Любовь моя
Всегда выходила мне боком
Занозой под ноготь
Жить мешает, да больно вытащить
Архангельск ненавидел Питер, что просто родился и занял его место. Ненавидел Москву, за то, что так легко простил петровское создание. Ненавидел все остальные города, за то, что они живут своей безмятежной жизнью и будто ни о чём не беспокоятся. Он ненавидел обычных людей за то, что те никогда не почувствуют того же, что и города, того же что и он. Ненавидел почти весь мир. Но больше всего на свете тот ненавидел себя. У него забрали всё, оставили ему только себя и горькое одиночество. Он ненавидит себя за то, что просто опустил руки, за то, что больше не смог подняться. Он ненавидит смотреть в окно на умирающий город. Ненавидит смотреть на воды его Северной Двины, но только на них он и смотрит. Как же больно жить одной сплошной ненавистью, наверное, единственный, на кого Рафаил смотрит с любовью, это Мурманск. Рома стал его единственным лучиком, и Архангельск не собирался терять его, оберегал, как мог, помогал, чем мог, и не хотел мириться с тем, что когда-нибудь птенчик упорхнет. Когда-нибудь, но точно не сейчас. Но вот когда этого маленького солнышка рядом не было, мир снова мрачнел, снова показывал лишь самые плохие свои стороны. Рафаил давно смирился.Я жду, когда загорится красный на пешеходном
И никогда не шагаю — жалко водителей
Сколько раз клялся себе и стенам
Не быть тяжестью, якорем
Не цепляться за руки людей
Начинаю гулять по кругу и кричать
Не в первый раз сквозь тьму прожитых дней
Каждый раз больно смотреть в зеркало. Больно смотреть на старые, потрёпанные коньки, что стоят в углу комнаты, который год. Иногда в самую холодную зиму хочется просто лечь в сугроб и замёрзнуть насмерть. Рафаил пытался. Просто лежал на снегу, когда в очередной раз с неба летели хлопья, в очередной раз руки и губы синели. Смерть, кажется, уже стучалась в дверь, но так и не заходила. Не зашла бы никогда. Архангельск уверен, что максимум он замёрзнет (и остаётся абсолютно прав), но даже в такую погоду на улице ходят люди. Пару раз его принимали за пьяницу и с криками гнали. У Рафаила от них голова гудела, так что он уходил, недовольно что-то сказав им в ответ. Иногда люди думали, что тот уже отдал концы и скорую вызывали, даже не спрашивая в порядке ли тот. Врачи на него тогда удивлённо смотрели, мол, переохлаждение, а он живой и здоровый. Хотя, что здоровый, бывало спорно. Мурманск подтвердит, что как-то приехал, а вместо того, чтобы как обычно провести время с отцом, он лечил его.Врачи напишут мне в карточке «неврастеник»
Лечение: медикаменты и физический труд
А я, тонущий в иле, молча смотрел вокруг
И просто хотел, чтоб меня любили
Оставаться одному было тяжелее с каждым новым приездом Ромы. Хотелось ощущать на себе его взгляд и обнимать подолгу каждое утро. Просто хотелось, чтобы в квартире тепло было, но в одиночестве становилось холодно. Рафаил замерзал и не мог согреться. Только это не тот родной холод, обволакивающий зимой, а совсем другой, обжигающий грудь и сердце. Рафаил определённо скучал по временам, когда его белокурые волосы вились. Когда его взгляд был такой свежий и полный надежды на его светлое будущее. Когда его хранили как хрустального, потому что был единственным выходом к морю. Когда его крылья были пушисты, когда они были раскрыты для всего нового, а потом их вырвали без всякой жалости. Он скучал, но вспоминать не любил. Единственное, что в памяти Рафаила размылось, это момент, когда в его жизнь ворвался Калининград. Он просто начал с ним общаться, ни с того ни с сего. Начал регулярно приезжать, чем причинял больше боли, уезжая обратно к себе.Любовь моя всегда выходила мне боком
Ножом, подставленным к горлу
Ещё не больно, но страшно выдохнуть
Это беспомощность новорожденного
Это табличка «нет выхода»
Вильгельм слишком быстро начал проявлять тепло. Слишком быстро признался в симпатии. Слишком быстро сблизился с Рафаилом. Архангельск не хотел этого принимать. Не хотел даже думать о том, что его любят просто так. Не за что-то. Почему Вилл делает всё идеально? Почему каждое его прикосновение обжигает, заставляя израненную душу биться в бешеном темпе? Почему его слова легко выводят на эмоции? Почему каждое его суждение приводит, к чему бы то ни было? То Рафаил растроганно теребил предоставленную ладонь Вилли и еле сдерживал слёзы, но вскоре потоки солёной воды активно впитывались в рубашку Калининграда. Потому что Архангельск мог себе позволить при нём расслабиться и наконец снять со своей души оковы. Вильгельм заставил его поверить в то, что его крылья не вырвали, что они просто завяли. Он заставлял почувствовать, что Архангельск всё ещё кому-то нужен. Как минимум Мурманску и ему. Щёки после поцелуев горели ещё ближайшую неделю, и эту неделю Архангельск чувствовал присутствие Калининграда, когда тот находился у себя. Но когда всё затихало, мрачная реальность трепала его больше обычного.Любовь моя всегда выходила мне боком
Сто шагов по болоту
Необходима осторожность линий
Но оступаюсь и падаю в воду
Я всего лишь хотел, чтоб меня любили