harem au

*тунгуань — женский придворный титул в Древнем Китае, впервые введенный в XII в. до Р.Х. при Чжоу Сине, в обязанность которого входило вести учет Царственных соитий. Не существует большей пошлости, чем оправдание безысходностью тех решений, которые ты морально не можешь себе позволить. Не то что бы это стирание знака равенства между убийством по не осторожности убийством из алчности. Но нет смысла придумывать к нему красивую подводку, если оно все равно останется таковым. «Это не кредо, — думает Осаки Т/И, пока идет по тому коридору дворца, который ведет в императорскую спальню, — это защитный механизм, который не позволит тебе стать тем, кого ты презираешь. Встроенный предохранитель от самоненависти». Каждым новым шагом подошва ее обуви отбивает на дворцовых полах звонкий стук, расходящийся по красным расписанным стенам долгим эхом. Абсолютно все вокруг — красное. Как и ее одежды. Как и чернила для письма, которые она держит в руках. «Полная безвкусица», — думает она, но не произносит вслух. Потому что даже если стены уродливые, у них все равно есть глаза и уши. Император Поднебесья Изана Курокава. Человек, которого боятся так же сильно, как и желают. Она даже не останавливается перед дверьми в покои и с пренебрежительным взглядом проходит туда, куда мечтает попасть каждая из тридцати девяти наложниц его гарема. Факт, который раздражает Осаки больше всего: здесь нет ни одной женщины, которая бы честно призналась, что пришла сюда по собственному желанию. Чтобы получить власть. Отомстить кому-то. Спустить на себя всю казну. Захомутать императора. Да что угодно кроме грустной истории о самопожертвовании, от которой более доверчивых тянет прослезиться, более критичных — вывернуть из своего желудка все, что могло оказаться в нем до. Блевать, если без лишней поэзии. Потому что это не вяжется с тем, что они вытворяют в постели и каким словами пытаются обольстить того, у кого резистентность к лести лишь по факту рождения. Она знает, потому что практически каждый день сидит здесь — пока Изана Курокава, согласно постельному имперскому протоколу, обязан сливаться телами с одной из своих женщин. По крайней мере хотя бы раз в пять дней. Осаки прямо в покоях солнца Поднебесья. Его самого, конечно, тут нет, иначе она не стояла бы здесь с таким лицом, будто ее только что лишили недельного жалованья. Окно прямо по центру, из которого открывается лиричный и воодушевляющий вид на звезды, по сторонам от него — императорское ложе и кресло, находящееся здесь как раз для нее. Все они одинаковые. Потому что в итоге метят в ранг императрицы, жен или хотя бы первых наложниц. Осаки стоит около предназначенного ей места — она не смеет сесть, пока не появится Изана вместе с избранной на сегодня женщиной. В имперском постельном протоколе так и написано — «сливаться телами». Там нет ни слова про садизм, извращения и откровенное насилие, которые ей приходится наблюдать. Это его обязанность: заделать наследника, потому что так всегда было до него, потому что так написано в священном кодексе. Обязанность Осаки — составлять письмена обо всем, что происходит в его ложе, согласно которым затем будет определяться законнорожденность детей наложниц. Это оправданная мера, когда у тебя тридцать девять женщин, и половина из них не побрезгует прибегнуть к обману, лишь бы заполучить титул и спасти свою шкуру. Когда в покоях появляется сам император, за ним не следуют две служанки, как это бывает обычно. Он проходит вглубь комнаты и останавливается на критически близком расстоянии от Осаки. Его мимика не меняется, когда он смотрит на нее — на улыбающемся, будто бы вылитом из воска лице не дергается ни одна мышца, и даже взгляд почти не меняет своего направления. Прямо как если бы она изначально была его целью. — Ваше Величество, сегодня вам необходимо провести встречу с наложн… — Ты подумала над моим предложением? Вместо привычных шелковых одеяний на нем сегодня накидка из крупной черной сетки с цветочными узорами. В этом нет никакой принципиальной значимости, однако эта соблазнительная сетка не скрывает вообще ничего и в то же время дает фантазии активный полет, вернее, могла бы дать, если бы Осаки не знала это тело вдоль и поперек. Изана склоняет голову вбок и берет прядь ее волос между пальцами. Сегодня он пахнет цитрусами и белыми цветами. — Ты обещала мне, что дашь ответ сегодня, Т/И. Он стоит к ней достаточно близко для того чтобы нарушать ее интимное пространство и выбивать из колеи, смотрит ей прямо в глаза, и не совсем ясно, что он планирует сделать дальше: соблазнить ее или дать унизительную пощечину. Слугам никогда не делают одолжение. Тунгуань никогда не зовут по имени. — Я обещала вам, что сегодня скажу то же самое, что и всегда говорила до этого. В записях придворной Осаки Т/И начертано красными чернилами: год 4187 от сотворения Поднебесной, месяц шестой, день двадцать первый. Император Изана Курокава и наложница третьего ранга Юзуха Шиба. Соитие происходило в течение двух часов, во время которого Его Величество Император дважды овладел наложницей, оба раза в нее излившись. Факт соития заверен Его Величеством. Женщины, попадающие в гарем императора Поднебесья, — они все одинаковые. Девушки, стремящиеся сохранить свой обнищавший знатный род. Девушки, защищающие своих отцов-чиновников от императорской опалы. Император Изана примет любой ответ от нее. В смысле, он будет принимать его и спрашивать по новой, пока Осаки не скажет то, что он хочет от нее услышать. — Вам придется искать новую тунгуань. Она не поднимает глаз. Она не имеет на это ни права, ни желания. Возможно, для кого-то это не очевидно, но достаточно трудно смотреть в глаза тому, кто способен лишить тебя жизни лишь по щелчку пальцев. Крайне страшно, когда тот, чье слово — закон, дает тебе право выбора или его иллюзию. — У меня есть евнухи, которые справятся с этой работой не хуже тебя. Каждое утро Осаки благодарит бога за то, что ее служебные обязанности не включают в себя составление хроники диалогов, происходящих во время императорских соитий, а лишь сам их факт и общее описание. В смысле, у нее не было желания делать стенографическую запись разговора, в котором наложница Юзуха умоляла помиловать своего брата Хаккая Шибу, обвиненного в казнокрадстве, пока насаживалась на нефритовый жезл императора. Это не пóшло. Это становится пошлостью, когда ты придумываешь вещам завуалированное описание, чтобы избежать впечатления пошлости. — Я дал тебе эту должность из твоей прихоти, теперь ты должна подчиниться моей. Можешь считать это расплатой. В записях придворной тунгуань Осаки Т/И начертано: Его Величество Император в порыве овладел наложницей, отчего тело оной было покрыто отличительными знаками его страсти. Но нигде не было написано: Изана Курокава настолько истерзал одну из девушек, что, кажется, хотел содрать с нее кожу, потому что это его способ сублимации и выхода нереализованной агрессии, и очевидно, что эту дыру в душе он пытается заполнить причинением боли другим. Все они одинаковые — тридцать девять наложниц с однотипной судьбой. Одна тунгуань, обязанная составлять письмена обо всем, что каждую ночь происходит в постели императора. Ее чернила красного цвета, чтобы спустя несколько веков о них строили конспирологические теории: были ли это вообще чернила? Или что-то страшнее? Император Изана ждет от нее: «Я буду вашей до самой смерти и буду предана настолько сильно, насколько вы преданы своему государству». И каждый раз он слышит: «Ваше Величество, это не то, что вам нужно». Тунгуань Осаки Т/И верит в это со всей искренностью, потому что ее записи о соитиях императора исчисляются сотнями страниц. За все годы его правления не нашлось женщины, плотью которой он был бы удовлетворен. Она не смеет поднять глаз даже когда он говорит ей: «Я сделаю тебя императрицей. Одно твое слово — и у твоих ног будет все Поднебесье». И снова: «Ваше Величество, это не то, что…». Сегодня здесь нет ни наложницы, ни прислуги. Изана собственноручно достает с ближней полочки изысканный футляр, из которого вынимает традиционную курительную трубку, кисэру, длиной чуть больше его собственной ладони. Он держит ее перед собой средним и указательным пальцами, пока Осаки помогает ему набить табак и поджечь его в маленькой золотистой чашечке на другом конце. — Знаешь, чем неприступнее стена, тем больше мое желание ее взять. Дым с его губ плывет по воздуху и достигает ее лица: полупрозрачное облако само по себе растворяется довольно быстро, однако они по-прежнему стоят слишком близко для императора и обычной придворной. Достаточно близко для ситуации, где охотник загоняет в угол свою добычу. — Посмотри на меня, Т/И. Это приказ. Изане почти каждый раз приходится говорить это — просить посмотреть на него или ответить — чтобы не забыть, как выглядят ее глаза и как звучит ее голос. В лунном свете глаза Осаки особенно темные. Завораживающий омут, если ты романтизируешь его настолько, чтобы быть готовым в него нырнуть. Осаки говорит: — Даже если у меня появится ребенок от Его Величества, он будет бастардом. Меньше всего она хотела бы оказаться втянутой в дворцовые интриги, в которых проще быть убитым, чем остаться в живых. Он протягивает ей трубку — и она послушно курит прямо с его рук. Лицо Изаны оказывается в облаке дыма, потому что она бесстыдно выдыхает прямо в него. Она сама — бастард, у которого не было ничего, в том числе и амбиций для власти. Рудимент крови прошлого императора династии Осаки, которого Изана Курокава сверг, прежде чем взойти на трон. Единственный ее носитель, оставшийся в живых, потому что яростнее остальных молил о смерти. Вокруг них привычный аромат курительной смеси, который, кажется, полупрозрачной пеленой изолирует их от всего окружающего. Он настолько соблазнителен, что через секунду Изана прикажет: «Поцелуй меня». Чем неприступнее стена, тем больше желание ее взять. Осаки в курсе, что легче поддаться желанию императора, чем с ним бороться, но стань она даже наложницей, у нее появится оправдание и грустная история о прошлом: она попала в гарем, потому что Изана Курокава не оставил ей выбора. Вера в то, что она из другого теста — это аксиома, которая позволяет ей спокойно дышать и каждый день подниматься с постели, чтобы снова сделать то, в чем состоит ее долг: замарать руки в чужой грязи и искренне признать, что она сделала это по собственному желанию. Она верит в то, что лучше всех этих женщин. Потому что видит, что это всегда выбор. Однако это не имеет значения, если в один день в записи тунгуань красными чернилами будет внесено ее собственное имя.