спасти неспасаемое

«Он очень сложно себя ведет, он фанфаронничает, он вызывает огонь на себя, он дразнит власть, а она не дразнится: она гладит его по головке, потому что этой власти не страшны умные люди. Там потенциалище человеческий, интеллектуальный потенциал – колоссальные, но вот эта вот чертова, абсолютно неуместная в этих вопросах искренность, от которой меня коротит, рубит и заводит» –Невзоров о Шнурове Шнуров фиглярничает, заигрывает с публикой, зная, что это не имеет смысла. Он дерзит, хамит, грубит, снимает клип про дороги: все ради реакции, ради вспышки, чтобы смотрели на него, чтобы все смотрели на него. Для его поведения есть причины – по крайней мере, он убеждает себя в этом. Серёжа знает про гомофобию всё: отчего она возникает, как работает и как от неё избавиться – только вот со своей внутренней он сделать ничего не может. Он может сколько угодно туманно поддерживать квир подростков, сколько угодно писать сатирические стишки, которые правильно расшифровывают лишь единицы – это сути не меняет. Ему не позволено любить мужчин, не позволено засматриваться, не позволено стонать под грубыми руками. Шнур пытается с этим бороться, убеждает себя, что все придумал, что это не соответствует его образу и что он не косится на мужчин постарше. Вернее, на одного конкретного мужчину старше. Глебович потрясающий. Он умный, талантливый, острый на язык, жестокий и озлобленный. Серёжа стынет весь от его взгляда: дьявол, которого ему не позволено называть его по имени, но этот запрет Шнур нарушает постоянно: в его голове никакого Глебовича, никакого Воланда, только Саша, Сашенька. Произносить имя вслух запрещено: Невзоров звереет, и Сережа после этого сидеть нормально не может неделю. Он прекрасно знает, что за Невзоровым следят, следят давно - и Сережа беспорядочно трепыхается, чтобы отвлечь их внимание на себя. Это бесполезно: людей у них достаточно, но от бездействия хочется выть, поэтому Шнуров надеется, что часть огня все же заберет на себя. Это нелогичное желание защищать того, кто ни в ком не нуждается, кто презирает любые чувственные человеческие отношения. Серёжа знает, что их контакт основан на обоюдной выгоде: у Невзорова есть мораль и дисциплина, он не позволяет себе спускать злобу и агрессию в отношении жены – и появляется Серёжа, пьянеющий от любого проявления силы. Невзоров деликатно не спрашивает, как же так получилось, что Шнуров, живая маскулинность, оказывается шлюхой, скулящей от ремня и готовой выпрашивать физический контакт снова и снова. Серёжа ему благодарен: Невзорову не обязательно знать, что Шнур такой лишь с ним. А потом случается 24 февраля, и все летит в тартарары. Мир рушится, и Сережа срывается: он пьет сутками, неделями, только бы заглушить тревогу. Особенно по пятницам: обстановка вокруг Невзорова накаляется, греется и готова в любой момент взорваться. Каждую пятницу Шнуров, вусмерть пьяный, молится, как учили, чтобы Глебовича не оказалось в заветном списке. Но уголовное дело опережает всех. Сережа только начинает приходить в себя, пытается вернуться к нормальной жизни, как прилетает это. Шнуров звонит всем: родителям, ассистентам, водителям, женам и дочерям - тишина. от Глебовича ни слова, и мерзкие гудки звучат как смертный приговор. Но Шнуров опаснее и целеустремленнее, чем любая смерть, и наконец он прорывается. В трубке знакомый усталый голос: – Сережа, я занят, – а на фоне гул аэропорта и механический голос, объявляющий рейсы. – Что-то срочное? Шнуров теряется. Невзоров всегда собран, всегда злобно ироничен, даже с Шнуровым. Сейчас он непривычно мягок, и весь хамоватый рабочий настрой с Серёжи слетает вмиг, Шнур спрашивает: – Через сколько вылет? – Сорок минут. Не приезжай, не успеешь. – легкий смешок в голосе. Серёжа смотрит на часы. До аэропорта полчаса без пробок, но час пик вносит корректировки. В идеале Шнур будет на месте за пять минут – им хватит, – и Сергей решается: – Жди. – произносит в трубку и тотчас же звонит водителю. Через три минуты он уже в салоне и звонит в администрацию «Пулково», а через двадцать три они застревают в пробке. Сережа матерится и проклинает всех, кого может вспомнить и одновременно молится: лишь бы успеть. Они опаздывают, и Серёжа бежит сквозь весь аэропорт: лишь бы успеть, лишь бы увидеть. Он подбегает, когда очередь на посадку подходит к концу. Невзоров идёт последний, и Серёжа видит его пиджак, он видит, как его личный дьявол проходит в стеклянные двери и исчезает, растворяется в бездонье. Сережа снова не может работать. Совсем. Он возвращается к наркотикам после долгого перерыва, но это не спасает: Невзорова объявляют иностранным агентом, и в этот день Сережа загоняет себя в передоз. Они созваниваются два раза в неделю, Шнуров крепится: дьяволы не любят слез, если только они не вызваны ими самими, не любят нытиков, а наркоманов – ненавидят. Пытаться скрыть наличие веществ в крови от цепких глаз сложно: взгляд Глебовича прожигает насквозь, он точно все знает, все понимает, но в этот раз не комментирует. Серёжа списывает это на усталость журналиста. Шнуров улыбается, хохочет, спрашивает, как у Невзорова дела, а самому рыдать хочется. Серёжа хочет к нему, к Глебовичу, чуть ли не просит вернуться малодушно, а после каждого разговора смотрит ближайшие рейсы и бронирует билеты, чтобы отменить бронь через пару часов: в конце концов, он взрослый мальчик, он справится, он не любит мужиков, а то, что с ним происходит – реакция на дружескую разлуку. Шнуров устраивает попойки и трахает баб, его кровь состоит из смерти всех видов, ему хочется смеяться. Тоска съедает душу, наркотики – тело, но лучше пусть его совсем не будет, чем будет такой: мерзкий, вообразивший себе любовь, портящий жизнь себе и всем. А потом в Серёжину квартиру вламываются. У Шнурова в ноге шприц, и он недовольно морщится, когда его резко выдирают. Ближайшие троек суток, как потом узнает, он не помнит, но в себя приходит в каком-то кабинете, связанный, весь побитый, но кристально чистый. Мужчина в форме вкрадчиво шепчет что-то про тюрьму, про его будущую жизнь за решеткой, а потом делает предложение: они забывают об этом неприятном инциденте, а взамен Шнуров снимает клип про Невзорова. Серёжа почти выпаливает, что лучше сдохнет в тюрьме, а потом осознает: Саша не поймёт, наркотики – не примет. За срывы наказание было раз в десять страшнее, сильнее, доходило до переломов и содранного мяса, и Шнур был искренне благодарен. Но это – другое. «Разочаровывать Глебовича нельзя» – эта мысль набатом звучит в голове, пока Сергей подписывает контракт. Он убеждает себя, что поступил правильно, что это было единственно верное решение, что Невзоров поймёт, а даже если нет – то так и надо, так правильнее, тогда Шнур точно избавится от своей пагубной зависимости, зависимости от дьявола, которую он пропустил, недоглядел, тогда Шнурова станет правильным, идеальным. Но сердце ноет. К сожалению, во время работы над клипом Шнур должен быть трезв, и это способствует выдиранию гнили, в которой и спрятана человечность. В ходе работы он забывается и разбалтывает одну маленькую, но очень важную деталь, которую Невзоров доверил, скрепя сердце. Замечает оплошность лишь после публикации, леденящий ужас накрывает, но Серёжа ждёт и молится: господи, хоть бы простил, хоть бы не заметил. Не вышло. Реакция Глебовича не заставляет долго ждать: и про продажность, и про могилы друзей Невзоров говорит. Он больше не звонит Серёже, а Серёжа не звонит ему. Шнуров пытается себя успокаивать, что так и надо, так и было задумано, всё в порядке. Он держится две недели, а потом срывается, звонит и рыдает в трубку: «Саша, Сашечка, прости меня, прости мразь такую, Саша, я все что угодно сделаю, чтобы тебя не разочаровывать, всё что угодно, я тебя лишиться хотел, чтобы спокойнее было, чтобы я правильным стал, но не вышло, не получилось, Сашенька, я люблю тебя, люблю, прости меня» Но нет ответа.