***
Позже в тот же день, когда немного успокоившаяся Гермиона сидела на диване и, обхватив руками колени, слегка покачивалась, не отрывая взгляда от мужчины на кровати, в комнату вошёл Гарри. — Гермиона? — обеспокоенно окликнул он. Гермиона вскочила и бросилась к нему, наконец почувствовав себя в безопасности в его крепких объятиях. — Что случилось? — Я вижу их… — подавленно прошептала она. — Его воспоминания, как в Омуте памяти, но по-другому, более насыщенно. Это ужасно… Так много боли… так много всего… — Она вздрогнула, крепче прижалась к Гарри, цепляясь за его спокойствие, как за якорь. — Ты не представляешь, Гарри, что он сделал для твоей мамы, на что он пошёл, чтобы защитить её. — Расскажешь мне? — без особого энтузиазма, но со скрытой надеждой спросил Гарри, потянув её присесть. Гермиона покачала головой. Она никогда не сможет рассказать о том, что видела, а о последнем воспоминании даже думать не хотелось, не то что рассказывать. Больше всего её поразил не сам поступок, а стоящие за ним эмоции: отвращение и ненависть к самому себе. Образы последнего воспоминания стояли у неё перед глазами, несмотря на то, что она не хотела этого, образы жестокие, необузданные, наводящие ужас… и в то же время странно соблазнительные. Гермиона зажмурилась в замешательстве. Она не чувствовала неприятия того, что он сделал с Беллатрисой, и это мучило её. Она же не такой человек, ей не всё равно, её печалила каждая смерть с любой стороны… только вот… сейчас не было никакой печали. Наоборот, она надеялась, что Долохов умер, совершенно не жалела о гибели Беллы и не могла заставить себя горевать по Фенриру. И как же тогда она может быть хорошим человеком? — Я плохая, Гарри, — простонала она, и снова потоком хлынули слёзы. — С чего ты взяла? — вскинулся Гарри. — Снейп знал, что должен сделать, и просто сделал это. Никаких угрызений совести. Никакой ложной морали. Просто сделал. А я… я лицемерка! — Да нет же, это нормально — переживать и сожалеть…. — Но мне не жаль! — почти закричала она. — Я должна сожалеть, но просто не могу. Ни о Долохове — надеюсь, он умер. Ни о Беллатрисе — я рада, что её больше нет. — Но почему это вдруг делает тебя лицемеркой? — Если я сожалею о каждой потерянной жизни, даже о жизни Гойла, то почему нет сожалений о них? — Долохов чуть не убил тебя, а эта сумасшедшая сука пытала тебя. И я рад, что она мертва, более того, мне жаль, что это не я убил её. Знаешь, как тяжело было слышать твои крики? Зачем тебе вообще оплакивать этих всех? — И ты не думаешь, что я плохой человек? — Нет, конечно же! Вот ты считаешь меня плохим человеком, потому что я убил Волдеморта и ни капельки об этом не жалею? — Это другое. — А в чём разница? Жизнь есть жизнь. И ты не плохая. — Он пытал её. Ещё до того, как твою маму убили. А я не чувствую никакой вины за это, наоборот, я рада, что он это сделал. И кто я после этого? — содрогнулась Гермиона. — Человек. Гермиона судорожно выдохнула. — Гермиона, расскажешь мне… не сейчас, а как-нибудь потом… что он сделал для моей мамы? — Нет, и я тоже не должна была узнать. Он никогда не поделился бы этим добровольно. Я боюсь, он помнит, что я… О боги! Он убьёт меня!***
— Можешь остаться со мной? Я… мне нужно отдохнуть и почувствовать себя в безопасности. Останешься, ненадолго? Пожалуйста… — Конечно, — очень тревожась за подругу, кивнул Гарри, и Гермиона свернулась калачиком рядом с ним, положив голову ему на плечо. Это была не та Гермиона, к которой привык Гарри. У той Гермионы, которую он знал раньше, всегда были сила, мозги и план, та Гермиона всегда поддерживала друзей, когда они теряли волю, мужество или надежду. Эту же испуганную и потерянную Гермиону Гарри будто впервые видел. Слушая её выровнявшееся дыхание, он надеялся, что она заснула, и чуть не подпрыгнул, когда услышал тихий голос: — Тебе удалось повидаться с Роном? — Мы поговорили. Это уже не то, что было раньше, но по крайней мере мы снова общаемся. Думаю, Джинни нашла что ему сказать, раз он пошёл на мировую. — Гарри вздохнул, он почти ненавидел Рона в этот момент. — Хотя, к сожалению, он по-прежнему идиот. — Ничего удивительного, — вздохнула Гермиона. — Я не думаю, что он меня любит… что он вообще когда-нибудь меня любил. — Любит, и всегда любил, это же Рон. Ты же знаешь, какой он. — Нет, — снова вздохнула Гермиона, — он никогда меня не любил. Я… я просто была рядом… Ему нужна мать, а не подруга. А я… я не думаю, что готова стать ещё одной Молли. — Не говори так, Гермиона. — Зная то, что я знаю сейчас, — она взглянула на мужчину на кровати, — зная это, я могу сказать тебе — Рон не любил и не любит сейчас. И… может быть, настоящая любовь ужасна, но… я не соглашусь на меньшее. — А кто знает, какая она, настоящая любовь? — Я знаю. — Гермиона снова посмотрела на кровать. — Я знаю, — чуть слышно повторила она и тихо всхлипнула. Гарри гадал, что же такого она узнала о Снейпе, чтобы поколебались её убеждения и изменилось мнение? Эта бесцельная, неуверенная в себе Гермиона наводила на него тоску. На пороге палаты появился Малфой. — Я говорил с Поппи. — И что? — И я даже не знаю, с чего начать. Единственные три человека, которых я знаю, и которые могли бы помочь… — Если они в Азкабане… — начал Гарри. Малфой зло посмотрел на него. — Двоих из них уже нет на этом свете, третий… — он взглянул на кровать и захромал к ней, тяжело опираясь на трость. — Волдеморт, Дамблдор и Снейп? И всё? — удивился Гарри. — Первые двое были мастерами, третий — их лучший ученик. — Гермиона говорит, что может видеть его воспоминания. Она такая потерянная, потрясённая. Что же такого она там увидела, что теперь сама не своя? — Могу себе представить, — скривился Малфой. — Быть Пожирателем смерти — это не прогулка по парку, мистер Поттер. Многим из нас не нравилось то, чем приходилось заниматься. Те же, кто получал от этого удовольствие, сейчас мертвы, во всяком случае большинство из них. Но в отличие от всех нас, имевших одного хозяина, неважно, на стороне Света или нет, у него… — Малфой взял Снейпа за руку, — их было два. Невозможно представить, как ему трудно было балансировать на канате, натянутом над невообразимо глубокой пропастью… Что бы она ни увидела, мистер Поттер, едва ли это что-то доброе и счастливое. — Но вы знаете, что она могла увидеть? — Я в какой-то степени знаю, чего требовал от него Тёмный Лорд, — грустно кивнул Малфой, в его глазах застыла тоска, — но понятия не имею, что заставлял его делать Дамблдор. — И что же нам делать? — растерянно спросил Гарри. Обычно это Гермиона ему помогала, но теперь ей самой требовалась поддержка, а он не знал, как ей помочь. — Ждать и надеяться, мистер Поттер, — с горечью ответил Малфой.