***
Он не был в Инадзуме уже несколько десятилетий, но она совершенно не изменилась — ничего иного он и не ожидал. Её вечность с самого начала была стагнацией, заметной невооружённым глазом. Да и плевать — кому какое дело было до кучки постепенно загнивающих островов? — Господин, комнаты готовы. Вы… вы не хотите зайти? Свистящий ветер унёс и так не особо разборчивые слова, заскрипел старыми досками деревянного навеса. Скарамуш даже не обернулся — у него не было никакого желания смотреть на жалкого идиота, который съёжился рядом. Куда больше его занимали люди, спешащие по каменным улицам — приближалась гроза, и они так боялись её, так боялись гнева своего драгоценного ужасного сёгуна, что на губы сам собой выползал недовольный оскал. Он тоже чувствовал грозу — но по-другому. Повисшее в воздухе электричество расходилось по коже уколами, и пальцы так и чесались схватить его, призвать к себе, а потом испепелить весь этот проклятый город. Его подчинённый издал надсадный звук, и Скарамуш всё же бросил на него взгляд; мужчина тут же прижал руку ко рту. Глаза у него слезились, и выглядел он жалко, как и всегда. Нет, даже хуже, потому что вокруг летали лепестки цветущей сакуры, подхваченные резкими порывами ветра, а у него была аллергия. Забавное человеческое состояние, из-за которого Скарамуш и взял его с собой в Инадзуму — хоть какое-то развлечение. Усмехнувшись, он шевельнул пальцами, и между ними пробежала молния, яркая и быстрая, наполнившая воздух слабым треском. Его подчинённый сделал шаг назад, поглядывая на Скарамуша с тревогой. Но он бы не стал его бить — не на глазах снующего народа. Слишком рано было устраивать сцену, даже если запугать этого идиота хотелось неимоверно. — Ты собрал сведения? — вместо этого спросил Скарамуш, прекрасно зная, каким будет ответ. — Господин… — начал он. — Я… мы прибыли только сегодня, нам нужно время, чтобы найти союзников в армии сёгуна… Он отшатнулся, когда Скарамуш встал. Даже закрыл глаза, как будто был готов к наказанию — нет, серьёзно, этот придурок не переставал удивлять. — Чего ты боишься, что я поджарю тебя прямо здесь? — спросил он насмешливо, поднимая со скамьи шляпу. — Расслабься. Кому ты нужен. Он вышел из-под навеса, наступая на лепестки, накопившиеся в щелях среди камней. Его подчинённый растерянно шагнул за ним следом. — Господин, скоро начнётся гроза. Вы… — Просто займись своим делом, — бросил ему Скарамуш. Ещё не хватало, чтобы своей болтовнёй он испортил ему и так не лучшее настроение. — Или тебе нужна моя помощь? — Нет, господин. Так точно, господин. Когда вы вернё… Но Скарамуш уже шёл в сторону выхода из города, ощущая на языке вкус приближающейся грозы.***
«И что, мы так и будем называть его странником?» «Он не помнит своё имя, господин. Думаете, он врёт?» «Откуда нам знать, он может оказаться шпионом…» «Киндзиро, ну хватит. Я нашёл его сидящим на берегу во время ливня. Странный шпион, не находишь?» «Но его амулет…» «Тш-ш! Он проснулся». Странник повернулся к ним на лежанке. Трое мужчин смотрели на него с противоположной стороны костра — один хмурился, другой кусал губу, и только третий при виде него слегка улыбнулся. Их было больше — вчера странника представили ещё двоим, но их не было видно. Странник приподнялся, опираясь на руку. Улыбающийся мужчина — тот, что представился Кацураги, — подошёл к нему и присел на корточки. «Доброе утро. Есть хочешь?» Странник молча посмотрел на алую прядь, единственный яркий росчерк среди светлых волос. «Мне не обязательно есть», — сказал он.***
Поверхностная суть планов Царицы была проста: ей хотелось мести и власти, и поэтому, наверное, Скарамуш к ней и присоединился. Эти стремления были понятны даже кукле без сердца — и только потом, получив его, он осознал истинную их глубину. Исполнить эти планы было сложнее. Она рассылала своих дипломатов и шпионов по странам — «обмен опытом», «помощь соседям», «налаживание связей» и какие угодно ещё предлоги помогали ей выискивать слабые стороны так называемых союзников, чтобы потом нанести удар в спину. Довольно очевидная тактика, но было забавно наблюдать, как чужие страны прогибаются под её желания, потому что не могут отказать, не развязав заведомо проигрышную войну. С Инадзумой всё было сложнее и одновременно проще. Суровость законов и нелюбовь к хитростям компенсировалась неповоротливостью и неумением приспосабливаться к атакам исподтишка, и Скарамуш с радостью бы посмотрел, как нация вечности разваливается под весом собственных же устоев. Он только пожал плечами, когда Царица сказала, что он отправится в Инадзуму. Он не питал к своей родине тёплых чувств; он мог бы не возвращаться ещё сотню лет, но так у него появился… повод. Только сейчас, глядя на раскинувшийся на скале город, он осознавал, что первопричина была другой. Давно погасший, мелкий огонёк желания, заложенный в него чужой волей. Скарамуш нахмурился, заметив, что машинально коснулся груди. Под пальцами, как у обычного человека, билось сердце. Как будто эта пустышка могла заменить то, что принадлежало ему по праву. Интересно, Царица действительно думала, что Скарамуш действует в её интересах? Или просто надеялась предать его раньше, чем он предаст её? Он ухмыльнулся, глядя в небо, затянутое лиловыми тучами. Ничего, время покажет. На то, чтобы посеять в сердце Инадзумы зерно раздора, потребуется десятилетие, не меньше. И если она попадёт в руки Царицы, пока Скарамуш охотится за тем, что нужно ему — так тому и быть. В конце концов, кому вообще можно доверять в этом мире.***
«Знаешь, лучше тебе так не говорить». Странник отвел взгляд от потрескивающего костра. Кацураги, сидящий рядом, улыбнулся ему; в руках он держал деревяшку и небольшой загнутый нож, которым срезал деревянные стружки. Странник не знал, что он делает, но что-то в монотонности действий притягивало его даже сильнее, чем ровные всполохи костра. «Как?» — спросил он. «Что тебе не нужно есть и спать, что тебе не бывает холодно, — ответил Кацураги, не отрываясь от своего занятия. В свете костра красная прядь в его волосах практически сливалась с рыжими отблесками, а в его глазах странник видел жизнь, которую никогда не замечал в собственном отражении. — А то тебя могут неправильно понять». «Но…» Кацураги вздохнул, протянул руку и стукнул странника в лоб. А потом тихо рассмеялся, пряча улыбку за рукой, когда тот свёл брови в недоумении. «Я знаю, — сказал он и придвинулся ближе. — Но всё равно, разве не приятно разделить с другом тепло в холодный день?» У странника не нашлось на это ответа.***
Гроза нависала над Инадзумой удушающей тяжестью. Дождя ещё не было, но он приближался, однако Скарамуш не спешил возвращаться в город. Первый далёкий гром застал его на скале недалеко от леса Тиндзю; заходить туда он не собирался, не желая связываться с раздражающими бакэ-дануки, и в целом не стремился найти укрытие. Приближающаяся буря не пугала — наоборот, он её ждал. Но бесцельность прогулки вызывала давно забытые воспоминания. Те же самые виды он встречал и сотню лет назад, и хотя он не знал, способен ли испытывать ностальгию, где-то в горле вставала желчь. Что ж, если это была она, Скарамушу она не нравилась. Постепенно тучи сомкнулись ещё плотнее, закрывая последние проблески света. Ветер усилился, и Скарамуш коснулся рукой шляпы, придерживая её. Через залив было видно, как по всему городу зажигаются фонари, мелкие всполохи, дрожащие рыжие пятна. На них, казалось, можно наступить — затушить и сломать, как поступала Инадзума со всеми, кто не вписывался в её рамки. Как она поступила с… Что-то коснулось его ноги, и на кончиках пальцев мгновенно сверкнула электрическая искра. Видимо, даже у искусственного сердца были огрехи — он не думал, что так отвлечётся, что перестанет следить за окружением. Вот только нападать было не на кого — потому что Скарамуш, оглянувшись, сначала никого не заметил, а потом опустил взгляд, и в ответ на него уставились круглые красные глаза, полные любопытства. Захотелось скинуть ребёнка со скалы. Судя по одежде и крепкой треугольной соломенной шляпе, восседавшей у мальчика на голове, он был отпрыском кого-то побогаче простых крестьян. Одной рукой он касался полы шляпы, а во второй сжимал срезанный под корешок громадный морской гриб, найденный непонятно где — они, кажется, даже не росли на ближайшем побережье. Скарамуш посмотрел на него с замешательством, смешанным с отвращением, но всё же взял себя в руки. — Иди отсюда, — бросил он, отворачиваясь обратно к городу. — Скоро начнётся дождь, — заметил мальчик тихим голосом и снова коснулся штанины Скарамуша. Да что он… — Вам нужно домой. — А тебе не нужно? — огрызнулся Скарамуш. Когда он прибыл в Инадзуму, то решил принять роль дружелюбного странника, чтобы втереться людям в доверие, но пресмыкаться перед каким-то сопляком точно не желал. Особенно сейчас, когда на город перед ним вот-вот должна была обрушиться гроза. Мальчишку его слова не смутили. — Я люблю дождь, — заметил он. — Он… оживляет землю. Скарамуш перевёл на него взгляд, поднимая брови. Мальчик смотрел на него с тихой серьёзностью, такой… странной, что Скарамуш не сразу нашёлся с ответом. — Люби его в другом месте, — посоветовал он, наконец. Мальчик заморгал, а потом опустил взгляд на свой гриб. — Я не могу, — признался он скромно. — Я не знаю, в какой стороне дом. Серьёзно? — Серьезно? — произнёс Скарамуш вслух и развернулся с полным намерением уйти, но не успел; небо осветила яркая вспышка первой молнии, загрохотал гром, так сильно, словно был прямо над ними, и мгновение спустя с неба стеной хлынул ливень. Он застучал по листьям и по земле, мгновенно скапливаясь в ямках лужами, но Скарамуша остановило не это, а ребёнок, который мертвой хваткой вцепился ему в ногу. Он прижимал гриб к груди, впиваясь пальцами во влажную ножку, и смотрел вниз. Из-под шляпы высовывался косой хвостик белых волос. — Я тебе руку сломаю, — процедил Скарамуш. Детские кости ломались легко — достаточно было чуть сильнее сжать пальцы. Мальчишку это не испугало. Когда гром грянул снова, он вцепился в Скарамуша только сильнее, но вторую руку от груди убрал, явно пытаясь собраться с силами и расправить плечи. Видимо, между грозой и возможным переломом выбор был сделан в пользу последнего. — Отец говорит, что гроза олицетворяет гнев сёгуна, — сказал он, всё ещё глядя в землю. — Почему она на нас злится? — Твой отец — идиот, — фыркнул Скарамуш. — Сёгуну плевать на вас и на всё, что вы делаете. — Неправда, — упрямо сказал мальчик, но когда его хватка начала ослабевать, молния сверкнула совсем рядом, и он снова шагнул поближе. — Эм. Я постою с вами. — А моего гнева ты не боишься? — без восторга спросил Скарамуш. А когда мальчик вскинул на него внимательные глаза — он ухмыльнулся ему, остро, опасно ухмыльнулся, и в руке его сверкнула молния. Не жалкая искра, которой он пугал своего идиота-приспешника, а электрическая дуга, наполнившая сырой воздух опасным треском. Мальчик попятился, оступился и тяжело сел в грязную траву. Ухмылка Скарамуша стала ещё шире, когда соломенная шляпа слетела с его головы, открывая ливню волосы, и он уже хотел бросить его на скале и уйти, как что-то красное мелькнуло перед глазами. Сначала ему показалось, что ребёнок ранен, но нет. Глаза его не обманывали — среди светлых намокших волос виднелась алая прядь, точно такая же, что преследовала его во снах, которые он не должен был видеть. На языке загорчил пепел. — Как тебя зовут, — выплюнул Скарамуш, нависая над мальчишкой. Тот смотрел на него так же пристально, как и раньше, огромными красными глазами, а потом поднялся, отряхнулся и коротко поклонился. — Каэ… Каэде… Ум. Казуха, — наконец, сказал он, выпрямляясь. Ему явно было страшно, ему должно было быть страшно, но он всё равно шагнул ближе. — Значит, вы тоже архонт? Скарамуш едва ли услышал, что он сказал. Ему хотелось одновременно схватить его за плечи и затрясти, свернуть ему шею и… и что ещё? Спросить, кто был его отцом? Какая разница, если прошло уже столько лет? Какая разница, если всю его кровь давно размыло водой? — Пожалуйста, не злитесь на нас, — произнёс мальчишка, подходя к нему и снова кланяясь. Скарамуш так и остался стоять на месте, глядя на него сверху вниз с распахнутым ртом. Он не пошевелился, даже когда ребёнок огляделся, будто искал что-нибудь, а когда не нашёл — впихнул ему в руки блестящий от воды и слизи огромный гриб. — Вот. Понд… эм. Подношение. Для вас, — сказал он, как будто это было чем-то само собой разумеющимся. Они стояли так, просто пялясь друг на друга, поразительно долго. Даже когда сквозь шум дождя раздался треск и чей-то голос, когда из подлеска выбралась перепуганная женщина с бумажным зонтиком, расписанным кленовыми листьями, Скарамуш не пошевелился. — Молодой господин, — с облегчением выдохнула женщина, заметив мальчика. — Нельзя так уходить, с вами могло что-то… случиться… Она подняла взгляд на Скарамуша, и он не знал, что за выражение написано на его лице, но женщина мгновенно схватила мальчика за руку. — Пойдёмте, господин Каэдэхара, ваш отец ждёт, — забормотала она и буквально потащила ребёнка за собой, испуганно посматривая на Скарамуша через плечо. Как будто Скарамуш стал бы тратить на неё силы. Как будто Скарамуш мог оторвать взгляд от красной пряди и любопытных внимательных глаз то и дело оглядывающегося на него мальчишки.***
— Господин, вы верну… Это… это гриб, господин?.. — …Делай с ним, что хочешь.***
«Что вы здесь делаете?» Любопытство было страннику незнакомо, но Кацураги говорил, что это оно. Каждый раз, когда странник останавливался, чтобы изучить чертежи оружия или пролистать книгу, на его губах появлялась едва заметная улыбка, как будто эта странная тяга к знаниям служила ему источником радости. Сейчас он тоже улыбался, потирая шею. «Мой господин хочет выковать в горне Микагэ меч, чтобы преподнести его сёгуну», — сказал он просто. Под этой простотой скрывалась осторожность — странник никогда не говорил напрямую, кто он, но ничто не могло скрыться от внимательного взгляда Кацураги. «Твой господин…» «Я его ёрики. Слуга. Я из клана самураев. Моя семья всегда была в услужении его клана, но мы знаем друг друга с детства. Думаю, можно назвать нас друзьями». Какое-то время странник молчал, глядя на свои руки. У него были тонкие пальцы, изящные кисти, мало похожие на грубые мозолистые руки Кацураги. Но он тоже был рождён для того, чтобы быть в услужении. Он поднял взгляд, когда ладонь Кацураги накрыла его. Огладила пальцы. «Хочешь, научу тебя управляться с мечом?» «Я умею». Кацураги лишь улыбнулся. «Покажи?»***
Его задачей была лишь разведка. Прощупывание почвы. Поиск точек давления. Он планировал хотя бы притвориться, что ему не плевать на планы Царицы, а в итоге полностью скинул дела на своих подчинённых, потому что собственные интересы всегда стояли у него на первом месте. Убедиться, что он не сошёл с ума, оказалось просто: клан Каэдэхара был известен в Инадзуме, и это действительно был тот самый клан, что поколение за поколением порождал великих мастеров искусства Иссин — по крайней мере, так сообщила Скарамушу крайне общительная управляющая таверны. Вот только, как добавляла она заговорщицким шёпотом, сколько-то поколений назад их род разорился, и сейчас доживал на остатках былого богатства, держась на плаву только благодаря связям. И никто в Инадзуме не знал, что с ними произошло. Скарамуш слушал её, приняв вежливо заинтересованный вид, и вспоминал встречу на берегу, мужчину, который назывался Каэдэхарой, но по венам его текла кровь клана Нива. Он не был похож на Кацураги — Скарамуш мог бы убить его, если бы захотел, он мог бы стереть его клан в пыль ещё тогда, столетия назад, но не стал. Вдруг растерял всё желание мстить, когда узнал, против кого был направлен его гнев. Мальчишка, которого он встретил в лесу, оказался единственным наследником. «Молодой хозяин», — хихикая, называла его управляющая. Его знали в городе. Он был странным ребёнком — это Скарамуш понял и так, вспоминая подаренный морской гриб, — немного нелюдимым и вечно витающим в облаках. Слишком маленький, чтобы появляться в городе в одиночестве, он почти всегда прятался за ноги сопровождающих, но мог отбиться и потеряться, отойдя погладить бродячую кошку. Скарамуш слушал управляющую и не понимал, почему не послал своих шпионов залезть в архивы Трикомиссии. Он бы мог за неделю выяснить, кто, когда и как потратил деньги клана, узнать про все их связи, найти все слабые и сильные стороны, а вместо этого выслушивал, как возрастная тётка с восторгом рассказывает, как сопливый мальчишка в своём желании погладить кошку забрался на крышу бани, и его снимали оттуда всей улицей. Вот только ему было плевать на их финансовое положение. Он вспоминал красную прядь в светлых волосах, и выносить жизнерадостное щебетание управляющей вмиг становилось чуть легче. Чуть позже он приставил следить за кланом Каэдэхара подчинённых — достаточно умных, чтобы не попасться, но достаточно бестолковых, чтобы не осознать, что их работа никак не связана с планами Царицы. Это была глупая блажь, но концепция простого человеческого интереса до сих пор обходила Скарамуша стороной, и он не умел — и не собирался — сопротивляться собственным желаниям. Время было ещё одним человеческим конструктом, до которого ему не было дела. Он не следил за проходящими днями, складывающимися в недели и месяцы, и работа Фатуи надолго забрасывала его на острова, далёкие от Наруками — но когда возвращался в Инадзуму, то наводил справки. Следил, как некогда знатный род всё сильнее скатывается в долги. Он видел их молодого хозяина ещё несколько раз; не так близко, как в тот, первый день — обычно издалека, в городе, когда они приходили на рынок. Мальчишка явно увязывался за взрослыми сам, но с людьми не общался, предпочитая держаться самого себя и встречающихся на пути животных. Он мало говорил и улыбался редко и слабо, но на лице его было написано абсолютное благостное спокойствие — и что-то в механическом сердце в груди отзывалось протяжной, глухой тоской. Он не понимал, что именно заставляет его так реагировать. Он не умел грустить — по крайней мере, так он думал; но ему снились сны, он злился, он ненавидел, он мечтал отомстить — а значит, испытывал чувства. Просто не всегда понимал, что их вызывает. Возможно, поэтому во время очередной командировки на Наруками он отправился не напрямую в столицу, а остановился севернее, в деревне недалеко от кланового поместья Каэдэхара. Он бывал здесь когда-то давно, но последние пару лет менял маскировку, как перчатки. Одевался по-простому: как путешественник, фермер, рыбак — что приходило в голову. Представлялся разными именами, улыбался прохожим, заводил друзей, которых в будущем планировал подставить — и нигде не задерживался надолго. Он не собирался задерживаться и здесь. Но желание проверить — увидеть своими глазами, напомнить себе, что ему не почудилось — пересилило всё остальное. В лесу вокруг имения гулял ветер. Алые кленовые листья трепетали и осыпались на землю, скрывая остатки былого величия. Местные фермеры рассказывали, что когда-то вся эта земля принадлежала клану Каэдэхара, но они распродавали её по кускам, и сейчас остался лишь главный дом и небольшая кленовая роща. Он устроился на ветви дерева — не слишком близко к дому, но так, чтобы сквозь ветки был виден кусок двора и черепичная крыша. За последние несколько дней он приходил сюда не впервые, но людей обычно не встречал — лишь иногда слышал их голоса, слишком далёкие, чтобы разобрать точно. Этого было достаточно. Но в этот раз всё изменилось. Он уже давно сидел среди листьев, прислонившись к шершавому стволу дерева, когда в доме вдруг раскрылось окно. Скарамуш лишь лениво глянул в его сторону, уже готовый выбросить из головы, но заметил движение. А потом — мальчика, который перескочил через оконную раму и быстро нырнул в лес. Проследив взглядом за покачивающимися ветками, Скарамуш молча спрыгнул с дерева и пошёл следом. Он не планировал приближаться, и держаться в тени было несложно; двигался маленький Каэдэхара практически бесшумно, но его всё равно выдавало движение среди деревьев, взлетающие птицы и редкий хруст веток. Но Скарамушу было попросто интересно, куда он вздумал сбежать этот раз. Через несколько минут деревья расступились. Перед ним расстилалась поляна — небольшая, скрытая среди плотно стоящих клёнов, усыпавших некогда ухоженную площадку листвой. Кое-где виднелся покосившийся забор и остатки развалившихся тренировочных манекенов, но было видно, что никто не ухаживал за полем очень и очень давно. Мальчишка Каэдэхара стоял в центре, держа в руках меч. С их единственной встречи он, кажется, вырос. Скарамуш даже не помнил, сколько прошло времени. Больше четырёх лет? Но он до сих пор не растерял детские черты, а меч в тонких руках ходил ходуном, и когда он попытался сделать несколько рубящих ударов — чуть не выронил его из рук. Скарамуш, не сдержавшись, фыркнул. — Выглядишь жалко. Он ожидал, что мальчишка испугается, хотя бы вздрогнет от неожиданности, но тот даже не пошатнулся. Только оглянулся, словно всегда знал, что он рядом, а потом, опустив меч, склонил голову в коротком приветствии — и снова поднял на него глаза, полные любопытства. Он явно не узнавал его. Ну и отлично. — Привет, — сказал Скарамуш, подходя ближе и легко улыбаясь. Дружелюбие давалось ему без труда — красивым людям верили быстрее и проще, а он знал, что красив. — Что, пришёл тренироваться? Мальчик поглядел сначала на меч, а потом оглядел бывшую тренировочную площадку. Пожал плечами. — Тут тихо, — сказал он просто. Вскинул глаза на Скарамуша. — Вы… из деревни? — Просто странник. Остановился тут неподалёку. Что, у вас таких не бывает? — усмехнулся он, заметив, как мальчик слегка приподнял бровь. Какое-то время тот молчал, а потом немного неуверенно покачал головой. — Я не встречал, — сказал он. Переступил с ноги на ногу. — А вы… издалека? Из столицы? От бывших земель клана Каэдэхара до столицы было всего несколько часов пути, и Скарамуш фыркнул его наивности. — Я приехал из Снежной, — сказал он, сам не зная, зачем. Но глаза мальчика зажглись, и он чуть-чуть выпрямился, задирая голову, чтобы удобнее посмотреть на него. — Это очень далеко, — сказал он. — Там много снега? Скарамуш, прищурившись, показал расстояние от земли до колена, и мальчик тихо выдохнул, впечатлённый. — Я люблю снег, — признался он искренне. — Всё вокруг становится таким… спокойным, когда он идёт. Очень мирным и… — Мёртвым, — насмешливо подсказал Скарамуш, и мальчишка, едва заметно нахмурившись, качнул головой. Красные пряди упали ему на лоб, и он поправил их, безуспешно пытаясь заправить за ухо. Почти таким же движением, как… — Как вас зовут? — спросил он. Потом, видимо, спохватился, и поклонился ещё раз, уже церемоннее. — Я Каэдэхара Казуха. Простите, если я обидел вас, господин. За всю свою жизнь Скарамуш представлялся сотней имён — но сейчас даже не думал. — Куникудзуши, — сказал он, и имя осело во рту пеплом. Каэдэхара взглянул на него с интересом, но ничего не сказал, только кивнул, и Скарамуш вдруг разозлился на себя, что вообще заговорил с ним. Скривившись, он развернулся и пошёл обратно в сторону леса, наплевав на удивлённый вздох за спиной, но остановился, когда на рукаве вдруг сомкнулись тонкие пальцы. Обернулся — и Каэдэхара мгновенно его отпустил, хотя не выглядел виноватым. Наоборот, блеск в его глазах стал только ярче. — Вы умеете сражаться? — спросил он, и Скарамуш сжал зубы, чтобы не продемонстрировать ему, насколько хорошо он умеет сражаться. — Да, — вместо этого ответил он. — Мечом? — Мне не нужен меч, — выплюнул он, надеясь отвадить мальчишку. Его реакцией стала лишь слегка склонённая голова. — Но вам же приходится сражаться. Как в стихах. — В каких ещё стихах, — пробормотал он сам себе. Минута общения, а маленький Каэдэхара уже вывел его из себя. — «Путь меня ждёт, И бескрайнее небо. Свободы вкусит мой меч». Скарамуш уставился на него с открытым ртом. Каэдэхара продолжал смотреть на него снизу вверх, спокойно хлопая глазами, а потом вновь несильно потянул за рукав. — Потренируйтесь со мной? — Что? Не… — Отец выковал мне мой собственный меч, — сказал он, кивая в сторону клинка. — Но учитель говорит, что мне рано с ним тренироваться. Скарамуш видел, что он держит меч так, словно до сих пор не привык к его весу; тонкая рука потихоньку начинала дрожать, и он, не сдержавшись, фыркнул. Услышав это, Каэдэхара тут же распрямил плечи. — У вас правда нет меча? — спросил он. Потом, пожевав губу, добавил: — Вы можете взять мой бамбуковый… Скарамуш закатил глаза. Он мог бы отвадить его от себя сотней способов — напугать, да даже просто сказать, что ему не нужен меч, когда ему подчиняется само электричество, — но он узнавал это упрямство. Единственное, против чего он всегда был бессилен. — Потом не жалуйся на синяки, — бросил он, и Каэдэхара, просияв, побежал искать тренировочный меч к стойке, засыпанной алыми листьями.***
«Ты сражаешься, словно танцуешь. Кто тебя учил?» Странник поглядел на меч Кацураги в своей руке. «Я не помню, — ответил он. — Я умел сражаться с рождения». Каждый раз, когда он упоминал своё происхождение, Кацураги смотрел на своих товарищей. И сейчас он вновь оглянулся — на молодого инспектора, на его помощников, изучающих чертежи. А когда повернулся к страннику, глаза у него сверкали. «Научишь? Станцуем его для господина, когда он преуспеет». Странник нахмурился. «Я не…» «Пожалуйста», — сказал Кацураги, глядя на него с доброй, открытой улыбкой. Странник не смог возразить.***
— Молодой господин! Молодой господин! Архонты, да куда он… Господин Каэдэхара! Знакомое имя привлекло внимание Скарамуша, и он, обернувшись, увидел женщину средних лет, с потерянным видом спешащую по улице. Она оглядывалась и явно кого-то искала — догадаться, кого именно, не составляло труда. — Молодой господин!.. — Тяжело выдохнув, она обратилась к стоящему неподалёку торговцу: — Вы не видели господина Каэдэхару? — Тот покачал головой, но с лукавой улыбкой, как будто ситуация его невероятно смешила. Женщина, почувствовав это, тут же упёрла руки в бока. — Где он, Ичиро? Ичиро усмехнулся, протягивая ей данго на палочке. — Да успокойся ты, Тошико. На, съешь лучше. Дай мальчику отдохнуть. Ты посмотри, какая сейчас красота! Он повёл рукой, указывая на алые клёны, растущие на острове Рито повсюду. Резкие ветра, дующие со стороны океана, срывали листья с веток, засыпая всё вокруг, и Скарамуша они достали: только за сегодняшнее утро пришлось стряхивать их со шляпы раз пять. Он бы с радостью уехал с Рито куда подальше, но последние полгода приходилось жить здесь: простой народ, может, пока и не замечал этого, но с каждым годом Инадзума всё меньше и меньше жаловала иностранцев, и Скарамушу приходилось лично следить за поставками оборудования для строящейся фабрики — своим подчинённым он не доверял. Но даже с его вмешательством разбираться с легальностью становилось проблематично, и последние пару недель он подумывал перебросить всю операцию на дальние острова — но провозить контрафакт на Ватацуми было ничуть не проще, чем на Наруками, бесконечные бури Ясиори выводили его из себя, а Татарасуна… при мысли о Татарасуне в горле вставала желчь. — А часто он в последнее время сбегает, а? — Донёсся до него голос торговца. — Совсем вы замучили бедного парня. — Не фамильярничай! — прошипела в ответ женщина. — Господин Каэдэхара — единственный наследник, у него много обязанностей… — Ему тринадцать лет, Тошико. Если бы мой оболтус в тринадцать так управлялся с мечом и писал стихи, я бы ему уже магазин отдал. А Казуха ещё и нам успевает по мелочам помогать. Дай ты ему хоть день расслабиться! Сегодня в кои-то веки солнышко вышло. Пусть поваляется на крыше. — Так он на крыше? — сощурилась женщина, сверля торговца взглядом. Тот нервно улыбнулся, потирая шею, но Скарамуш уже на него не смотрел — его внимание привлекло движение где-то сбоку. Из-за конька крыши соседнего дома, к которому надоедливая женщина стояла спиной, высунулась копна светлых растрёпанных волос с алым росчерком. Потом показались красные настороженные глаза — их взгляд скользнул по Скарамушу, и у него пересохло во рту. Что мгновение спустя обернулось лишь раздражением на глупую реакцию глупого тела, и он скривился, но Казуха всё равно смотрел не на него. Он подмигнул рассмеявшемуся торговцу, а потом легко и бесшумно перекатился с крыши и спрыгнул в тень дерева, но это не помогло — проследив линию взгляда торговца, женщина обернулась. Но Скарамуш смотрел не на неё. После их встречи на заброшенном тренировочном поле Скарамуш снял слежку с семьи Каэдэхара; его не интересовал разорившийся клан — но мальчишка-наследник… Он помнил, с каким упорством и улыбкой он держал в руках тяжёлый меч и как лежал потом, задыхаясь от усталости, а Скарамуш смотрел на ребёнка сверху вниз и видел в нём его предка. Скарамуш мог сколько угодно носить при себе Глаз Порчи и выполнять приказы Царицы, но он не был слугой Фатуи — и не доверял им и их целям. Он потакал им, он убивал и лгал во имя Снежной, потому что так было интереснее жить, потому что ему было плевать, кто пострадает от его рук — ему было плевать на всех, и всё же… Повесить мишень на спину последнего человека, связывающего его с прошлым, он так и не смог. Поэтому он следил за ним сам. Даже не следил — новости о его клане доходили до него из рук шпионов и доносчиков, пусть они и не были целью, — но… наблюдал. Изредка, когда позволяли планы. Издалека. Ничего больше. Наверное, поэтому он не был готов увидеть его так близко. Он больше не был мальчишкой, со щёк которого до сих пор не сошла детская пухлость. Он был подростком, худощавым, пусть и крепким, непропорциональным даже при невысоком росте, с растрёпанными волосами и красными точками, высыпавшими на щеке. Он улыбнулся, глядя в сторону торговца и расшумевшейся женщины, приложил палец к губам и бесшумной ловкой тенью скрылся за домом. — Господин Каэдэхара! — снова крикнула женщина, а потом всплеснула руками и побежала за ним под звонкий смех торговца. — Интересные люди, да? — спросил тот, и Скарамуш не сразу понял, что обращается он к нему. — …Да, — помолчав, сказал он — и вдруг с ужасом понял, что на лицо его сама собой выползла улыбка.***
«Мы не можем его здесь оставить». «Нозому, послушай…» «Это ты послушай, Кацураги. Если господин Микоши поймёт, кто он такой… Это ради его же безопасности». «Я не выдам его сёгунату. Хватит. Я думал, вы считаете его другом, а не…» «Кацураги, он нам нравится, поверь. Но ты нам ближе. В этом и дело — ты уверен, что господин Микоши простит тебя, когда выяснит, что ты скрываешь?» «Да, Кацураги. Ты ведь знаешь, как он чтит сёгуна. Он никогда не предаст свою клятву, даже если придётся выступить против тебя. Зря ты подобрал этого чудака. Я никогда не забуду, как вы танцевали, но лучше бы…» «Миядзаки…» Странник не стал дожидаться ответа — развернувшись, он отошёл от входа в горн и сел у костра, делая вид, что ничего не услышал. А когда Кацураги вышел и с натянутой улыбкой кивнул ему — лишь коротко склонил голову в ответ.***
Дверь закрылась, и в таверне вдруг воцарилась тишина. Скарамуш оторвал взгляд от письма, которое читал — нагромождение шифровок, сообщающее об удачном проникновении агентов в ряды Трикомиссии. Он сделал это машинально: на мгновение вскинул глаза, оценивая потенциальную опасность ситуации, и уже успел опустить голову, как осознал, кого именно увидел стоящим перед барной стойкой. — …Казуха, — сказала хозяйка, и тот улыбнулся, склоняясь в приветствии. — Добрый вечер, — произнёс он тихо и мягко. Когда он сел за стойку, люди вокруг словно ожили. Понемногу они зашептались, склоняя головы и бросая взгляды на Каэдэхару, и хотя Скарамуш не вслушивался в их сплетни, он догадывался, что они могли обсуждать. Алая прядь в светлых волосах и косой хвостик никуда не пропали — но изменилось всё остальное. Его одежда, его взгляд, скользнувший по посетителям, то, как он держал себя; и дело было не в том, что Скарамуш давно не видел его. Просто вместо мальчишки Каэдэхары, наследника древнего клана, в таверне вдруг оказался просто… Казуха. Он был одет для долгого путешествия, если судить по сумке и мечу на поясе; клановые цвета никуда не пропали, но сменился крой, ткань — она была грубее и дешевле, настолько, что не заметил бы только слепой. Его выправка не исчезла — он держал спину прямо, но из одной только привычки, и в расправленных плечах читалась не горделивая осанка самурая, а просто… свобода. — Эй, Казуха, — раздался голос из толпы. — Ты там… как? Держишься? Шепотки снова стихли. Казуха обернулся, и во взгляде его зажглось узнавание. — Спасибо за вашу заботу, господин Ичиро, — сказал он. — Я в полном порядке. Скарамуш знал, как выглядит ложь. Он видел её на сотнях людей, менял личины, как перчатки, механическим сердцем чувствовал, когда ему врут. Но Казуха говорил правду, хотя никто ему, кажется, не поверил. — Говорят, он имение продал, — донеслось бормотание со стороны. — Совсем, видимо, денег у них не было… — Да, они моим старикам даже должны были, но он всё отдал, — ответил кто-то ещё, всё так же тихо. — Где он теперь жить-то собирается… — Не нужно за меня волноваться. Дом — не здание. Куда бы не занесла меня жизнь, он навсегда останется здесь. Повисло неловкое молчание, а потом Казуха рассмеялся на выдохе. Он смотрел в сторону говоривших — в сторону, где сидел Скарамуш, — но не замечал его. Или просто не узнавал, потому что уже много лет Скарамуш не бывал в этом городе, не сменив одежды Предвестника на что-то более неприметное. — Простите, — добавил Казуха. — Вы знаете, какой хороший у меня слух. — Да, кхм, это ты нас… — Ох, Казуха, да меньше их слушай! — замахала руками хозяйка. — Ты что это говоришь, ты уходишь? — Насовсем? — Эй, если у тебя нет денег, давай мы одолжим… — Да! У нас, кстати, комната есть… — Казуха, мы с твоим отцом всю жизнь дружили, иди лучше к нам… — Ой, молчи, старый, чего ему у тебя делать, редис полоть? Казуха, у нас в кузнице работа есть… — Это ты самураю предлагаешь в кузнице-то пахать? Да он в Инадзуму пойдёт, за месяц больше, чем ты за жизнь заработает! — А ты чегой-то нашего Казуху прогоняешь? А? Совсем из ума выжил! Смолкшая было таверна взорвалась гвалтом, бурными обсуждениями, всплеском рук, стуком кружек; кто-то встал, разглагольствуя на ходу, за ним потянулись другие — и вскоре Казуху окружала толпа крестьян и торговцев, наперебой предлагающих приютить его, дать работу, помочь собраться в дорогу, поговорить с какими-то дальними родственниками из столицы, помочь чем угодно, как угодно, в любой момент, по первому зову. Они перебивали друг друга и толкались, и Скарамуш смотрел на них и не понимал — и Казуха, кажется, не понимал тоже. Но потом он опустил голову, пряча лицо за ладонью, и рассмеялся. Народ, толкая друг друга локтями, притих. Казуха не смотрел на них — его щёки и уши краснели, и он никак не мог перестать смеяться. Его плечи тряслись. И Скарамуш понимал — и разумом, и даже поддельным сердцем, — что перед ним не тот человек; что ничего — ни тонкая улыбка, ни смущение, ни единая черта — не напоминают о нём; но он всё равно не мог насмотреться. — Послушай, Казуха… — начал какой-то мужчина. — Серьёзно. Твоя семья так нам помогала… Да даже ты… Архонты, вы с моим сыном в самураев играли… — Моя семья поколениями у вас работала… — Я всё ещё помню, как ты помогал мне на рынке… — Да-да, а у нас воровал рыбу, сорванец! — Казуха, если надо, ты только скажи, мы поможем… Все замолчали, когда Казуха выдохнул, отсмеявшись. Он улыбался — но так и не поднял головы. — Спасибо, — сказал он. — Вы действительно навсегда останетесь моим домом. Но… — Хоть скажи, куда ты уходишь, — попросила хозяйка таверны. Казуха повернулся; его взгляд устремился к окну, к синеющему ранними сумерками небу и алым кленовым листьям, падающим с ветвей. — Ветер укажет мне путь.***
Кто-то схватил его за плечо, и странник открыл глаза. Раньше он думал, что не умеет спать — оказалось, что это неправда. Он даже мог видеть сны: неестественно чёткие, слишком похожие на реальность, но слишком счастливые, чтобы быть ею. Слишком осознанные — даже когда он видел во снах себя, то понимал, что лишь наблюдатель. Но себя он видел редко. В основном… Кацураги. Странник моргнул; это Кацураги разбудил его, но даже не смотрел в его сторону. Вместо этого он тревожно оглядывался через плечо и вздрогнул, когда странник коснулся его руки. «Что случилось?» — спросил он. Кацураги не улыбался — он был серьёзен и мрачен, и это выражение так сильно ему не шло, что странник засомневался, не путает ли сон с явью. Но он не путал. Кацураги рывком поднял его на ноги. «Нам надо идти», — сказал он жёстко и тихо. Странник не стал спорить. Он отказывался подчиняться приказам — но слова Кацураги никогда не были для него приказами. Лишь продолжением собственного желания. «На нас нападают?» — спросил он всё же. Господина, которому прислуживал Кацураги, не было видно, а с ним пропали и остальные, но где-то вдалеке были слышны голоса и лязг мечей. «Нет», — сказал Кацураги, и его ладонь соскользнула с запястья странника, крепко сжала его пальцы. Рука у Кацураги была холодной и липкой, и странник знал, почему. Ему было страшно. «Я просто хочу отвести тебя кое-куда, — пробормотал он. А потом добавил, уже будто и не ему: — …Всё будет в порядке». Странник промолчал — но он сомневался.***
Скарамуш думал, что их пути больше не пересекутся, но он ошибался. Они пересеклись даже раньше, чем он ожидал — не прошло и полного года. Деревня, в которой назначил встречу глава комиссии Тэнрё, оказалась захолустьем, каких поискать. Причины его паранойи были понятны — он категорически не хотел, чтобы его заметили в компании Предвестника Фатуи, но раздражения это не убавляло, и Скарамуш, пробираясь по расположенному недалеко от деревни лесу, уже который раз лениво подумывал о том, как было бы славно свернуть ему шею. Лето было в самом разгаре; в деревне солнце палило нещадно, но здесь, в лесу, кленовые листья перекрывали свет, и хотя сами сверкали зеленью, идти под ними было… приятно. Он даже не скрывал звука своих шагов; не видел смысла — в округе не должно было быть ни души. Но он ошибался, и понял это, когда где-то сбоку вдруг раздался характерный треск веток и возглас. Помимо него в лесу кто-то был, и судя по молодому голосу — явно не из комиссии. Это мигом испортило настроение. Если Скарамуш припёрся в эту глушь просто так, потому что какой-то идиот недостаточно разведал местность, то… Он сделал последний шаг на холм, прикрытый густой кленовой листвой, и забыл, о чём думал, потому что взгляд моментально притянуло к бордовому пятну, резко выделяющемуся среди зелёной травы, блестящей на солнце. Он даже успел подумать, что ему показалось — но зрение никогда его не подводило. — Ты всё ещё спишь? Меня полдня не было! — раздался тот же молодой голос, и Скарамуш дёрнулся, застигнутый врасплох, хотя знал о присутствии второго человека. Он оказался молодым мужчиной в красном хаори, со шрамом на носу и с копной светлых волос, из которых торчали мелкие веточки и прочий лесной мусор. Его это, впрочем, не волновало, если судить по широкой ухмылке и крайне довольному выражению лица. Он шёл через поляну, помахивая бутылкой, зажатой в одной руке, а второй зачем-то придерживал одежду у груди, словно скрывал там что-то. Когда он приблизился, Казуха, лежащий под деревом, открыл глаза и приподнялся на локте, склоняя голову в приветствии. — «Шумит зелёный клён Под нежной песней ветра. Беспечен сон», — произнёс с лёгкой улыбкой, а потом добавил: — Ну как, удалось кого-нибудь найти? Мужчина плюхнулся рядом с ним на траву, вытягивая ноги. — Не, не судьба, — протянул он лениво. — Никто не хочет пускать нас ночевать. В последнее время все на нервах, бегут, стоит им меч увидеть. Эх, говорил же, надо было тебе идти! — О? Почему же? Казуха смотрел на него с полусонным, довольным прищуром, и мужчина щёлкнул его по лбу. — Сам знаешь. Ты очаровываешь всех старушек. Я здоровый лоб, а тебя так и хочется откормить и дать крышу над головой. Чем ты вообще весь день занимался? Спал, признавайся? Казуха рассмеялся. Он опустился обратно на траву, прикрывая глаза, и покачал головой. — Слушал природу, — ответил он. — Грелся на солнце. Сегодня такой замечательный день. Куда нам спешить, Томо? Томо. Так его звали. Скарамуш поймал себя на том, что хмурится — он не помнил этого имени ни из слухов, ни из разговоров на улицах, ни из доносов своих информаторов. Не отпрыск великого клана, значит, и не прославленный самурай — но Казуха обращался к нему, как к давнему другу. С холма, где стоял Скарамуш, было хорошо видно поляну, но всё же он находился слишком далеко, и ветви, скрывающие его, преграждали обзор — он видел лишь общие очертания лица Казухи, но всё равно мог чётко представить его выражение. Прищуренные красные глаза, умиротворённый изгиб губ, светлые волосы, падающие на лоб — черты лица человека, чей образ за многие сотни лет стёрся из его памяти, но так и преследовал жутким, кровавым призраком прошлого. — Я, кстати, подарок тебе принёс. Даже два, — сказал Томо. Казуха издал заинтересованный короткий звук, и Томо постучал по бутылке. — Сливовое вино. Хорошее! Наверное. …Хотя, знаешь, мне его отдали за перекопанный огород, и как-то уж очень легко, так что ты осторожнее. Будешь? — Нам не из чего пить. — А нас это когда-нибудь останавливало? Рассмеявшись, Казуха вновь повернулся к солнцу, потягиваясь. — А второй подарок? — спросил он с улыбкой. — А второй… Кхм, как тебе сказать… — Томо замялся и, видимо, сильнее сжал руку на хаори, потому что вдруг отдёрнул её и выругался. Казуха мгновенно обернулся к нему, но не успел отреагировать — до Скарамуша донёсся лишь его громкий вздох, а потом руки Казухи взлетели к груди, придерживая что-то белое, выпрыгнувшее из складок одежды. — Это… Томо нервно хохотнул. — Знакомься, это Тама. Прибилась ко мне в деревне, мне сказали, она ничейная. Тама, знакомься, Казуха. Твой собрат по духу. Он не ничейный, он мой. Кошка, запрыгнувшая на Казуху, вырвалась из его рук и целеустремлённо отошла на пару шагов и стала принюхиваться. Казуха протянул ей пальцы, и кошка, сначала отдёрнувшись, всё же коснулась их носом, а потом, видимо, сделала что-то ещё, потому что Томо вдруг рассмеялся. — Ого, она уже тебя лижет! А мне рукав разодрала, ты смотри. Видимо, чует родственную душу. Казуха смотрел вниз. Теперь Скарамуш не видел его лица даже в общих очертаниях, но он хотел. Не представлял, что там увидит, но всё равно хотел, и это желание впивалось в него мерзкими когтями. — Ты хочешь взять её с нами? — Ну, если ты не против. — Томо потёр затылок. — Но вроде как жалко было её прогонять… Казуха кивнул, всё так же протягивая кошке ладонь. — Почему бы и нет, — сказал он. — Раз судьба привела её к нам, значит, так было надо. Томо ничего не ответил, но подвинулся ближе, и его рука легла на волосы Казухи, скрывая алую прядь — и почему-то это обдало Скарамуша льдом, словно заставшая врасплох снежная буря. Он отвернулся, стиснув зубы, и пошёл прочь, даже не пытаясь скрыться. Ему было плевать — пусть догоняют, если хотят, и у него появится повод сорвать свою злобу. Или на них, или на несчастном комиссаре, у которого не хватило мозгов выбрать нормальное место для встречи. Судьба — идиотское слово. Скарамуш не верил в судьбу, в знаки и в звёзды. Зато он верил в людей и богов — в их жестокость, их гниль и бесконечную жадность. Так что «судьба» могла сводить кого угодно и сколько угодно, но Скарамуш знал одно. Рано или поздно любая история подходит к концу. И счастливым он не бывает.***
Ливень и ветер. Темнота, бурлящие волны, молнии, на короткое мгновение освещающие мир, сырой воздух пещеры. Холод, пробирающий до костей. Странник не знал, сколько сидел так, прижавшись спиной к каменной стене, глядя на шторм, бушующий снаружи. Погода испортилась, когда Кацураги собирался уходить, мрачный и небывало серьёзный. Он наказал сидеть здесь и ни в коем случае не возвращаться к горну — ни в коем случае не попадаться никому на глаза. «Я вернусь за тобой, — шёпотом пообещал он, сжимая его руки. — Если кто-то придёт, кто угодно, кроме меня — ты знаешь, что делать». И он передал ему меч. Свой собственный — искусно выкованный алый клинок. Странник сжимал его рукоять, смотрел на него и думал о крови.***
Он добился того, чего желал — Инадзума разваливалась изнутри. Указ Сакоку, охота на Глаза Бога, солдаты на улицах, слухи в тавернах и за закрытыми ставнями, перемешивающие ложь с правдой; паника во взглядах прохожих, закрывшиеся магазины и лавки, родители, хоронящие своих детей. Гражданская война, которую Скарамуш вскормил своими руками. Он даже не помнил, сколько лет шёл к этому — десять, пятнадцать? Он уезжал из Инадзумы и возвращался, врал, льстил, подкупал, запугивал и убивал, и всё потому что Царица приказала, а собственная жизнь настолько наскучила ему, что он согласился. Оставалось сделать последний шаг. Забрать то, что принадлежало ему по праву — и вот тут их путь с Фатуи расходился. Но он добился своей цели. Претворил свои планы в жизнь. Что до цены — какая разница, какая она, если заплатит её не он? И всё же… И всё же. В этот раз не понадобилось ни судьбы, ни уловок, чтобы их пути вновь сошлись воедино. Достаточно было услышать новости — неизвестный ронин посмел бросить вызов самому сёгуну, другой неизвестный ронин посмел выкрасть потухший Глаз Бога прямо у неё из-под носа — и обнаружить несколько сообщений от агентов, что на побережье под храмом Наруками неподалёку от их лагерей был замечен разыскиваемый преступник. Одни предлагали завербовать его, другие — избавиться от шпиона, и всем им очень повезло, что Скарамуш получал сообщения в письменном виде, а не лично, потому что желание свернуть кому-нибудь шею росло с каждым новым тупым предложением. Он даже не знал, на что именно злился — на то, что под руку ему попадались одни идиоты, видимо, — но в отличие от них, мозги у него были. Найти его — одного, пошатывающегося на каждом шагу, будто в бреду, с наспех замотанной чем попало ладонью — не составило труда. Вопреки слухам из Инадзумы, он практически не скрывался — даже если пытался, получалось у него из рук вон плохо. Когда Скарамуш прибыл, за ним следили трое агентов из разных лагерей — все они едва не скончались на месте, заметив его приближение. Они испарились быстрее, чем Скарамуш успел приказать им — и теперь им не должны были помешать. Ему. Ему не должны были помешать. Ущелье, у края которого он стоял, врезалось в тело горы Ёго сколько Скарамуш себя помнил. Когда-то, столетия назад, оно было заполнено водой; потом линия берега отодвинулась, и на месте водоёма построили алтарь — фонари, освещающие дорогу, до сих пор кое-где сохранились. Но время взяло своё: алтаря давно не осталось, и даже мост обвалился, всеми забытый и никому больше не нужный. Внизу, подогнув ноги и низко склонившись перед воткнутым в землю мечом, сидел Казуха. Случайный прохожий сказал бы, что он молится; прохожий, задержавшийся понаблюдать — что спит. И если насчёт первого Скарамуш мог лишь догадываться, насчёт второго он был уверен — Казуха бодрствовал, и это бодрствование не шло ему на пользу. Он сидел ровно, но было заметно, как усталость потихоньку подъедает вытренированные привычки: как он сутулится, как постепенно склоняет голову, а потом, дёрнувшись, вновь расправляет плечи, сжимая ладони в кулаки. Тряпка, которой он перевязал раненую руку, побурела от крови — Скарамуш видел это даже со своего места у опоры разрушенного моста. Казуха не рвался перебинтовывать её, как не рвался и разжимать. Только иногда терял хватку, почти выпуская из пальцев пустышку, когда-то бывшую Глазом Бога, и вновь судорожно цеплялся за неё, как за последнюю нить. Скарамуш смотрел на него — и не мог перестать. Вопреки логике, вопреки всему, что наплел ему Дотторе, когда впихнул в грудь эту пародию на сердце, вопреки самой сути его существования — что-то в нём… отзывалось. Он прикасался к груди; ощущал, как бьётся в ней сердце, мерно и ровно, но удары его гнали по телу желчь. Скарамуш любил лгать — но не себе. В иллюзиях не было смысла. Он смотрел на Казуху, но видел другого. Даже не человека — существо, в отчаянии сгорбившееся на холодном камне. Не перед мечом — перед мертвецом, лежащим в луже собственной крови. Никогда, даже в самых безумных мыслях Скарамуш не мог представить, что когда-нибудь увидит в наследнике Кацураги себя. Он бы хотел уйти, но всё тело сковало воспоминаниями. И несмотря на лёгкий осенний ветер и синее небо над головой перед глазами всё равно стоял шторм, и ночь, и бесконечный, смывающий всё вокруг ливень. Поэтому он стоял, и смотрел, и ждал; не ушёл, когда краски дня сменились закатом, и когда он потух, а в небе замерцали фальшивки, висящие вместо звёзд. Лишь под утро, когда первые лучи солнца проникли в ущелье, Казуха пошевелился. Скарамуш поднял голову — он давно сидел, сняв шляпу и прислонившись к опоре моста, и просто наблюдал, не думая ни о чём. Пошатываясь, Казуха встал. От времени, проведённого в одной позе, ноги у него подгибались, и он тяжело привалился к стене ущелья, но смог выпрямиться. Прижал к груди кулак с Глазом Бога — и низко поклонился мечу, практически касаясь рукояти лбом. Что-то произнёс — слишком тихо, чтобы Скарамуш смог услышать, — и отвернулся. Сделал шаг. Помедлил, но всё же сделал ещё один, с трудом переставляя ноги. Его вело из стороны в сторону, и всё тело дрожало. Как-то странно и крупно, и Скарамуш не сразу понял, почему. Он бы и не догадался — но ему не пришлось. Споткнувшись, Казуха влетел плечом в каменную стену ущелья, и потухший Глаз Бога выпал из его пальцев. Даже не укатился, просто упал под ноги, звякнув, но этого хватило. Привалившись к скале, он согнулся — и разрыдался, хрипло и тихо, пряча лицо в сгибе локтя. Он стоял и стоял, сотрясаясь, до бесконечности долго — само время, казалось, остановилось. И только когда он разогнулся, подобрав с земли амулет и яростно вытирая лицо рукавом, и двинулся к выходу из ущелья, ни разу не обернувшись, Скарамуш словно очнулся. Проследил за ним взглядом — а потом медленным, неуверенным движением коснулся собственного лица. На пальцах осталась влага.***
Странник не помнил, как шёл из пещеры к горну. Только помнил, как поскальзывался на мокрых камнях, содрогаясь от насыщенного электричеством воздуха, и как стучали подошвы о дощатый настил. В какой-то момент ливень кончился, но тучи не разошлись. Каменная порода расступалась над горном, открывая небо; часто в это окно светила луна, но в ту ночь тьма была непроглядна. Но даже в ней странник увидел то, что так боялся увидеть. Когда он тяжело рухнул на колени перед неподвижным телом, в нос ударил металлический запах. На земле скопилась вода — или кровь, или всё сразу вместе, — и Кацураги был центром этого мёртвого озера. Он лежал навзничь, глядя куда-то вбок и вверх, будто нарочно отводил взгляд. Его глаза не блестели. Странник коснулся его руки — и отдёрнулся, ощутив ледяную мокрую кожу. Потом коснулся ещё раз, нашёл точку, где должен был биться пульс, и какое-то время сидел, онемев, будто ожидая почувствовать что-то. Все мысли пропали, сменившись на трескучий шум. Кто-то схватил его за плечо. Он не пошевелился, не попытался достать меч, отданный ему Кацураги. Его затрясли. «Странник, — испуганным шёпотом позвал кто-то. Он поднял голову; взгляд плыл, но стоящий над ним человек оказался знакомым. Миядзаки. — Беги. Армия сёгуната ищет тебя, что ты здесь делаешь, зачем ты вернулся? Кацураги сказал, что спрячет тебя, зачем ты, за… зачем…» Его била такая крупная дрожь и так сильно стучали зубы, что с каким-то отдалённым интересом странник подумал, не вылетят ли они из его рта. Он не сопротивлялся, когда его рывком дёрнули на ноги. «Прости его, странник, господин Микоши… он не хотел, он… Ты знаешь, какой он вспыльчивый, и ты… ты… Кацураги просто хотел тебя защитить, я не понимаю, как всё могло так… Архонты, и Нозому ранен, и… Просто беги, пожалуйста, ладно? Не приближайся к Арсеналу, они сейчас там, если они тебя найдут…» Миядзаки отпустил его, и странник в последний раз обернулся на холодное тело. Он не хотел запоминать его таким, но знал — этот безжизненный взгляд останется с ним навечно.***
В этот раз Скарамуш не стал уходить. Он не приближался и не показывался ему на глаза, просто следовал за ним, почти не скрываясь. Ему и не надо было — Казуха, казалось, не заметил бы его, даже пройдя мимо. В его состоянии было удивительно, как он вообще умудрялся куда-то идти. Иногда Скарамушу казалось, что он не бежит от смерти, а ищет её. Бесконечный путь, бесконечные стычки, короткие передышки практически без еды, новый путь и новые стычки — Скарамуш не видел цели в его пути, но, может, её и не было. Казуха просто двигался: просыпался посреди ночи, собирал вещи и шёл дальше, ложился спать на рассвете в первом же брошенном лагере, но рассвет ещё не успевал перейти в полноценное утро, как он снова оказывался в пути. Сначала он не уходил с Наруками. Держался недалеко от Инадзумы, словно собирался вернуться в столицу, но со временем патрулей сёгуната стало слишком много, и после нескольких сражений подряд он был вынужден отступить. Попытался сбежать на ближайшие острова, но лодочников, готовых рисковать головой, перевозя преступника, не нашлось. Да и бежать было некуда — Каннадзуку прочно занимали войска сёгуната. После этого ему оставалось лишь слоняться по прибрежным деревенькам, пряча лицо и перехватывая любые деньги, которые шли в руки, а Скарамушу оставалось лишь наблюдать. Он не знал, собирается Казуха мстить или бежать, и в целом его это не интересовало. Даже самому себе он не мог оправдать своё поведение: он не понимал, зачем ходит за ним тенью, и не понимал, чего этим добьётся, но каждый раз, когда планировал бросить его одного на очередном привале, тело застывало и отказывалось подчиняться, как кукла, которой обрезали нитки. Возможно, причина была проста: он знал, чем всё кончится. И долго ждать не пришлось. Он видел, что Казуха ранен; что количество и серьёзность ран растёт от засады к засаде, и что рано или поздно тело — хрупкое, человеческое, бесполезное тело — не выдержит. Чего он не смог предугадать — так это собственной реакции. День был ясный и жаркий. Солнце только-только поднялось к зениту, и ни единой тени, ни единого облака не напоминало о ночи, но что-то в том, как Казуха рухнул, заставило его замереть на скале, откуда он наблюдал за боем. Или дело было не в этом, а в розовой ряби, побежавшей по накатывающим на берег лёгким волнам, слишком напомнившей кровавую чёрную лужу. Солдаты сёгуната не успели ничего сделать; Скарамуш больше не скрывался — он направился к ним по мелководью, спокойно вскинув руку в приветливом жесте. Достаточно далеко, чтобы они не кинулись в нападение — достаточно близко, чтобы его заметили. — Ты ещё кто? — рявкнул один из них — старший офицер, видимо. Но больше он ничего не сказал, потому что Скарамуш опустил руку — и шквал молний, обрушившийся на воду, заставил офицера замолкнуть навечно. Битва закончилась, не успев даже начаться. Пальцы Скарамуша всё ещё потрескивали электричеством, когда он приблизился к Казухе, лежащему на берегу. Вода вокруг искрилась, и только вокруг него Электро расступалось кольцом, не приближаясь. Скарамуш толкнул его ногой, не сильно, но так, чтобы перевернуть; он ожидал, что Казуха без сознания, но ошибся. В красных глазах, слезящихся от солёной воды, теплился огонёк осознанности, и при виде Скарамуша он вспыхнул сильнее. Его рука дёрнулась в сторону рукояти выпавшего меча, но замерла мгновение спустя. Тогда он шевельнул губами — морская вода струилась по его щеке, смешанная с кровью, — и попытался что-то сказать, но из горла вырвался кашель вперемешку с гортанным болезненным хрипом. Его одежда промокла от крови, и хотя Скарамуш видел, что он жив — что он дышит, и двигается, и мыслит, — он всё равно опустился рядом с ним на корточки и обхватил запястье. Опустил на него взгляд. Оно было другим. Не таким широким и крепким. Хрупче и тоньше — почти таким же, как у него самого. Неужели Кацураги видел его… таким? — К… Кн… Скарамуш поднял голову. Казуха смотрел на него — его взгляд помутился, но он всё равно упрямо пытался что-то сказать. — Ну? — спросил Скарамуш. Придвинулся и всё же услышал, хриплое и булькающее, почти неразличимое: — Кн… к… дзуши… А потом он зажмурился, стискивая зубы, и мучительное мгновение спустя сдался — обмяк, и болезненное дыхание затихло, сменившись едва заметными вздохами. Но его сердце билось, отдаваясь пульсом под пальцами, и Скарамуш не знал, как сможет его отпустить. Его кровавый, растянувшийся на века долг лежал перед ним и медленно умирал. Последний наследник. Последняя память. — Я передам тебя Сопротивлению, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Но если наши пути снова пересекутся — больше я ничего никому не должен. Я делаю это не ради тебя. Казуха остался лежать без единого звука. Но слабая пульсация вены в запястье стала ответом — и этого было достаточно.***
«Я не мог поступить иначе», — говорил страннику принципиальный инспектор. Странник знал, что когда-нибудь перестанет думать о нём. Рано или поздно любые воспоминания исчезнут. «Не раскрывай другим, кто ты на самом деле», — говорил страннику молодой ёрики, такой юный и добрый. Он забудет и его тоже — останутся только обрывки. Но пока он помнит; пока он живёт; пока он существует на этом свете… Он будет мстить.***
Военный корабль, трепеща алыми парусами, с каждой секундой становился всё меньше и меньше. Скарамуш наблюдал за ним с берега — поглядывал краем глаза, зная, кто нашёл своё место у него на борту. — Планируешь нападение? Синьора с написанной на лице скукой разглядывала собственные ногти. Скарамуш не верил ни единому её слову. А она не верила ему. — Нет, — сказал он. А затем отвернулся — без единой мысли о том, с каким облегчением забилось искусственное сердце, когда корабль окончательно скрылся за горизонтом.