своеобразная терапия

...Проследив взглядом неуклюже пробегавшего за забором соседа, Ринсвинд вздохнул и перевел взор обратно на густые облака. Впрочем, выглядел он так, как будто просто смотрит в пустоту. — Ринсвинд? Волшебнику понадобилась пара секунд, чтобы отреагировать: — Мм?... — У тебя всё в порядке? — обеспокоенно вопросил Двацветок. — Ты меня... мм, немного беспокоишь в последнее время. — У меня? О, даже и не знаю! — вдруг огрызнулся Ринсвинд. — Ну конечно, всё хорошо. Всё в полном порядке! Я несколько лет скитался чёрт знает где, меня пытались убить всеми известными способами, я лично знаю самого Смерть, но у меня всё просто прекрасно, никогда себя лучше не чувствовал! Повисла жгучая, неловкая пауза. Волшебник закрыл лицо руками и сгорбился. — ...Прости. — извинился Двацветок, отводя взгляд в сторону. — И ты... — пробормотал Ринсвинд из-за ладоней. Через пару минут до Двацветка донеслось еле слышное, но удивительно надрывное всхлипывание. Клерк уже открыл было рот, чтобы по привычке окликнуть Ринсвинда — но, подумав немного, закрыл его. Вместо этого он протянул руку в сторону и осторожно погладил волшебника по плечу. Ещё через пару минут осторожных движений друг к другу Ринсвинд уже был в объятиях Цветка, и он нежно, еле ощутимо покачивал волшебника, как родного ребенка. — Это так унижает... — пробормотал Ринсвинд между всхлипываниями. — О, ничего унизительного в этом нет. — негромко ответил клерк. — Тебе наверняка нужно было как следует выплакаться. — Он ласково погладил своего возлюбленного по голове. — Не стесняйся. Жить со всем тем, что ты перетерпел... наверное, сложно. — А можно... рассказать? — Конечно. Ринсвинд ещё раз перевёл дыхание и начал рассказывать. Почему-то его манера речи вдруг превратилась в подобие того, как говорят потерянные дети — раньше волшебник говорил так, словно бы все в мире его недолюбливают, а сейчас он рассказывал о своей жизни тихо, невероятно обиженно и жалобно. У Двацветка это вызвало туманное воспоминание о том, как Бабочка, ещё будучи ребенком, рассказывала о разлитых чернилах: обиженно не на кого-то конкретного, а на саму вселенную, на то, из-за чего происходят случайности. Почему именно я? Почему я должен страдать? Почему не тот одноклассник, не тот сосед, не тот знакомый? За что это именно мне? Может быть, за что мне именно это? Впрочем, Двацветок не судил Ринсвинда. Он уже знал, что у волшебника не было даже матери рядом — бедняга просто не успел выговорить свое негодование на мироздание. Пусть говорит столько, сколько хочет. Слушая рассказ, клерк поднял взгляд на небо. Начинало темнеть, и все вокруг приобрело синеватый оттенок. Куст белых роз казался сиреневым, а листья на деревьях сада — почти что черными. Может быть, даже пойдет дождь... Подул еле ощутимый холодный ветерок, и Цветок пожалел, что не захватил с собой свою любимую накидку. В ней всегда было тепло. — ...а дальше ты про всё уже знаешь. — устало проговорил волшебник, и Двацветок очнулся. — Знаю. — Он ещё раз погладил Ринсвинда по голове. — Конечно, знаю. Как ты себя чувствуешь? Волшебник все так же устало пожал плечами: — Очень хочется спать. — Лучше поспи дома. Здесь слишком холодно. Двацветок встал, и Ринсвинд потянулся за ним. В конце концов, выбора у него не было. В доме он свалился на кровать прямо в одежде, как только добрёл до нее. Клерк присел рядом и ласково потрепал его по плечу. — Отдохни как следует.

***

— Ринсвинд? Ты уже проснулся? Волшебник вздрогнул и распахнул глаза. Тут же он почувствовал ощущение странной влажности на своих щеках — и ощущение странной, но мягкой подушки под головой. — О, прости, если я тебя разбудил. — Нежная ладонь легла на лоб Ринсвинда и погладила. — Можешь отдохнуть ещё. Немного приспособившись к полутьме комнаты, волшебник с лёгким ужасом понял две истины. Первая — то, что он лежит не на подушке, а на удивительно мягких коленях. А вторая — то, что колени и ласковое поглаживание по лбу, скорее всего, принадлежат Двацветку, судя по маячащему наверху круглому и очень обеспокоенному лицу. — Что... Куда?... — ошеломлённо пробормотал Ринсвинд, усердно пытаясь бороться с желанием остаться в прежнем положении. — Мм... ты снова плакал. Во сне. Мне, если честно, стало тебя очень жаль.... — Цветок с неожиданно виноватым видом поёжился. — Ты выглядел правда несчастным. Волшебник собрался уже сесть... ...но к горлу вдруг снова подкатил ком, и Ринсвинд обессиленно лёг обратно. — Лучше просто п-продолжай гладить. — проговорил он, еле сдерживая всхлипывания. Неужели он опять разрыдается? Уже третий раз за сутки? — Если хочешь, можешь поплакать ещё. — посоветовал Цветок, как будто прочитав его мысли. — Это полезно. — Я... попробую. Клерк снова начал нежно поглаживать волшебника по голове, и тот окончательно сдался. Несмотря на то, что они с Двацветком уже настолько сблизились, он ещё ни разу не был перед ним в настолько беззащитной позиции. Обычно он пытался отстраниться, закрыться, когда чувствовал себя плохо — но уж точно никогда не лежал в таком состоянии на чьих-то коленях. Если совсем честно, в последний раз его гладили по голове в качестве издёвки — ещё когда он был студентом... Да было ли вообще хоть когда-нибудь такое, чтобы о нем заботились вот так, не смеясь и не угрожая бросить? Кто-то, кроме Двацветка? Наверное, нет... Где-то в глубине своей дремучей души Ринсвинд очень изголодался по именно такой ласке, по именно такому утешению. Каждое прикосновение Двацветка заставляло его еле заметно вздрагивать и, кажется, выжимало из глаз ещё немного слёз... Даже в этой полутьме можно было разглядеть, что по худым рукам волшебника бегут мурашки. Дышать было сложно то ли от восторга, то ли от страха. И, конечно же, сердце — так оно не билось даже во время смертельной опасности. Так оно не билось даже тогда, когда Двацветок впервые его поцеловал. Казалось, что сейчас оно вырвется из-под ребер Ринсвинда и клерк наконец-то схватит его, так же нежно, как сейчас гладит своего волшебника, и заберёт себе... Насовсем. Навсегда. И никогда, ни за что не отпустит. Почему-то эта перспектива волшебнику чрезвычайно нравилась. Если Двацветок будет таким же нежным с ним и дальше, если это не просто временно, то пусть забирает и сердце, и руку, и всё, что у Ринсвинда есть. Только бы продолжал вот так же, как сейчас, гладить. — Тебе легче? Слова "Да, всё в порядке" уже устроились на кончике языка Ринсвинда, но вместо них почему-то вылетело совсем другое: — Двацветок, я тебя очень люблю. — И я тебя. Ты уже говорил. Тоже во сне. — Клерк мирно улыбнулся. — Лучше ответь, тебе стало легче? — ...Кажется, да. — Вот и прекрасно. Они оба умолкли. Кажется, за окном начинал накрапывать дождь.