***
Треснувший экран загорается требовательным запросом пароля. Немного смекалки, ловких пальцев и совсем чуть-чуть высокотехнологичного оборудования костюма — четыре четвёрки, боже, Питеру почти стыдно за Ненормального и немного за себя — такую лажу можно подобрать и самому — и экран блокировки сменяется рабочим столом. В контактах, конечно же, никаких «Папаня» или «Твоя Мамка», впрочем, чего он вообще ждал? В телефоне Ненормального отсутствует даже строка «Чёртов босс», поэтому Питер решается набрать номер наугад. Кликая на контакт «Альфред», он немного наивно надеется дозвониться в Бэт-пещеру или, может быть, Артуру Тресслеру (что было бы очень кстати в его финансовом положении). Впрочем, любой напарник идеально вписался бы в концепт. Вместо этого он слышит: — Пошёл нахуй, Уилсон. Ясно.***
Ненормального зовут Уэйд — это Питер узнаёт от его, кажется, невесты. Уэйд Уилсон. Он бы посмеялся концептуальному юмору четы Уилсонов, если бы сам не был Питером Паркером. Шикарная женщина с россыпью паутинок в уголках глаз принимает телефон из его рук, и Питер надеется, что под маской не видно его отвисшей челюсти. Ванесса — говорит он себе. Женщину зовут Ванесса — не забудь. — Не теряйте больше, пожалуйста, — только и может сказать он. Чуть не добавляет «мэм», хватая себя за язык в последний момент, спасает от позора. Ванесса смеётся — бархатно и низко. — Я видела многое, но чтобы Человек-паук лично возвращал потерянную трубку — это впервые. Погодите, мэм, вопит воспалённый мозг: вы ещё не знаете историю про велосипед. — Ваш дружелюбный сосед, — отшучивается Питер, — и всякое такое. В маленькой квартирке шаром покати — узкая кровать у стены занимает треть пространства, ещё четверть сжирают старенький телевизор и пара кресел. Великолепная Ванесса в этой тесной каморке кажется неестественно чуждой. Питер сглатывает — это, наверное, не его дело. Его дело — избивать в подворотнях хулиганов, а квартирным вопросом должны заниматься специально обученные люди, а ещё, несомненно, сам Уилсон. Рама окна неприятно врезается в задницу. Питер раскачивается — оттолкнуться ногами и сигануть вниз, навстречу ветру и просторам неба среди каменных небоскрёбов, но Ванесса улыбается снова. — Дружелюбный сосед. Не окажешь даме ещё одну услугу?***
Огромный город свистит перед глазами изгибами труб, огнями проспектов, тёмными массивами зданий и блеском фар — сливается воедино бушующим маревом образов. Красная тень в ночной тьме замирает и машет руками, рупором — господи, где он нашёл рупор? — прикладывается ко рту: — Ого! Это же наш бойскаут. Сталкеришь меня? Стопы мягко пружинят о поверхность крыш, камешек забивается между несущими линиями подошвы — остро скрежещет по бетону осколками граней. Уэйд улыбается — от уха до уха, видно даже сквозь маску. — Сталкерю, — соглашается Питер. — Ванесса попросила, — он вглядывается, как меняется лицо напротив и продолжает — весело, но всё-таки немного зло: — Обычно я таким не занимаюсь, да и ты этого не совсем чтобы заслуживаешь, но знаешь, чувак, она выглядит как женщина, у которой есть голова на плечах, и, если она всё ещё с тобой рядом, может быть, есть в тебе что-то. Я думаю. — Ага, — серьёзно кивает Уэйд. — Ты теперь её мальчик на побегушках. Маленький камень ещё глубже врезается в твёрдую резину, Питер так и остаётся — с задранной ногой, вывернутой ступнёй в пальцах. Длинный гудок внизу режет чувствительный слух. — Ты только что разрушил все мои добрые поползновения. Уэйд усмехается и похлопывает рядом с собой — подходи, не топчись — и Питер усаживается на холодный край. — Дай погадаю на ножке, — за его лодыжкой тянется рука, обхватывает пальцами — можно? всё равно уже взял — Питер ждёт развития событий, и Уэйд, причмокнув деловито, вглядывается в узор на подошве. — Что было, что будет, чем сердце успокоится, — мягкий свист вынимаемого из ножен ножа отдаётся звоном в затылке, но Уэйд продолжает, как ни в чём ни бывало: — Да, вижу, вижу: долгая извилистая дорога и препятствия на пути, — серебристый металл ловко поддевает камень, и он выскакивает, срывается вниз к нескончаемому потоку разноцветных линий. — Ну вот. Препятствия на пути только что самоустранились. Давление пальцев на лодыжку мгновенно пропадает. — Спасибо. — Не за что, Паутинка, обращайся. Дядюшка Уэйд всегда готов протянуть лезвие помощи. Особенно если у меня в должниках окажется символ этого прогнившего города. Боже, храни Нью-Йорк! Уголок губ скептично ползёт вверх — не видно под маской, вовремя спохватывается Питер — говорит: «это не я». Символ города — башня Мстителей, а он — просто местный с-деревьев-котосниматель — Да ладно, — Уэйд машет рукой у него перед лицом. — Ты знаменитость. Самый добрый, самый самоотверженный малютка паучок. Видишь? — он ухмыляется. — Я сделал домашку. Он отворачивается и глядит вниз, болтая ногами, насвистывает себе под нос — ох, конечно, «пускает паутину из рук, ловит воров как мух» — ЭмДжей в своё время сделала всё, чтобы это достояние народного творчества навсегда засело у Питера в голове. — Смотри, герой, — Уэйд залихватски вытягивает катану из-за спины, тыча ею в сторону перекрёстка, — кажется, у кого-то сегодня намечается незабываемый трип. Скажи наркотикам нет! Хватит говорить с наркотиками! — он кивает туда, где бредёт ничего не подозревающий нарушитель спокойствия. — Проверим? И сигает с парапета вниз.***
Уэйд здесь по делам. У него здесь, как он выражается «работка», а на деле — долгосрочный контракт на «успокоение плохих парней». Плохие парни — это эвфемизм для Человека-паука и его чёрно-белого в силу непроработанного юношеского максимализма, «гештальтпсихология, сечёшь?», мира. У Уэйда что на уме — то на языке — в этом они с Питером похожи — и абсолютное отсутствие чувства самосохранения — его выходка с прыжком стоила Питеру всей его приобретённой в приключениях сноровки и целого вечера компульсивного поедания дрожащими палочками вока на кухне у Мэй. Уэйд входит в категорию «столько не живут», и Питеру бы обращаться к нему «мистер». Мистер Уэйд. Мистер Уилсон. Но, едва он думает о подобном, его пробирает на неуёмный хохот. Уэйд стебётся над всем, что движется, и искренне влюблён в свою невесту. В общем, Уэйд — неблагонадёжный и социально опасный сумасброд на страже порядка под прикрытием шкурных интересов, определённо плохой пример подрастающему поколению — и Питер был в восторге. У Уэйда потрясающая регенерация — и обстоятельства узнавания этого факта ставят Питера в совершенно издевательские условия. Они зря сунулись в Гарлем, тут свои порядки и свой ангел-хранитель, а вотчина Питера — Куинс, но след, тянущийся за парнем с Мэдисон-авеню привёл их прямиком сюда, да и Уэйд сказал «приключение на пару часов», и Питер слишком поздно распознал отсылку, чтобы возразить. Пуля проходит прямо сквозь ладонь, увязает в мясистой части, за громким хлопком Питер улавливает ломкий стук, и Уэйд с тихой руганью выхватывает пистолет левой рукой. Правая безвольной тряпкой повисает вдоль тела, и глаза за маской у него такие — стеклянные и безжалостные, что Питер, повинуясь наитию, тянет оружие на себя — не подвела родная паутина. Уэйд успевает крикнуть «ты чего, в бедро больше кровищи, чем опасности», и воздух наполняется стрёкотом пуль. Приложить одного его же сумкой, вспышка позади — настало время паутины-электрошока, шаги, свои и чужие, отдаются в ушах, это так легко — ужом вертеться под градом свинца, и неизвестно, хранит его чутьё или костюм. Шальная пуля прошивает тело незадачливого бандита — Питер просит Карен вызывать скорую, просит Карен вызвать полицию, глухой вскрик прорезает ночь — слишком сильно ударил — он пищит, сдавленно, «простите», и даже успевает себя одёрнуть — он имеет право быть подростком, но выглядеть подростком в чужих глазах — нет. Банда обездвижена — кто припечатан к асфальту, кто спеленан, распластан по стене, и вдалеке раздаётся вой сирен. Лицо под маской горит от волнения и лихого азарта. — Это было круто. Нам не стоит это повторять — никогда, но это было круто! — ни слова ни доносится в ответ, ни — Питер сглатывает — дыхания. — Уэйд? Тело лежит там же, где Уэйд оставался стоять. Дышать становится тяжелее с каждым судорожным вдохом и что-то тяжело ухает в горле — Питер понимает: его собственное сердце дрожит и отзывается дробью в голове. Глаза застилает — красное на красном, и пыль, и чёрные хлопья пепла, обгоревшее лицо и шея, желтоватые и рыжие в контурном свете заката. В реальности — струйки тёмной крови из отверстия в голове и кусочки мягкого мозга на кончиках пальцев. Реальность ничем не лучше горьких воспоминаний. Сначала он пытается не расплакаться, как идиот, он знает — стоит дать волю слезам, и их уже не остановить. Вместе со слезами он давит предательское щекочущее разум «нужно было ему позволить». Потом — относит тело к Стрэнджу. Практически эфемерная надежда разбивается о реальность — снова, верховные маги разглядывают его с выражением вежливого сочувствия, его ношу — едва пересиливающим брезгливость научным интересом. Нос предательски закладывает, и Питер пытается вдохнуть как можно тише — не получается, он запускает цепную реакцию — атмосфера царившего в комнате гадливого участия рассеивается, слетает, оставляя на лицах выражение смятения и подкатывающей паники: никто из магов не в курсе, как быть с плачущим ребёнком, — и что-то легко касается затылка. — Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя красивые глаза? Мёртвый груз в руках Питера расплывается в счастливейшей из ухмылок. — Ты даже не знаешь какие у меня глаза. Кожа на предплечье горит от попыток ущипнуть самого себя. Видно, его неслабо приложили по голове, раз галлюцинация так цепко ухватилась за сознание. — Уверен, что красные, — как ни в чём ни бывало продолжает Уэйд. — Ты же плакал над моим бездыханным телом? Я на это очень надеюсь. Как в старых балладах: герой падёт в неравном бою, принцесса оплакивает его некстати оборвавшуюся жизнь. «Нет повести печальнее на свете» и всё в этом духе. Но ты не волнуйся, — он подтягивается к самому уху Питера и салютует ошарашенным волшебникам, — старину Уилсона очень сложно убить. Старину Уилсона убить вообще невозможно. Уэйд спрыгивает с его рук так легко, словно сбрасывающий с себя одним рывком последние крохи утренней лености взбудораженный новым днём подросток, а не вернувшийся с того света недавний мертвец, и уносится на выход, успевая бросить через плечо прощальное «прости, дела-делишки, пока, Паутинка, не скучай, не болей, не потей», и Стрэндж, совсем чуточку задушенно, кашляет в кулак. Вонг уже давно удалился, махнув на них рукой. Ещё парочка покашливаний требует внимания к персоне когда-то-верховного-мага, а сквозь его неподвижную маску лица потихоньку начинают проступать первые искорки веселья и ещё — беспокойства. — Хорошо, что всё разрешилось. Но будь осторожнее что-ли. Дэдпул может быть несколько… деструктивен. Деструктивен — крайне осторожное слово, но в его присутствии доктор всегда старался аккуратно подбирать выражения.***
Стрельба посреди улицы начинается так внезапно и обыденно, так мимоходом и невзначай, словно — привыкай к массовой стрельбе с малых лет — будто бы — забыл, в какой стране живёшь? Питер привык, Питер не забыл, но не значит, что смирился. Беспорядки посреди дня — не в его смену. Двое на улице, ещё двое — в окнах противоположных домов, никаких проблем, но лучше поторопиться. Он как раз собирается стянуть одежду, чтобы запрыгнуть в костюм, когда Уэйд — боже, откуда только взялся — ловит его за шкирку. — Куда намылился, пацан? В курсе, что пули хранят в местах, недоступных для детей? С Человеком-пауком Дэдпул шутит и скачет по словам, как по бегущим глыбам, перепрыгивая с одного на другое и сталкивая между собой, размашистыми жестами удерживая равновесие разговора. Уэйд с Питером — сосредоточенный и внимательный, всё ещё мелет чепуху, но коротко и ясно даёт понять — тебе, пацан, тут нечего делать, здесь взрослые разборки. В местах, недоступных для детей — какие второсортные у тебя шутки, Уэйд. За их спинами кто-то кричит, что-то грохочет, и нужно срочно придумать отмазку, ну, например, притвориться покорным, свалить и вернуться — уже во всём красно-синем великолепии — звучит как план. Тихим звоном в голове занимается колокольчик, и Дэдпул вдруг молниеносно толкает Питера от себя, а Питер, чтобы удержаться на ногах, так же молниеносно хватается за ремни на чужом костюме. В боку ноет и жжётся. Он рассматривает расплывающееся тёмное пятно на красной ткани перед собой и боится перевести взгляд на собственный свитер. Паркеровская удача наносит ответный удар. — Бля, хуёвый из меня Люк Кейдж, — его обхватывают за плечи, так тепло и тесно, и второй рукой Уэйд, не глядя, выхватывает пистолет и стреляет куда-то за спину. — Малыш, только без резких движений, хорошо? Питеру хочется протестовать — Уэйд может и не пуленепробиваем, зато у его способностей много других, несомненных, достоинств — но боль в корпусе слишком отвлекает, свистящий хрип — всё, на что он оказывается способен. Он пробует дышать ровнее и абстрагироваться от ощущения заливающей бок крови. В него стреляли и раньше, но попали только сейчас. Честно? Питер с удовольствием прожил бы и без этого опыта. — Давай будем надеяться, что у тебя в желудке не застряло свинца. Знаешь где здесь поблизости больницы? — Мистер Дэдпул, — нервно усмехается Питер. Он придумал отличную шутку, и даже немного двусмысленную, Уэйд такие обожает. — Знаете, как чувствует себя французская булочка, когда в неё запихивают горячую сосиску? Как я. Он видит, как от удивления вытягивается лицо Уэйда под маской, но надеется, что тот оценит, когда осознает. Он видит темноту. Что он скажет Мэй?***
Беспорядочные шумы заползают в уши с утроенной силой, распаляя и так раскалывающуюся голову. Тело ноет, словно всю ночь Питер, не жалея почек, провалялся на земле. Расплывчатое белое полотно потихоньку собирается в единую картину светлого потолка с прожилками стыков, воедино собираются и звуки снующих туда-сюда работников, и боль в отсиженной заднице и затёкшей спине, и отдельным штрихом — угасающий жар в боку. И ещё — длинные-длинные волосы, лезущие в глаза. Мэй. Их страховка. О нет. — Я облажался, — говорит он. — Ты даже не представляешь, — соглашается Мэй. Она приходит в больницу, сидит над его кроватью, сторожит его сон. — Как думаешь, если я сбегу ночью через окно, то нас могут — теоретически — освободить от выплат? Мэй ласково гладит его по волосам, как бы невзначай касается лба — не бредит ли. Нет, просто он её подвёл, а ей и так тяжело, и ещё… Она касается его лба снова — теперь губами. — Да, если бы парень в красном, что притащил тебя сюда, не вызвонил меня посреди ночи. Интересно, может ли Питер стрясти деньжат с Уилсона? Чисто теоретически — как моральную и физическую компенсацию.***
Бинты всё ещё неудобно стягивают рёбра. Восторженным щебетом сбоку трещит Нед — воодушевлённый и радостный — Питера выпустили из заключения больничных палат, а значит, клуб ботаников возобновляет свою работу. За пятки кусает нагретый солнцем асфальт, и в потоках раскалённого воздуха оптической иллюзией мельтешит на самом краю глаза грязно-алое пятно. Накопленная за пару дней простоя и нерастраченная в школе энергия кипит и поднимается с каждым шагом, и ещё немного — он подлетит к крышам прямо так, с этой самой точки, без костюма и маски, только сбросить бы бурлящее напряжение. Беспокойные пальцы нетерпеливо теребят напульсник, скрывающий за собой паутинометатели, и всё тело как-то странно напряжено и готовится к выпаду — в ответ ли на тщательно сдерживаемую активность или щекочущее чувство назойливого присутствия, что никак не оставляет его с самого порога школы? Питер останавливается и, бросив Неду жалкое «Прости», кричит в пространство: — Дэдпул! Ты следишь за мной? Его подбрасывает в воздух, давит в районе нижних рёбер. — Ого! — раздаётся громогласное в ухо. — У тебя талант. Питер великодушно терпит пытку обнимашками. Неду кажется — он на седьмом небе, целый герой обращает внимание на них — простых школьников. Какое-то шальное веселье подкатывает к горлу — Уэйд не знает, кто мы, играть перед ним роль, хранить тайну — так волнительно, и ощущается остро, как на острие его катаны. Целый герой с кучей смертей в багаже, и немного протекающим чердаком, но Питер не особо жалуется: ну, у мисс Романофф тоже персональное кладбище, а у мистера Беннера — домашние Джекил и Хайд, да и разве не должен гений быть немного эксцентричен. Немного — экстра? Уэйд спрашивает об их планах на колледж, и, конечно же, не имеет ни малейшего представления, о чём они говорят, но показывает два больших пальца и комментирует: «вы, парни, всё делаете правильно, а иначе кончите как я», но тут же отвлекается на какой-то фургончик с фастфудом. «Сейчас я жму «H», и группа стоит на месте», — командует он и минуты через три возвращается с тремя буррито. — Наслаждайтесь, спиногрызы. — Спасибо, мистер Дэдпул, — говорит Нед. Для него всё в новинку. Для Питера — нет, поэтому он может позволить себе недоверие. — Это проверенная лавочка? — Обижаешь, малыш! Дядюшка Уэйд знает все забегаловки в этом замшелом городишке. Питер с сомнением глядит на буррито: Уэйд может болтать сколько угодно, но в Нью-Йорке он не так давно, чтобы настолько изучить фастфудную сеть. С другой стороны, ему бы и в голову не пришло как-либо Питеру навредить. Питер кивает и откусывает кусок. В конце концов, Нед тоже вгрызается в ролл без всякого отвращения. Уэйд с Питером — действительно другой, хоть не затыкает рот ни на секунду, между зубами, сверху донизу, у него натянут фильтр его яркой маски, будто для каждого у него — своя маска, и словно Питер с Недом хрустальные, неспособные выдержать чего-то — непонятного, ревностно оберегаемого от них взрослыми. Это заводит до какого-то настойчивого внутреннего скрежета, и подхлёстывает одновременно — смотри какой я, вот он — я, вглядись, неужели не узнаешь? Уэйд только посмеивается снисходительно. С Недом приходится распрощаться, с надеждой пересмотреть вместе вышедший на дисках девятый эпизод — тоже. Уэйд провожает Питера до самого порога. Уже приготовившись выдать самую нелепую отмазку чтобы не пропустить его в дом, Питер сжимает в кулаках напульсники, но тот внезапно выдаёт, как он рад, что Питер жив и как он волновался, «закрой уши, пиздец, открой, никогда так не говори», что сбежал, как только приехала Мэй, как решил, что нужно следить за Питером, «мало ли что». И спрашивает, не беспокоит ли его тот мажористый парниша. Он так и говорит «мажористый», и, с одной стороны это всё неожиданно мило и забавно, но с другой — Питеру страшно, потому что он знает, на что способен Уэйд, и он знает, что тот сделает всё только хуже. Не потому что он портит всё, а потому что Флэш — просто придурок. Он отвечает, что справится с этим сам. Прежде чем уйти, Уэйд хлопает его по плечу и заявляет: — Я знаю, о чём ты думаешь, тыковка. И этот тип тоже знаю. Я сам таким был. Питер знает тоже: после стольких разрушений-восстановлений мозг Уэйда, наверное, и сам не всегда отличает правдивые факты своей биографии от цитат из просмотренных фильмов.***
Нед считает, знакомство с Дэдпулом — это суперкруто. ЭмДжей бросает ехидное: «Очередной старикан в твоей коллекции». Это вроде как не обидно, но всё равно что-то подскрёбывает в сознании — а ведь и правда. Но кто виноват, что среди супер — героев и злодеев — Питер единственный не перешагнувший рубеж двадцатилетия. Тони не волновал его возраст, но Тони — другое. Они прошли для этого долгий путь, спотыкались и взлетали, чтобы найти золотую середину. Уэйда же не волновал возраст, потому что он его не замечал. А может, делал вид. А может… — Я, может, реализую свой комплекс отсутствия отца, — и ЭмДжей давится водой из бутылки.***
Когда-то это должно было случиться. Может, при прочих равных, при других обстоятельствах — Уэйд приехал, но приехал один, или — приехал позже, или вот ещё — Питер оказался в Ванкувере, в Торонто — какие ещё в Канаде города? А преступность там есть? Конечно, у них ведь там целый Дэдпул. Они бы встретились по-другому, но суть бы осталась неизменной, высокую цену пришлось бы всё равно заплатить, потому что, Питер, определённо, Уэйда проклял, когда упомянул отцовскую фигуру, даже в шутку — ноосфера не понимает шуток. Человек-паук разрушает всё, к чему прикасается. Просто когда-нибудь должно было рвануть. И вот — вселенная выбрала сейчас. Он идёт к побоищу, устроенному Дэдпулом, без костюма, потому что знает: там, где не справится Человек-паук, справится Питер Паркер. Дэдпул останавливается с катаной у его горла. Питеру, в общем-то, не страшно, он быстрее и ловчее и у него есть встроенная сигнализация. В этот раз чутьё не пригодится: ему нет смысла пытаться спастись от клинка, он не жертвенный агнец, он неприкосновенен, и он видит, как взор под маской становится более осмысленным. Смягчается. — Привет Уэйд, — говорит Питер. — Не надо этого. Боковым зрением он видит, как сталь отдаляется от его шеи, так, будто Дэдпул примеривается, размахивается чтобы отсечь голову одним ударом. Быстро, чисто, как он умеет, он сражается дольше, чем Питер живёт, но Дэдпул убирает катану в ножны, и — сейчас — нужно ухватить момент прежде, чем он выберет, какое действие совершить следующим. Ради этого Питер собирает все свои паучьи рефлексы воедино. — Пойдём домой? Дэдпул не отвечает ему. Дэдпул медленно подтягивает левую ногу к правой, выпрямляет спину, встаёт на всю подошву. Дэдпул закрывает глаза и резко выдыхает. Уэйд Уилсон делает шаг навстречу Питеру, позволяя увести себя с поля боя. В этот вечер о Ванессе они не говорят.***
Логан сообщает, что Виктор пережил кровавую бойню, предлагает свою помощь. Питер качает головой: не ему решать, а о решении Уэйда он знать не хочет. Логан пристально смотрит на него, в уголках его рта собираются раздражение, снисходительность и ещё — кажется, понимание. У них с Виктором свои счёты. — Некоторые заслуживают смерти, пацан. С ним давно пора разобраться. По старой дружбе, — говорит он. Питеру хочется остановить Росомаху. Ему хочется подобрать правильные слова, но правильные слова, нужные слова вертятся разрозненным вихрем вокруг — не схватить, не собрать в целую фразу, и, похоже, он слишком долго собирается с духом. Логан уходит, и больше о Саблезубом не слышат ни Питер, ни Уэйд. Стало ли это его сокрушительным поражением или просто неизбежностью, Питер так и не понимает.***
Старое граффити на стене сверлит Питера внимательными прорезями в металле. В глазах что-то требовательно свербит, чешется под плотными линзами маски, словно шквальный ветер проник сквозь мелкие прорези, швырнул в лицо песок и пыль. Он тянется сорвать с головы яркий кусок ткани, но руки безвольно падают на бёдра. На них – под тянущей тканью костюма, Питер видит, как наяву — белые растяжки — очень быстро и скоро начал расти, вытягиваться вширь и немного вверх, кожа не поспевала за костями, и вот — такой он и оказался, нескладный, несущий старые шрамы ошибок — даже не собственных, а так, случайных, словно совершённых как-то невзначай — самой природой. — Я, тебя, наверное подвёл, да? — собственный голос звучит глухо и неуверенно — почти до дрожи. — Не этого ты ожидал, когда сделал на меня ставку, — красно-жёлтый, почти бордовый в летних сумерках рисунок молчаливо взирает со стены. — Прости. Когда ты не видишь разницы между покойником и убийцей, когда лица их сливаются в один кровожадный оскал и горящие на пылающем лице глаза — одинаковые монстры, не заслуживающие жизни — вот в этот момент и начинается, наверное, твоё падение. Кто он такой, чтобы смотреть на других свысока, с самой вершины своих моральных устоев? На других — тех, кому не повезло, кого перемололо и разжевало, и теперь они — выживают, сломанные. Наверное, когда ты не находишь места в жизни, ты так и остаёшься — воевать и убивать. Но как с такими быть? — На искусство любуешься? Его появление всегда — тихий звон в голове. Уэйд проходится по парапету, широко расставив руки, то ли шутливо изображает, то ли всерьёз балансирует у самого края, на плече и на боку у него чуть разодран костюм, и участки голой кожи воспалённо пульсируют, затягивая раны. — Знатно, — он так и остаётся, с раскинутыми руками, спиной к Питеру. Разглядывает рисунок. — Как думаешь, если я буду также старательно мозолить глаза всей северной Америке десять лет подряд, мне тоже будут воздавать такие почести? Или обязательно надо умереть? — он чешет затылок. — Мдэ, тут накладка. — Героически умереть, — поправляет Питер. — Ему воздают почести не за то, что он умер, а за спасение человечества. Пренебрежение к смерти Тони его не волнует. От Уэйда и его языка без костей доставалось всем, и живым, и мёртвым, да и сам Питер уже давно преодолел тот рубеж, когда пренебрежение к Железному Человеку казалось оскорблением его — Питера — самого. — Да, ещё одна накладка. Но я думаю, следующий на очереди почитания — ты. Красиво, поучительно — какой герой! какой пример! — и даже патриотично — красный-синий-немного-белого. Словно внебрачный сын кэпа и жестяночки — всё лучшее и ничего лишнего, — Уэйд шлёпается на парапет с размаху, и кажется, даже слышен неприятный хруст — «осторожней!» — но Уэйд только отмахивается: — Не сбивай с мысли, Паутинка! Люди будут штабелями ложиться к твоим ногам. Попытаются украсть твою сперму, — Питер пихает его в бок, «ну и гадость, Уилсон», — да! А ты не знал? Фанатки бешеные. А с этого можно будет кое-что поиметь! Не можешь победить — возглавь! Толпу твоих фанаток. Буду торговать мерчем, — он вдруг поворачивается — близко-близко, Питер видит — дрожат от смеха губы и брови под маской, и Уэйд выдаёт совсем уж запредельное: — Поделишься паучьим семенем — ноу хомо, конечно, по-братски? За двадцать процентов с прибыли? Или мы ещё не в тех отношениях? Питер отшатывается от него — нет, ну это пиздец! И всё-таки не может сдержать рвущийся наружу постыдный хрюкающий звук. Они сидят перед лицом Тони — нарисованным, скрытым шлемом, но всё же, и обсуждают условия гипотетической продажи спермы Человека-паука: это было бы даже смешно — если бы не было настолько отвратительно. — Чувак, я не дам тебе спекулировать на моих биологических жидкостях, — совладав со смехом, говорит Питер. — Справедливо. Вот теперь я кончил и можно с чистой совестью пострадать. Ай! Кажется, я сломал копчик. Это определённо была плохая идея. Питер шутливо отбивает кулаком по плечу Уэйда — «терпи, бро» — и тот усмехается — «окей, бро» — и запрокидывает голову назад, глядя на лиловое мрачное небо. После восторженной тирады его следующая фраза ощущается тихой и немного обречённой: — Как думаешь, а я бы мог кого-нибудь спасти? Просто абстрактного «кого-нибудь», никого конкретного, потому что конкретного «кого-нибудь» уже не спасти. Питер вздыхает: это ведь не только Уэйда касается, не только в отношении Уэйда справедливо. — Наверное. Наверное, да. Это легче, чем ты думаешь. Даже Тони начинал с малого. — А он действительно твой герой. Что тут сказать? Да, несомненно, но ещё он — константа этого мира, надёжная опора, которую выбили из-под ног, и мир без него — что-то новое и страшное, и неизведанное. Питер неопределённо поводит плечами. Птенцам пора вылетать из гнезда. — Тони был… — Тони есть, — поправляет Уэйд. — Что? — Если ты будешь говорить так, это значит, что окончательно мёртв. — Если я буду говорить так, будто он ещё жив, то так и останусь на стадии отрицания. Это напоминает зуд, который нельзя почесать. Это горечь, которую он всегда будет носить в себе, как Уэйд — теперь — Ванессу. Но это часть их истории. Питер говорит о Тони, и слова из него вылетают непрерывным потоком, и тянутся бесконечным полотном. Он рассказывает даже о том нелепом случае в восьмом году, когда выжил только чудом. Мэй и Бен после этого отобрали у него тот купленный на Хэллоуин костюм. А жаль, шлем был забавный. — Ты бы ему не понравился, — заключает он. Уэйд смеётся. — Паутинка, я не нравлюсь никому. Если ты ещё не понял, я — не из тех друзей, которых ты можешь познакомить с родителями. Желание глупо хихикнуть бьёт по нёбу сжатым воздухом, и Питер закусывает губу. Уэйд ведь не знает этот маленький секрет: родителей-то у Питера нет. Да, это всего лишь игра слов, жонглирование терминами, софистика — Мэй давным-давно заменила ему мать — но всё-таки. — Мне нравишься, — и Уэйд смешно фыркает в ответ. Наверное, та самая грань принятия зла — в тебе одном. Только тебе самому решать, как быть и какого убийцу прощать или — впускать в сердце, не оглядываясь на мораль, а только — на свои эгоистичные желания. И, кто знает, если Питеру удастся побыть хорошим примером, убийца тоже сможет, поддерживаемый за руку — вскарабкаться вверх и в чём-то измениться?***
Ветер привычно бьёт в лицо — вместе с летящим в него кулаком, и Питер не отказывает себе в удовольствии восторженного клича. Ничто так не освежает, как правый боковой. — Да, детка! — хохочет Уэйд. — Покажи этим мудакам, что есть настоящая боевая добродетель! Боевая добродетель в понимании Дэдпула — это избить противников до крови и сломанных костей, понасмехаться над их нерасторопностью в процессе, а под конец — послушать мольбы о пощаде. Ну, это знакомо. С этим можно работать. Проследить, чтобы Дэдпул не отвлекался — сделано. Набить морду плохому парню, ослепить его паутиной (обязательно!) — сделано. Встать в мёртвую зону камер — есть. Оставить записку для полиции — «с любовью, ваш дружелюбный сосед» — конечно! Не мешать Уэйду приписывать «и Дэдпул» — сколько угодно. Он выписывает буквы долго, у него в руках не маркер, а цветные мелки, и, закончив писать имя, он добавляет сердечки, почему-то синие, и, кажется, несколько карикатурных хуёв. Питер уже видит, как статьи о нём в газетах становятся ещё хуже, но, окей, он может с этим жить. — Эй, Уэйд! — зовёт он. — Зацени. И стягивает маску.***
В новой квартире Уэйда склад из коробок, холодильник, телевизор и диван. Питер отпрашивается у Мэй под предлогом «помочь распаковаться», но на деле они уже около часа бьют Уэйдовские рекорды в Battlefront. Вероятно, приставку из коробок стоило доставать в последнюю очередь. Подушки натерлись от долгого использования и просели, и кажется, где-то из недр каркаса тяжело скрипят пружины. Питер старается ввинтиться в яму в просевшем полотне (заметка на будущее: надо бы купить наполнитель на замену) и — умирает: кто-то очень ушлый прописывает ему хэдшот, — вот и отвлекайся. С тяжёлым вздохом, больше похожим на скрип, он подпрыгивает вверх и повисает под потолком — всяко удобнее. Уэйд почти прикусывает язык — так увлечён, угадываются под маской движения челюстей и восторженные искры соревновательного азарта в глазах. Костюм он не снимает даже дома, и Питеру интересно — жуть — что же там такое. Он находил старые фото наёмника Уилсона и, ну, обыкновенный мужик, пройдёт мимо — и не заметишь, и все фотки почти в открытом доступе, вместе с контактами и родом деятельности — дело точно не в тайне личности, Уэйд разбалтывает её каждому второму встречному. Может — Питера прошибает дрожь — из-за мутаций он просто не может снять костюм? Может, за многие циклы регенерации тот уже врос в кожу, стал с ней единым целым — как доспехи солдата в той игре — как там её? — Tyranny. И как Уэйд ест? Питер ни разу не видел. — Ты приуныл, Паутинка. Если проебём из-за тебя матч — ты заказываешь пиццу. — Думаю вот, — Питеру удаётся отомстить убившему его игроку — берегись, yourmom122345, я тебя запомнил, — твой чулок на голове вообще с неё снимается? Раз уж мы выяснили что мой — да. Эта идея спонтанной не была, но сомнительной — точно. Уэйду будто разом спустили все тормоза, которые стопорили его тупой юмор. Теперь, не ограниченный ничем, он мог перемывать косточки всему окружению Питера, или — ужас — начать выдавать нелепые каламбуры вроде «Как называется твой способ перемещения по городу? Паркер!». Это глупо, совершенно неуместно и отдаёт низкосортными комедиями. Питер смеётся и обещает Уэйду смерть в муках, если он выдаст подобное перед парнями вроде Скорпиона. — Не так! — Уэйд поучительно поднимает палец вверх. — Мы выяснили, что реальность — иллюзия, вселенная голограмма, обязательно выжми халапеньо себе в глаза — это помогает от злодеев. — Что? — Ни одна вселенная не позволила бы мне узнать, кто такой Человек-паук. Питер пожимает плечами — ну это бред. — Вероятно, эта вселенная работает по другим законам. Лея на экране бежит в стену. Питер пытается исправить ситуацию, но безрезультатно — Уэйд отчаянно проёбывает. — Что за херня, бро? — он оглядывается на Уэйда и понимает причину: тот таращится на Питера во все глаза, будто он только что доказал теорию струн. — Я бы расцеловал тебя, но это неприемлемо, — наконец отмирает Уэйд. Питеру требуется некоторое время для вникания в контекст. С его постоянно скачущими мыслями сложно вспомнить даже то, что он говорил полминуты назад. Наконец, он понимает. — Ты всё ещё можешь меня обнять? Уэйд сжимает медвежьей хваткой. Это так странно — потому что ему для этого приходиться подняться с дивана — и теперь они стоят — один на потолке, другой на полу — уткнувшись в животы друг другу. — Я так рад, что ты оказался здесь. Тёплое дыхание щекочет кожу, футболка Питера у Уэйда где-то под подбородком, упала и свалялась между шеей и ключицами, потому что гравитация — бессердечная сука, а ответные слова всё не идут на ум. Наверное — не за что, обращайся, я тут с самых нулевых. Наверное — я тоже рад, что ты. Спасибо? И ещё: это самые странные обнимашки, в которых я участвовал. — Мы проебали матч, — доверительно сообщают его животу. Да блин. — Пицца? — Пицца. Уэйд ревностно следит за тем, чтобы Питер не таскал себе лишние куски, хлопает по загребущим лапам и хватает ещё более загребущую паутину, смеётся, и — ест только тогда, когда Питер отворачивается. Его почти не словить, лишь краем глаза удаётся зацепиться за — самую концовку — как ловкие пальцы заправляют маску под застёжку на шее, и за тканью Питер видит тонкую полосу жуткого ожога. Что-то постукивает в голове — скрывает, скрывает лицо от тебя, не доверяет — боится? — но его за руку не схватить, не уличить. И это что-то залезает болезненным под кожу — ну что же ты так, я вот тебе — себя всего, как на ладони, с потрохами, а ты! В конце концов Уэйду удаётся завладеть Тысячелетним Соколом — он за ним с самого начала гонялся — только затем, чтобы тут же врезаться в скалу. — Блядь! — вырывается у него — «вас убила неосторожность» — Питер хихикает. — Паутинка, может, в жопу твои Звёздные Воины? У меня зашибенная идея, у меня всегда классные идеи, но эта просто отпад. Смотри как я расчехляю своего эльфа восьмидесятого уровня! Да, детка, сегодня нам не помеха авторские права! На экране загорается могильным холодом ледяная пустыня, просит настойчиво: логин-пароль. Если Питеру не изменяет память… — Спорим, ты такого и не видел никогда? Сколько тебе было, когда её запустили, минус три? О, ну теперь сама вселенная приказала понадкусывать Уэйда в назидание. Питер мстительно вгрызается в угнанный кусок Уэйдовой пиццы. — Чувак, это зашквар. Не заикайся об этом в приличном обществе, тебе никогда не дадут, — Уэйд на этот выпад совсем уж бессовестно ржёт. — Погоди. Как ты умудрился запустить её на приставке? И, your-dope-ass-fresh-prince@gmail.com, серьёзно? Уэйд хитро щурится. — О, мой юный падаван, столькому тебя ещё нужно обучить.***
Взрыв прогремел совсем неожиданно, как назло — получайте, мрази модифицированные — и лишь чутьё спасло Питера от бытия стейком, храни его… всё, что на свете может хранить. Чутьё и — до грубости сильный толчок в грудь. Плечо немного подгорает — Питер захлопывает ладонью чадящее пламя, быстро-быстро, проводит рукой по шее — не перекинулось бы на волосы. Что-то похрустывает в тазу, отдаётся в ногу гулким щелчком-цоканьем. И под черепом звенит — уже не чутьё — давит на уши изнутри писком. Знакомое красное пятно раскидывается впереди частоколом обломанных рёбер и голым обугленным сердцем, и Питер сжимает зубы, от боли и глупого «сколько ты будешь умирать передо мной?». Ну куда это годится, и как так можно — себя не жалеть. Разве это не больно — снова и снова погибать? Голова опускается на колени — такая тяжёлая и горячая от огня и крови. Обрывки расплавленной ткани приварились к коже, и Питер может их убрать только с куском Уэйдова лица — всё-таки снимается. Достав с его голени нож, он начинает аккуратно срезать кожу с тканью. Запёкшееся месиво спандекса и эпидермиса оставляет на его пальцах липкую смесь копоти и сворачивающейся крови, слизистую носа разъедает едкая вонь синтетики, жареного мяса и горелых волос. Уэйд выглядит жутковато без ресниц и бровей, он вообще выглядит ужасно с этим палёным кровоточащим месивом на месте лица. Питер закрывает глаза и старается выровнять дыхание. Если его не стошнит — уже победа. Если при этом он сможет отрезать минимум мяса — стоит уже задумываться о медицинском колледже. Он сжимает нож крепче и соскабливает очередное тёмное масляное пятно. Усиленный слух любезно подкидывает Питеру пару новых звуков для ночных кошмаров: рёбра прорастают в мышцы, рвут мясо, прирастают к грудине с неприятным хрустом. Куда денутся оказавшиеся не на месте части органов, Питер не знает. Он сам пугается этой мысли и надеется, что и на этот раз регенерация пройдёт как надо. Под целыми рёбрами восстанавливаются сердце и лёгкие, сверху с бешеной скоростью нарастают мышцы. Уэйд открывает глаза как только начинает дышать. — Что, уже как новенький? Боже храни исцеляющий фактор. — Ещё немного. У тебя до сих пор обрубок вместо руки, но по всему телу уже нарастает новая кожа. Ожоги на лице тоже скоро заживут. Уэйд дергается в его руках, пытается вырваться из хватки. Не преуспев, он отрастающей костью пытается открыть один из карманов на поясе. — Ты чего? — Блядь, — ругается Уэйд, в очередной раз безуспешно поддевая застежку тонким осколком лучевой, — Достань вторую маску, Паутинка, будь другом. Питер перехватывает его наращивающее мясо предплечье, сжимает второе — на всякий случай. — Давай лучше подождём пока твоя кожа восстановится достаточно чтобы ты мог безболезненно натянуть на неё свой чулок, окей? Уэйд усмехается, но нервно, зло. — Мы так вечность будем тут куковать. Эта хрень с моей рожи не сойдёт никогда. Красавец, правда? Я всё ждал, когда мне предложат роль Существа в Фантастической Четвёрке — сэкономили бы кучу бабла на гриме и графоне, но они мне не позвонили. До Питера доходит с секундным опозданием. Он пялится на Уэйда невидящим взглядом и выглядит, наверное, максимально глупо. Уэйд снова порывается залезть в карман, но удивление не означает, что Питер ослабил бдительность. Максимально мягко он прижимает его руки к земле, фокусирует взгляд и наконец смотрит прямо в глаза, наклонившись, сверху вниз. — Ты поэтому носишь маску? Это — твоя причина? Уэйд глядит на него в ответ, напряжённый и ожидающий ментальной оплеухи. — Специально для таких случаев, я ношу как минимум две. Питеру враз становится многое ясно. Дыхание сбивается, кровь в ушах стучит слишком громко. Он зол на себя — он гений, но какой идиот, на ситуацию в целом — как же это нелепо и скомкано, и, господи, так похоже на Дэдпула. На Уэйда он злится тоже — он правда думал, что подобное способно его испугать? Оттолкнуть? После всего дерьма? Он выдыхает, делает глубокий вдох и выдыхает снова. Перегибается через Уэйда, тянется к карманам на поясе и вытягивает оттуда злополучную запасную маску. Он разглаживает её у себя на коленях, сопоставляя лицо Уэйда с его щитом от мира. Питер вспоминает старый фильм (не такой старый как Месть Ситхов) и ещё более старый комикс (не такой старый как Новая Надежда). Роршах был неотделим от маски, потому что его личность ничего не значила. Его собственное лицо, незаурядное, запоминающееся, как и маска, лишь служило идее, но не могло её олицетворять — слишком отвлекало, сбивало с осмысления простых истин. У Уэйда лица нет, но личность — одна из самых ярких, что Питеру приходилось встречать. Он кладёт маску Дэдпула рядом с маской Человека-паука. Его собственный костюм безнадёжно измазан в грязи. Прекрасное детище Тони, сконструированное для предвосхищения любой ситуации, кроме той, что Питеру пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, и он может создать случай совершенно беспрецедентный. Питер усмехается, представляя себе ожидающую его сцену в химчистке. «Здравствуйте, можно сдать вот этот костюм точно-не-Человека-паука? Пожалуйста, только скорее, у меня нет запасного, спасибо». Может, стоит просто сигануть в озеро, а потом включить обогреватель, как тогда, когда он считал себя всесильным, а героев — бессмертными? Единственный бессмертный смотрит на него, не отводя взгляд, и Питер чувствует постыдное облегчение от осознания наличия константы на этом отрезке его существования. Он вспоминает другой фильм, самый красивый из тех, что он видел. — Эй, смотрел «Аватара» Кэмерона? Уэйд кривится. Не понимает. Но он — всегда он, даже ожидающий суда с раскрытой грудной клеткой, поэтому не может не ответить. — Это где синяя Гамора? Обижаешь. Пропустить такой уровень самоплагиата — чистое преступление. Я болел за полковника, чувак знает толк в пушках. Он мог бы сыграть нам Кейбла, но, знаешь, Танос — тоже ничего. — Ты болел за аборигенов. Но дело даже не в этом. — Да с чего вдруг? Это ты, конечно, за них болел, золотой ребёнок, справедливость в жопе. А я не люблю эти секты-хуекты, знаешь же, — Уэйд пускается в объяснения, то ли действительно отвлёкшись от своего неприкрытого лица, то ли заговаривая Питеру зубы. — Посмотри: у тебя под ногами миллиарды, но ты используешь банкноты вместо паркета. Почему бы не подвинуться, я так считаю. У них просто нет деловой хватки, полные все дураки кругом. Ну, — перебивает он сам себя, — может и болел. Но ты молчи об этом, я только из-за синей Гаморы, эта дамочка чудо как горяча, не говори Звёздному Мальчику, я знаю, вы друганы… — Уэйд Уилсон, — прерывает его Питер. — Да? Это он должен понять лучше всего. Он должен понять, потому что, несмотря на разные довески, они оба практически одинаковые, иначе у их странной дружбы ничего бы не вышло. Питер сжимает лицо Уэйда в ладонях и говорит: — Я тебя вижу.