Алекса спросил Майкл у подошедшего к столу, где был разложен план здания, Линкольна. – Они убили его сына. Компания убила его сына. Я его понимаю. – С сочувствием сказал Барроуз. Алекс не слышал разговора. В руке он держал конверт со снимками, вероятнее всего, своего сына. Уже безжизненного тела, глядя в пол пустым, ничего не выражающим взглядом. – Алекс, я... – Обратился к нему Линкольн. Махоуна словно разбудили от страшного сна. Он нервно, резкими движениями попытался засунуть фотографии, торчащие из конверта, поглубже. Пытался зацепится за что-то взглядом, чтоб не смотреть на Линка. – Я знаю что произошло. Мне очень жаль. – Как и Алекс, не глядя в глаза сказал Линкольн. Махоун знал, что это правда. Кому как не Линкольну известна отцовская любовь и боль, которую причинят угроза жизни ребенку. Тяжело выдохнув, пытаясь подавить ком в горле Алекс сказал то, что так причиняло ему страдания. – Они сделали это... Чтоб добраться до меня. Чтобы меня напугать. – Судорожно вздыхая, глядя то куда-то в сторону, то себе под ноги говорил он. – Но они оставили мою бывшую жену в живых. – Говорить было все сложней. – Только чтоб она могла сказать мне, что будет следующей если... Если я не сдамся. Но теперь ее содержат под стражей, а я сижу на складе и пытаюсь найти мерзавца, который убил моего ребенка! – Потеряв контроль над собой Алекс перешёл на крик. До онемения стаскивая зубы он понял, что уже несколько секунд по его впалым щекам текут слезы, непроизвольно представляя Линкольну его искренность. Тому было жаль Алекса, но он понятия не имел как это выразить, что сказать. – Мы все здесь ради кого-то. И ради чего-то. – Твердо ответил Линкольн. Алекс нервно втягивал носом воздух, стараясь остановить слезы. – Ты должен держать себя в руках до конца. – Я все сделаю. Обещаю. – Впервые за диалог взглянув на Линкольна ответил Алекс. Он закусил губу до боли, чтоб хоть как нибудь заставить себя сдержать эмоции. – Эй... Я обещаю помочь тебе найти того, кто убил твоего сына. И кто за этим стоит. Алекс почти не слышал, но все же где-то глубоко, куда ещё не добралось опустошение от потери, был благодарен Барроузу. – Мы доберёмся до них, Алекс. Я с тобой. Махоун вышел из своего угла у металлического стеллажа и протянул Линкольну руку. Тот сжал ее и только на миг Алекс посмотрел на него, потому что невыносим ему был сейчас этот взгляд. Любой взгляд. Но ощутил братскую поддержку и был как никогда благодарен тому, кого ещё несколько недель назад должен был убрать по команде Компании. Барроуз оставил Алекса наедине с собой. *** Линкольн сдержал слово. Когда запись была закончена все - он, Селф и Сара ушли со склада, предоставляя Алексу возможность сделать все, что тот пожелает, если от этого ему станет легче на душе. Словно предаваясь анафеме он вошёл в зарешеченный кабинет, если это помещение можно было как-то прозвать, держа в руках чемоданчик скорой помощи. Ритмичное пищание кардиомонитора. Спокойный, холодный, пробирающий до мозга костей голос Махоуна. – Самые чувствительные нервные окончания вот здесь. – Указал Алекс на кончики своих длинных тонких пальцев. – Иглотерапевты избегают этих мест именно потому, что даже небольшой укол в кончик пальца отзывается острой болью. – Словно на лекции рассказывал он. – Именно это я сейчас и сделаю. – Преисполненный ледяным гневом он порылся в чемоданчике и подошёл к Уайату. – Так что если всадить в палец двенадцати сантиметровую иглу, – горечь в нем смешивалась с таким удовлетворением, как если б он был удавом, так долго поджидающим свою жертву и теперь наслаждающимся ее удушением, а вскоре и поеданием. Он схватил пленника за руку и выставил один из его пальцев, быстрым, твердым движением вонзая в него пятидюймовую иглу – твои внутренности начнут гореть словно от огня. – Закончил он, когда Уайат стал пыхнеть и дёргаться от невыносимой боли, причиняемый тонкой иглой, торчащей из его пальца. Немного согнувшись над своим обреченником Алекс стал проговаривать слово за словом очень четко и вкрадчиво, чтоб даже до корчащегося от жжения во всем теле Уайата дошел смысл его слов. – И ещё из физиологии. Под действием боли процессы в теле замедляются. Активность мозга снижается, пульс становится реже. И в итоге ты перестаешь чувствовать боль. И вот тут нам поможет кардиомонитор и аккумулятор. Окровавленное лицо Уайата перекосилось гримасой. – Когда твой пульс упадет ниже пятидесяти ударов батарея выдаст разряд, который не даст отключится твоему телу. – Алекс приблизил свое лицо насколько можно близко к избитой физиономии киллера. – И ты вновь будешь чувствовать боль. – Он произносил эти слова с горячим наслаждением, жаждой увидеть то, о чем говорит. – До последней капли. И тогда ты измолишься, чтоб я набрал номер. – Теперь его голос превратился в угрожающий шепот. Отойдя от противного ему агента, чувствуя на лбу капельки холодного пота он резким движением вонзил иглу ещё глубже в палец Уайата. Тот закричал от невыносимой муки. Как же Алекс ждал этого. Несколько минут он с благоговением наблюдал за ужасной картиной – агент Уайат с кровоподтеками по всему лицу уже еле дышал, был близок к потери сознания, глаза закатывались, как вдруг. Разряд. Тело мужчины снова наполнилось жгучей болью. Вновь участился пульс. У него уже не было сил кричать или корчится. – Смирение – вот что главное, Уайат. – Спокойно говорил Алекс сидя в другом конце этой маленькой комнатушки. – Я уже смирился с гибелью сына. А ты смирись с тем, что очень короткий – он говорил медленно, предельно подбирая слова, упиваясь, казалось, ими – остаток твоей жизни будет наполнен нестерпимой болью. Пока ты не сделаешь то, что я сказал. И тогда... Тогда боль пройдет. *** «Ало» на другом конце трубки. – Это я. – А в ответ холодный голос бывшей жены: – Что случилось? – Один человек хочет кое что сказать. Алекс протянул трубку убийце своего сына и произнес ясно и доходчиво, так, чтоб Уайат и не думал ослушаться. – Ты назовешь ее по имени. На последнем издыхании, с долгими паузами, видно было, что ему сложно произносить какие либо звуки, Уайат сказал: – Пэм... Мне... Жаль. – Больше ни слова. Ничего. Алекс услышал то, чего добивался от этого урода. Отошёл и приложил трубку к уху. – Вот и все. – Это был самый нежный голос, на который способен человек, потерявший ребенка, стоящий рядом с убийцей своего сына, который только что пообщался с матерью убитого. – Я люблю тебя... Я тебя люблю. – И закрыл телефон. Алекс не ждал услышать ответа. Не хотел заставлять Пэн что либо отвечать. Невыносимый ком снова подступил к горлу, горячие слезы наполнили глаза. Он спрятал лицо в ладони, пытаясь осознать, что сейчас происходит. Что происходит внутри него. *** Рокот колес. Пирс. Пистолет в руке. Алексу казалось, что если он упустит из своего сознания хоть один миг, то все, к чему он пришел будет попросту напрасно. – Пошли. – Приказал он Уайату, скованному бетонным блоком и цепью. – Туда. Два агента, служившие Компании идут к краю пирса. Даже если б Уайат хотел сбежать, вряд ли у него бы это получилось. Ему сложно было дышать, идти. Казалось, даже сердцу сложно было биться. – Становись сюда. Два измученных взгляда встретились. Один – обессиленный от долгих страданий и пытки. Другой – холодный, но читалось в нем, что внутри его что-то сломано. – Я такой же как ты, Алекс. – С усилием вымолвил Уайат. – Я делал такое... – Но Алексу было попросту не интересно, что же делал этот ненавистный человек. А может он просто не хотел слышать, и осознавать то, что и вправду они очень схожи с этим типом. Или хотел быстро все закончить. Что бы не было у него на уме в тот момент, все равно. Лёгкое движение руки. Один толчок в грудь Уайата и тот камнем полетел в воду. При всем желании спасти его ничего уже не могло. Все было кончено. *** Все тот же пирс. Раздавленный своим самоистязанием и ненавистью ко всему агент ФБР Алекс Махоун наедине со своими мыслями. Чего он ждал от содеянного? Испытал облегчение? Точно он сказать не мог. Камень, весом с тонну упал с его души вслед за канувшим в воду Уайатом. Отпустила его сковывающая все внутри цепь. Но за этим пришла новая, казалось, намного более страшная и обжигающая волна невыносимой тоски. Алекс ощутил, что существует. Нет, не живёт. Именно, что существует. Пустота заполняла все его нутро, невообразимо контрастируя с физической болью, пришедшей из неоткуда. То ли от каких-то побоев, которых он уже не помнил, то ли от извечного стресса организм уже не выдерживал. А тьма внутри была столь неизбежной, крамешной, что даже Алекса она пугала. Он надеялся, хоть и знал, что этого не будет, что он закончит это дело, достигнет своей цели – мучительной смерти того, кто убил его ребенка, и почувствует себя хоть немного счастливей. Что вместе с болью Уайата прекратится и его мука. Но боль не прошла...