Пять попыток обмануть Время

Впервые Бруно встретил Мирабель, когда ему было слегка за тридцать, а ей — едва исполнилось двадцать. Они не были ни родственниками, ни знакомыми. Бруно — уважаемый сын уважаемой женщины — просто увидел незнакомку в толпе, взглядом выцепив золотую бабочку в кудрявых волосах. И понял, что пропал. Конечно, не из-за украшения. А из-за того, как девушка смотрела прямо на него. Бруно в общем-то привык к чужим взглядам. Его знали и ценили во всем Энканто, поэтому заинтересованные глаза преследовали его повсюду. Как и тихие шепотки, что были подобны падающему песку. Как и редкие проклятия в его сторону. Но Мирабель смотрела иначе. Не слишком нагло, но и не застенчиво. Не холодно, но и не чересчур призывно, как, бывало, смотрели иные девушки. В груди Бруно что-то тихо шевелилось от этого мягкого и доброго взгляда, так, что он невольно оглаживал ее глазами и сам, недоумевая, почему никогда не встречал такую красавицу раньше. Признаться, он и не особо смотрел в сторону девушек. Отчасти, из-за ненавязчивого давления матери, которая уже выдала замуж его сестер, и теперь не могла дождаться, когда же, наконец, женится ее единственный сын. Отчасти — потому что не считал себя достаточно привлекательным, чтобы действительно кого-то заинтересовать. Но стоило Мирабель встретить его в толпе, как все сомнения растворились, словно утренний туман. Бруно даже набрался смелости и пригласил тогда еще незнакомку на начинающуюся кумбию. Она стояла, замерев на месте, и спокойно ждала, пока он подойдет, не глядя больше ни на кого вокруг. Это было не смирение, но доверчивая уверенность, что он сделает все, как надо. И Бруно поверил в себя. У них было так мало, чертовски мало времени. Они шатались по городу, болтая о всяких глупостях до глубокой ночи, и, когда они расставались, Бруно каждый раз казалось, что она ускользает из его рук навсегда. Наверное, он что-то чувствовал, не зря же был известным на весь Энканто предсказателем из волшебной семьи Мадригаль. И потому, встречаясь с Мирабель снова, он мысленно выдыхал и возносил молитву Деве Марии за то, что уберегла и подарила ему еще один счастливый день. У Мирабель не было ни громкой фамилии, ни богатого приданого. Ничего, что могло бы понравиться Альме Мадригаль в потенциальной невесте. Мать любила его, Бруно это знал, но не могла принять в семью безродную простую девушку, воспитанную какой-то одинокой старушкой. У Мирабель были сияющие глаза, мягкие руки и теплый голос. В ней было все, что он мог бы пожелать в будущей жене. Он любил ее, и готов был даже отречься от семьи (не веря себе до конца) ради того, чтобы остаться с Мирабель навсегда. Они опоздали. Бруно не успел убедить мать. Альма не успела сдаться под уговорами сына. Мирабель не дожила до возможной помолвки жалких пяти недель. Сгорела, как свечка, от врожденной болезни сердца, которую было не вывести даже арепами Джульетты. С того дня Бруно возненавидел беспощадное и безучастное время. Что ж. Если ему нужно отрубить голову змею, кусающему свой хвост, он это сделает. Был в Энканто старый шаман, который не пользовался особым вниманием (зачем, если есть Альма Мадригаль с тремя чудесными детьми?) и потому даже обрадовался визиту Бруно. Старик долго молчал, выслушав пожелание вроде бы еще юного (по сравнению с ним), но чувствующего себя совершенно мертвым, предсказателя, почмокал губами, перебирая костяные четки и, в конце концов, изрек: — Войти в Реку Времени не трудно. Куда сложнее вернуться обратно. Это звучало как отказ и предостережение, так что Бруно вцепился в шамана, как клещ, чтобы вытрясти из него все тайны и возможности изменить произошедшее. — Ты можешь не вернуться. — А кто сказал, что я хочу возвращаться? Старый шаман покачал головой, как будто даже шевеля мохнатыми седыми бровями. Потом выдернул из коврика несколько нитей, протянул нож с костяной ручкой и, пожевав губы, все таки вложил в руки Бруно четки. — Я научу тебя. Но каждый круг будет отнимать у тебя годы жизни и силы. Ты можешь иссякнуть до того, как добьешься своего. — Я все-таки попробую. Да и быть старым не так уж страшно, как я погляжу. Шаман хмыкнул и мелко затряс головой, словно бы беззвучно смеясь. — Что ж, попытай удачу. Может быть, Идакансас возьмет тебя под свое крыло. Бруно не стал прощаться ни с кем специально. Просто спустился к завтраку, про себя отметив, что это его последний прием пищи в кругу семьи. Он смотрел, как весело щебечут сестры, сидя рядом со своими мужьями. Наблюдал за нежными улыбками, скользящими от Агустина к Джульетте и обратно. И за тихим воркованием Феликса и Пепы, над головой которой сияла радуга. Альма поглядывала на них со смесью снисходительности и гордости, а на Бруно — с сочувствием и едва теплющейся надеждой, что сын как можно скорее проживет утрату и, быть может, все же женится. Нет, мама, я никогда не женюсь. Пока не найду Мирабель. Он поднялся к себе и плотно закрыл дверь, не обращая внимания на нервно стучащую Каситу. Она все чувствовала, и, наверное, все знала, но не могла сказать. Как верный, но все же питомец. Удаляясь по кажущемуся холодным песку к центру комнаты, Бруно даже слышал взволнованные голоса за дверью. Но прошлое перестало для него существовать. Он собирался затеряться в песках времени и, быть может, больше никогда из них не вернуться. Это не было перерождением, но походом сквозь Время в поисках нужной вселенной. Песок заметал глаза, мешая идти, трепал старую зеленую накидку, выдирал волосы. Бруно лишь иногда останавливался, но продолжал двигаться вперед к едва-едва мерцающей зеленой точке, которая постепенно становилась все больше. Приближаясь к порталу, он чувствовал себя идущим вброд по бурной реке, которая перекатывала такие огромные камни, что ненароком могла переломать ноги. Только вместо воды был песок, а вместо камней — непрожитые жизни и потерянные годы. Глаза слезились от налетающего ветра. Во рту было сухо. Мелькнула мысль о том, что все зря. Но Бруно схватил ее за хвост и выбросил прочь, как ядовитую змею. Он еще даже не дошел до конца. Мирабель бы не хотела, чтобы он так легко сдался. Он бы не простил себя за это. На первом круге он очнулся двадцатилетним — совсем юным по сравнению с прошлым собой. В теле еще была легкость, ум был не замутнен сомнениями и страхами. Бруно вскочил с постели, оглядывая тонкие руки. Между пальцами переплелись нити четок. В дверь тихо постучали, и стук отозвался нежностью в груди. Слишком уж осторожным и мягким он был. — ¡Buenos días, mi lindo sobrino! — в проеме показалась она, только лет на двадцать старше. — Как тебе спалось? Бруно, не в силах сдержать себя, проскользил взглядом по женственной, мягкой фигуре. У tía Мирабель были такие округлые бедра, что внутри все тут же взорвалось от сладкого томления. Гормоны играли свою роль, и было очень трудно им сопротивляться. Сразу захотелось расцеловать смуглые плечи и ткнуться носом между едва заметными ключицами. Он кинулся к тете, что замерла на входе в комнату, и, едва прижавшись ухом к ее плечу, почувствовал, как ее пальцы поползли в его волосы. — Снилось что-то нехорошее? — голос Мирабель стал тихим, даже серьезным. Так спрашивают о том, что случается не впервые. — Снова кошмары? — Думал о нас… — рискнул отозваться Бруно, чувствуя, как tía поглаживает его по спине. Рука тут же замерла, и пальцы чуть сжались, как цветок, закрывающий лепестки в сумерках. — Mi pobre sobrino, — Мирабель тяжело вздохнула, и теплая грудь колыхнулась под щекой Бруно. — Мне казалось, что ты все перерос… Ты стал таким славным юношей, а заимел такой досадный недостаток. Ты знаешь, я очень тебя люблю, mi corazón. Но я не хочу портить твою жизнь. К тому же, моя свадьба все ближе… Голос ее совсем сник, будто самый яркий цветок склонил голову от недостатка солнца. Бруно крепко сжал руки, обнимая свою любимую tía. В его голове причудливо сплелось прошлое (то, что он принес сквозь Время) и настоящее (то, чем жил этот Бруно — в душе совсем подросток). Ему хотелось кричать о том, что Мирабель только украсит его жизнь, кем бы она не была, и плакать от того, что он не вынесет присутствия другого мужчины рядом с ней. Но Бруно молчал, с благодарностью воспринимая ответное объятие. — Маленькую грусть пережили, время для больших радостей! — нарочито бодрым голосом воскликнула Мирабель, отстраняя его за плечи. — Идем завтракать! Уверена, моя сестрица снова побалует нас чем-то по-мадригальски восхитительным. Джульетта — а здесь она стала матерью Бруно — тоже выглядела не старше сорока. Они с Мирабель вообще были очень похожи (будто в этом было что-то удивительное), так что их можно было принять за близняшек. Бруно боролся с собой, чувствуя по-сыновьи искреннюю любовь к Джульетте, и неловкость, что все-таки когда-то она была его сестрой. Заботливая нежность всегда жила в Джули, но Бруно не приходилось получать ее в таких количествах. Впрочем, ему было еще о чем подумать. У Мирабель, как и в другой жизни, не было никакого дара. Только если раньше она была человеком со стороны, то теперь она стала частью семьи Мадригаль. И это было ужаснее — видеть, как холодна Альма по отношению к Мирабель. Словно Бруно попал в сказку, где у женщины было две дочурки — любимая и ненавистная. С одним лишь отличием — Джульетта не обижала сестру, а искреннее ее обожала, и Мирабель отвечала ей тем же. Время бежало вперед, и Бруно никак не мог покинуть эту вселенную, чтобы подыскать для них вариант получше. Мирабель нуждалась в нем. В принятии. В искреннем восхищении. В безусловной любви, которая прорастала между ними, но никогда не давала плодов. Все, чем Бруно мог ее утешить — крепкие и нежные объятия. Этого было мало, так чертовски мало, но Бруно знал, что Мирабель никогда не перейдет невидимую черту. Она не могла так поступить с Джули. Да и не для Энканто были такие связи. Чем ближе подходило время свадьбы, тем грустнее становилась Мирабель. Подготовка шла полным ходом. В Каситу уже подвозили цветы и украшения для дома. Как к себе домой теперь захаживал военный в отставке, который невесть как перебрался через горы на своей лошади, и теперь искал тихого уголка. Он был возраста Мирабель, имел усы (почти, как Агустина, только подлиннее) и, в целом, был для нее выгодной (и единственной) партией. С какой стороны ни глянь — все было идеально. Не складывалось только со стороны любви. Шальная мысль сорвать свадьбу и предложить Мирабель сбежать взлетела дикой измученной птицей. Бруно вообще прекратил спать, вызывая искреннее беспокойство матери и тети. Женщины заботливо заглядывали в его покрасневшие глаза и одинаково нежно приглаживали взъерошенные вихры. Только касания Мирабель отзывались сладкой негой внутри. Бруно, конечно, нечего было предложить Мирабель кроме своих невозможных чувств. Да и куда они могли бы пойти? Но и сидеть на месте он был не в состоянии. Дар, сохранившийся и в этой вероятности (и от которого Бруно, наверное, не смог бы избавиться никогда), пришелся как нельзя кстати. Надо было убедиться, что все получится. Но не получилось. Будущее упрямо показывало осуждение, болезни, смерть. Возможность остаться — сулила новые жизни, и, если не счастье, то хотя бы время от времени расцветающую радость. — Mi maldición, — вырвалось у него, когда Бруно в сотый раз оглядывал беспощадную в своей неизбежности зеленую табличку. Про́клятая любовь, ради которой он все затеял, цвела и давала только ядовитые ягоды. Но Бруно был готов попытаться снова. В последний вечер, после ужина он робко постучался в совершенно обычную, ничем не примечательную дверь tía Мирабель. — Заходи, mi corazón. Бруно тяжело вздохнул и толкнул дверь. Чтобы пораженно замереть на пороге и задохнуться от восхищения. Мирабель Мадригаль примеряла свадебное платье. — Знаю, что это не по правилам, — по-своему истолковала она его замешательство и снова повернулась к зеркалу, — плохая примета и все такое. Но вот почему-то захотелось. — Мирабель… — он впервые назвал ее по имени в этой реальности, и общий вздох, вдруг показавшийся таким громким, отразился от стен. — Ты прекрасна. Бруно поймал ее смущенный взгляд в отражении. Она не отвела глаза, как и тогда, когда они увиделись в толпе. Робкая улыбка скользнула на ее губы, и Мирабель нервно разгладила платье, которое сама же и сшила. По подолу золотыми нитями порхали изящные бабочки. — М-м… У меня тут подарок для тебя, — она, наконец, смогла стряхнуть волнение и шагнула к кровати. — Напоследок, так сказать… — у нее вырвался нервный смешок, от которого стало горько на языке. — Мне ведь нет нужды оставаться в этом доме. Так сказала мама. Касита грустно скрипнула половицами, ласково задевая руку приоткрывшейся ставней. Мирабель мягко провела пальцами по крашенному дереву и склонилась у кровати так, что стала видна спутанная макушка и ложбинка между полных грудей. Бруно поспешно отвел взгляд, искренне заинтересовавшись детскими рисунками на стенах. — Вот, возьми. Она протягивала ему кусок зеленой ткани, в котором Бруно безошибочно угадал зеленое пончо. Кажется, эта накидка будет преследовать его везде. — Знаю, что у тебя уже есть. Просто решила обновить. Ничего лучше не придумала… — словно бы извиняясь, добавила Мирабель отводя взгляд за блеснувшими стеклами очков. — Буду носить, не снимая, — поспешил он развеять ее сомнения и тут же набросил на плечи обновку. Мирабель одарила его нежной улыбкой и опустилась на кровать, даже не расправив складки платья. Бруно осторожно подобрался ближе, а потом сел около ее ног и прижался щекой к округлым коленям, скрытым ослепительно-белой тканью. — Мой милый мальчик… Даже жалею, что родилась раньше тебя и стала тебе tía. Бруно поймал руку, поглаживающую его волосы и прижал к губам холодные пальцы. Мирабель тяжело вздохнула, но руки не отняла, позволяя прикасаться к ней снова, и снова, и снова... — Mi reina, — Бруно не мог остановиться, одаривая свою госпожу жаркими поцелуями. Это было единственной вольностью, которую она ему позволила, и последним, что он мог для нее сделать. Мирабель едва дышала, второй рукой зарывшись в его кудри, и может быть, даже хорошо, что он не видел ее лица, самозабвенно касаясь чуть сухой ладони. — Господь благословил меня тобой, — мягкая рука прошлась по его подбородку, и Бруно с готовностью поднял горящий взгляд. — Никто не любил меня также сильно, как ты. И никогда не полюбит. — А как же… твой жених? — Бруно едва не сморщился, когда эти слова сорвались с языка. Меньше всего ему хотелось говорить о будущем муже Мирабель, на месте которого он представлял только себя. — Сомневаюсь, что он меня всерьез любит… — Мирабель обреченно блеснула стеклами очков, и бусины на дужках ударили ее по щекам. — Для него это такая же выгодная партия. Он — породнится с семейством Мадригаль. Я — избавлюсь от статуса старой девы. Ее губы искривила усмешка, и Бруно захотелось поцеловать их, чтобы стереть эту горечь. Вместо этого он ткнулся носом в мягкий живот, закрывая глаза, и крепко обнял, слушая, как она дышит. — Джули сказала, что беременна, — вдруг тихо произнесла Мирабель, прижимая к себе его голову. — У тебя будет братик или сестричка. У Бруно тоскливо сжалось сердце. Он только собрался уходить, а у его матери (пусть это даже была Джульетта) будет еще один ребенок. Бруно мысленно пожелал будущему Мадригалю всего самого лучшего, но вслух так ничего и не сказал, теряясь в волнении. — Она сказала, что если будет девочка, то назовет ее Пепой. А если мальчик, то будет Феликс. Бруно едва не вздрогнул, услышав знакомые имена. Время так причудливо переплеталось, что ему становилось плохо от его издевок. Нет, достаточно. Хватит с него того, что Мирабель — его tía. Пора в путь. — Te amo, Мирабель. Te amo. — Te amo, Бруно. Спасибо, что ты у меня был. Песчаные потоки закручивались вокруг безудержным ураганом. Идти против течения реки трудно, двигаться внутри смерча — почти невозможно. Накидка, которую подарила Мирабель, трепыхалась на ветру, как раненная птица. Бруно стиснул зубы, едва-едва приоткрывая глаза. Зеленый огонек портала мерцал впереди, зазывая на свет потерявшуюся бабочку. В груди стало тесно, и Бруно испустил усталый стон… На втором круге он пришел в себя на песчаном полу. Ему было около тридцати пяти, у него были огромные руки, ноги и, наверняка, такой же огромный рост. Обозримая кожа была покрыта старыми шрамами, которые (он это помнил из настоящего) залечивала Мирабель. В груди безудержно разорвалась что-то, заполнив собой все пространство. Бруно шумно выдохнул, прижимая к себе лоскутное одеяло, пахнущее руками Мирабель, и заметил поблескивающий в свете луны нож шамана. Робкий стук в дверь подбросил его на крепкие ноги. Никто в комнату не вошел, но Бруно и так знал, кто это был. Он бросился вперед, сквозь песчаные барханы, отмечая, что длинные волосы щекочут обнаженную спину. А песка в комнате стало куда больше, чем он помнил из прошлого, и нестройные лестницы улетали куда-то к потолку. Он распахнул дверь рывком, и Касита недовольно проскрипела о том, что все еще спят и нечего тут шуметь. На пороге стояла заботливо укрытая вышитым платком маленькая корзинка. “Ты слишком много предсказываешь. Я волнуюсь за тебя. Я собрала тебе еды с ужина, пожалуйста, поешь, когда проснешься. С любовью, твоя sobrina” Sobrina… Бруно едва не раздавил в руках маленькую корзинку, зло скрипнув зубами от беспощадности судьбы. Снова ошибка. Она — его племянница, он — ее дядя. Куда хуже? Он еле дождался утра, чтобы спуститься к завтраку, где собралась вся (какая большая!) семья. Кроме Джульетты, Пепы, Агустина и Феликса за столом оказалось четыре девушки, включая Мирабель, и один парень, судя по кудрям — сын Пепы и Феликса. Племянник сдержанно похлопал Бруно по плечу, Альма покачала головой, и все приступили к еде. Бруно пожирал глазами Мирабель. Она сидела совсем рядом, по правую сторону, опустив глаза в тарелку и совсем не смотрела на него. Но Бруно и не надо было. Он даже почувствовал какую-то радость от того, что его занесло именно в эту вероятность, и пусть они снова были родственниками. В груди у него ширилось и искрилось что-то непомерно большое, чего ему еще никогда не доводилось испытывать. Это было похоже на одержимость. Он ходил за Мирабель хвостом, каждый раз цепляясь взглядом то за спутанные кудряшки, лежавшие на плечах, то за покачивающиеся бедра. Он хотел стать ветром, чтобы трепать ее волосы и зарываться в них большими пальцами. Он мечтал быть водами реки, чтобы мягко оглаживать собой ее кожу, очищать и дарить ей успокоение. Он жаждал стать мостом через канавы, чтобы лечь под ее ноги с чуть шершавыми пяточками и помочь перебраться на другой берег. Бруно хотел быть для нее всем, пока она — была его миром. Семья, казалось, привыкла к его страстности, поэтому молчала. А может быть, просто не хотели связываться. На него и в городе поглядывали с опаской, когда он шел позади Мирабель, выбирающей свежие фрукты. А уж сколько страха исходило от смельчаков, решивших зайти за предсказанием. Все знали, что он не поскупится ни на грубость, ни на силу. Поэтому отворачивались и молчали, если вдруг Мирабель позволяла себе прижаться к дяде при всех и замереть на гораздо большее время, чем это стоило делать родственникам. Ей было семнадцать, и она была молчалива. Тиха, робка. Мирабель много делала по дому, ходила за продуктами, стирала белье на реке, готовила обеды вместо матери. И куда бы она ни пошла, всюду за ней шел Бруно. Помочь. Соприкоснуться руками. Смотреть так долго, пока глазам не станет больно от слепящей нежной красоты. Будто у него не было других дел. Будто самой важной для него была только Мирабель. Будто. Так говорила Мирабель, тихо отчитывая его за очередную помощь, на которую он потратил весь свой день. — Я бы справилась сама. — Колоть дрова — не женская работа. И корзины для белья были слишком тяжелы. Как и ведра с водой. — Тебя ждали посетители. — Подождут еще. Не состарятся. — А если состарятся? — на ее губы светлым лучиком скользнула робкая улыбка. — Значит, это их проблема. Он снова уткнулся лицом в ее колени, пока маленькие пальцы путешествовали по его голове, от затылка к шее и обратно. Бруно тихо рыкнул от наслаждения, покрываясь мурашками. Мирабель было так много внутри, что он не мог сопротивляться своему безумию. Он прижался губами к ее коленкам сквозь цветастую ткань юбки, вызывая едва заметный рваный выдох. — Te amo, — шептал он между поцелуями, еле сдерживая руки, и так сжимающиеся на ее бедрах. — Mi amor. Mi pequeña hada. Mi maldición. — Tío… — она чуть оттянула его волосы, заставляя сдавленно замычать от удовольствия. — Нам нельзя… — Пожалуйста, — он был готов продать дьяволу душу, лишь бы она позволила ему чуть больше, чем раньше. И дьявол его услышал. Мирабель еле заметно кивнула, стыдливо прикрывая глаза. Бруно расцеловал подрагивающие руки, а потом скользнул ладонью под вышитую узорами юбку. Шорох от движения вызвал тихий выдох у обоих. Кожа Мирабель была нежной и теплой, так что Бруно даже пожалел, что его руки так грубы для маленькой богини. Дрожа от восхищения и почти не дыша, он приподнял ткань юбки, обнажая крепкие ножки, покрытые мурашками. Перед его носом показались смуглые колени с маленькими царапинами. — Te amo, — он прикоснулся к ним губами, жмурясь, как сытый кот. Маленькие пальчики сжались на его плече. — Нам нельзя… — снова прошептала Мирабель, а ее пальцы будто случайно задели его шею. — Знаю, mi vida, я знаю… — он продолжал покрывать поцелуями ее ноги, ни разу не коснувшись краев белых панталончиков, колыхавшихся от тяжелого дыхания. — Mi diosa. Я уйду, если ты скажешь мне уйти. Она не говорила. Он бы все равно не ушел, расстилаясь ковром под ее ногами. “Будь моей” — молчаливо умолял он, сдерживая себя, чтобы не смять крылья волшебной бабочки. “Я не могу” — безмолвно возражала она, склоняя голову, когда он осмеливался коснуться губами ее плеч. Мирабель не отталкивала его, наоборот, будто борясь с собой, все равно тянулась к нему, позволяла себе тихие вздохи и нежные касания. Но Бруно чувствовал, как ее приструняют правила и порядки. И это его бесило. Он был готов схватить ее и забросить на плечо, унести в леса и там, наконец, окутать своей безумной любовью, утопить в ней и вознести на пьедестал бездыханное тело. Но он слишком уважал ее выбор. Бруно и так чувствовал себя драконом, которому посчастливилось познакомиться с маленькой бабочкой. Он мог спалить ее дотла одним выдохом, но она все равно оставалась рядом с ним, дрожа от страха и несмелой первой любви. Бруно ненавидел всех парней и мужчин, заглядывающихся на Мирабель. Разумеется, она была прекрасна, но он не хотел ее ни с кем делить. Даже в случайных взглядах. Это его добыча. Его проклятие. Его солнце, которое никто не сможет у него отобрать. А если попытается — у него есть острый нож. “Я бы смог защитить тебя от всего, пойдем со мной” “Я должна быть свободна, чтобы любить тебя дольше” Желая убедить ее в правильности их неправильной любви, Бруно даже заглянул в будущее. И возненавидел свой дар еще сильнее. Зеленая табличка издевательски сияла мертвым взглядом за поблекшими стеклами очков. На маленькой груди покоилась большая змея, где-то там навеки застыло искаженное в ужасе собственное лицо. — ¡Mierda! Он заглядывал в будущее снова и снова, мочалил его, как старую тряпку, в надежде на другой ответ. Быть не может, чтобы он — дитя джунглей — не смог защитить самое дорогое, что у него есть. Но время скалилось, подсовывая кровавые сюжеты один за другим. Не пытайся спорить с тем, что гораздо могущественнее тебя. Бруно упрямо спорил до тех пор, пока Мирабель не нашла очередное видение (единственное!), в котором должен был погибнуть он сам. В тот день она зашла его проведать — он перестал спускаться к ужину — и принесла немного еды. — Зачем все это? — тихо спросила она, глядя своими бездонно-темными глазами на гору зеленых осколков. — Должен быть какой-то способ сделать нас счастливыми, — прижался он к ее животу головой, стоя на коленях, потому что сил просто стоять уже не было. — Я счастлива от того, что у меня есть ты. — Этого мало. Мне надоели все условности и рамки. Хочу, чтобы ты была свободна. Она тяжело вздохнула, и Бруно услышал, как в ее животе бьется маленькое сердце, которое было доверено ему и одновременно не принадлежало. — Мы не сможем. — Я сделаю все. — Это опасно. — Я смогу тебя защитить. Только найду способ. — А себя? Он ничего не ответил на этот укоризненный вопрос. Ответить, что ему все равно, что с ним случится, означало обидеть ее чувства. Мирабель ведь любила его — несмело и нежно, оглушающе тихо, но ясно, как день — и нужно было уважать ее выбор. Ее пальцы проскользили по подбородку, цепляясь за пробивающуюся щетину. Бруно с готовностью вскинул голову, чтобы встретиться с решительным (робким, но решительным!) взглядом. Мирабель тяжело вздохнула, будто собираясь с силами, а потом вдруг наклонилась и приникла к его губам. Это было лучше, чем он представлял. Их первый поцелуй мог бы показаться неумелым, опасливым, но Бруно вкушал его с благодарностью путника в пустыне, который нашел живительный источник. Пусть маленький, едва пробивающийся, но источающий саму жизнь, отвергающий дыхание смерти и дающий надежду. Мирабель вскоре отстранилась, и ее щеки блестели от стыда. Бруно не стал просить большего, чтобы не спугнуть, но в груди у него разрывались фейерверк нежности и вулкан страсти. Его благословила сама Пресвятая Дева. Он был счастлив. К завтраку Мирабель не спустилась. “Нам нельзя быть вместе. Как бы ты не пытался изменить будущее, оно все равно наступит, если сделать неправильный шаг. Я не хочу подвергать тебя опасности. Я покину Энканто одна, без тебя. Чтобы ты мог жить и быть свободным. Я люблю тебя и не позволю тебе рисковать своей жизнью ради меня. С любовью, твоя Мирабель” Бруно глухо застонал от обиды и безумия, пропитавшего эту записку. Он бросился прочь из Каситы, оббежал весь Энканто и ближайшие леса, вглядывался в толпу так, что люди отшатывались, едва завидев его на пути. Семья подключилась к поискам. Жители города. Мирабель не было нигде. — Это ты виноват. Она устала от тебя. Ты не давал ей дышать и жить, — слова Альмы не ранили его, лишь возмущали своей глупостью. — Вранье, — рычал Бруно в ответ, до хруста сжимая спинку стула, за которую держался, чтобы не свалиться от бессилия. — Она любила меня. — Нет. — Да. Бруно едва сдержался, чтобы не плюнуть со злости, поэтому просто развернулся и ушел в свою комнату. Хлопнул дверью так, что Касита задрожала за порогом. Мирабель потеряна для него в этом мире. Значит, он найдет ее в другом. Сильный ветер грозился сорвать с него накидку. Бруно переступал все тяжелее, борясь с непогодой. Так некстати мелькнули воспоминания о Пепе. Ураган, окружавший его сейчас, был так похож на проявления сестрицы. С одним отличием — смертью ему грозил почти привычный песок. В ногах не было прежней силы, Бруно падал на колени от беспощадной силы, но все же продолжал подниматься. Отбросить мысль о том, что это его последний круг, оказалось куда сложнее. Предчувствие змеей свернулось в груди, и Бруно уже не мог изгнать ее прочь. Что, если ему снова не повезет? Каким он окажется в этом мире? Будет ли его любить Мирабель? На третьем круге Бруно проснулся от кошмара в старом гамаке, грозящимся сорваться с петель. Спину свело от неудобной кровати, по лицу катился пот от пережитого ужаса. Бруно снилось что-то липкое, кровавое, и, кажется, он даже кричал, потому что горло саднило. Бруно тихо пролежал до рассвета, стараясь не двигаться, чтобы не спугнуть мысли, которые роем вились в голове. Прошедшие жизни накладывались друг на друга, перемешивались, и Бруно уже с трудом отделил трех разных себя друг от друга: того, что потерял Мирабель от болезни, того, чья любовь почти вышла за другого, и того, который напугал Мирабель своей страстью. Теперь, ему нужно быть осмотрительнее. Да и нет в нем былой силы. — Доброе утро, tío! Я думаю, ты уже проснулся! Буду ждать тебя на завтраке! Ее голос. До чего звонкий и разносящийся эхом по комнате, проникающий сквозь дверь спальни и добирающийся до самого сердца. И приносящий такую горечь — снова tío. К тому же явно сильно старше. Ему не меньше пятидесяти. Ей — наверняка около пятнадцати, судя по живой энергии, которую он различил в ее голосе. Поморщившись, Бруно сполз с гамака. Под ноги шмыгнули крысы (и откуда их здесь столько?). Одна из них резво забралась по штанине наверх, выдернула из кармана три ниточки и нырнула под уже чуть поблекшее пончо, чтобы, пощекотав шею, уютно устроиться в капюшоне. Семья снова оказалась непомерно большой по его меркам. Сестры, их мужья, все те же племянники, к которым добавился еще один — пятилетний Антонио, только-только получивший дар понимания животных. На их фоне ярче всего выделялась Мирабель с ее сияющими от восторга глазами, которыми она смотрела на своего tío. У Бруно зубы сводило от мысли, что судьба снова над ним посмеялась, вплетя никому не нужное родство. Он едва ли смог влить в себя кофе без сахара, толком не притронувшись к еде. — Ты в порядке, tío? — Мирабель, казалось, не волновало колкое “Не путайся под ногами, пока другие занимаются действительно важными вещами” от Альмы. Завтрак только закончился, а Мирабель уже подскочила к любимому (но не заслуживающему любви) tío. — Ты сегодня совсем не ел. — Я безнадежен, Мирабель, — он вымученно улыбнулся, убирая чашки. — Я… я бесполезен. — Не говори так! — Мирабель оглянулась и понизила голос до интимного шепота. — Ты лучше всех, tío. И я люблю тебя. У Бруно мурашки побежали по затылку. И от горячего дыхания на ухо, и от ужаса, что их может услышать Долорес, и от стойкой уверенности самой Мирабель. Она была настолько искренна, что становилось страшно. Как она может продолжать в него верить, когда он столько раз ошибался? Эта Мирабель была упряма, жива и энергична. Она отмахивалась от частых слов абуэлы (которые вызывали у Бруно негодование до зубовного скрежета) о том, что ей стоит не привлекать к себе так много внимания, и вообще быть полезной, но незаметной. Казалось, эту Мирабель не волновало отсутствие у нее дара, потому что весь ее мир составлял неуклюжий и ненавистный многим дядюшка. Мало того, что Бруно растерял во времени былую уверенность и теперь вовсе не верил в успех своей затеи, так еще и в городе ему плевали вслед за какие-то несчастные видения, которые ему “посчастливилось” увидеть. Смерть золотой рыбки, ожирение, лысина — разве за такое ненавидят? Но Бруно ненавидели. В конце концов, он перестал шататься по Энканто, предпочитая общество любимой sobrina, которая в свои пятнадцать была намерена одарить его всей своей любовью. Она прибегала звать его на завтрак, обед и ужин, с нежностью вышивала для него очередную вещицу, будь то носовой платок или одежка для крыс (очевидно, этот Бруно стал их любимым хозяином, иначе бы они не лезли на него каждый раз с довольным писком), да и вообще была настолько внимательной, что Бруно становилось неловко. Ну, вдруг задержит на ней взгляд дольше положенного. А она обязательно заметит да еще и счастливо улыбнется, будто ничего лучше для нее нет. Странная Мирабель. Бруно было так страшно за их непонятные чувства, что он постоянно разрывался между “коснуться руки в десятый раз за минуту” и “стыдливо отвести взгляд, а то что о нем подумают?”. Несмотря на стыд и неловкость, желание касаться выигрывало чаще. Необходимость быть с ней билась в Бруно вместе с сердцем, то есть — постоянно и без перебоев. Это было ужасно. Мирабель же, казалось, вовсе не переживала по этому поводу. Она любила его со всей страстностью влюбленного подростка. Порхала рядом, подобно бабочке, и лишь неловко улыбалась на укоризненные взгляды Джульетты. Ну, нравится ей дядя, разве это запрещено законом? Родственник, как никак. Родственник. Вот именно, Мирабель, родственник. К тому же, старше раза в три. —Tío Бруно, почему ты меня не любишь? — она сидела у него на коленях, болтая ногами, и слава богу, что в его комнату можно было входить не каждому. — Я люблю тебя, Мирабель. Так люблю, что готов отречься от семьи. “Тем более, что я это уже делал” — Не надо отрекаться. Надо быть и любить, — Мирабель обвила руками его шею, доверчиво прижимаясь к груди. — Ты, tío, самый лучший на свете. Бруно сморщился, будто наелся лимонов. Наверное, Бруно со второго круга вознесся бы на небеса от восторга, но теперь Бруно отчетливо понимал, что не заслуживает такой любви. Он бросил вызов себе и не смог его выдержать. Проигравшим не полагается награда. — Я уже не знаю, как это — быть, — он со вздохом положил руки на девичью талию, почти не смущаясь. — Я так устал, Мирабель. Так устал от того, что никак не могу обмануть судьбу. — Может быть, попробуем вместе? Конечно, он не посвятил ее во все тонкости, но все-таки с благодарностью воспринял предложение. Когда Мирабель удалось его уговорить. Заглядывать в будущее было страшно. Бруно с трудом отмахивался от некстати лезущих воспоминаниях. И он даже не столько переживал за себя, сколько за Мирабель. Мало кто способен стойко вынести видение своей смерти. А уж тем более, такая маленькая и хрупкая девушка. Его Мирабель. Но Бруно ее недооценил. Смерти, слава богу, будущее не сулило, но и радостного было мало. На зеленой табличке переливалась покрытая трещинами Касита, перед которой застыла его sobrina. Мирабель вынесла новость с честью, не проронив ни слезинки, только погрустила немного, а потом — плеснула в него своим энтузиазмом. — Давай изменим будущее? Но Бруно больше не хотел. Кто знает, чем отзовется такое вмешательство. Можно ведь ненароком сломать все то хрупкое, что у них есть сейчас. Тогда Бруно отшутился, сказал, что подумает, а сам ушел проклинать самого себя. Ничтожный человек возомнил себя богом. Их больная (а какая еще?) любовь могла аукнуться не только им, но и семье. Бруно хорошо видел, как падает и потухает свеча, и ему не составило труда разгадать знак. Магия семьи может пропасть. Из-за них. Из-за него. Есть ли силы на последний рывок? Простит ли его Мирабель? Он осмелился поцеловать ее (как немыслимо, страшно и глупо!) в последний вечер, когда она заглянула пожелать ему спокойной ночи. Поцелуй получился смазанным, нервным, будто Бруно цеплялся за соломинку, а не целовал любимую. Мирабель замерла, распахнув невозможно-карие глаза за стеклами очков, а потом, когда он уже собрался отстраниться, обхватила теплыми ладошками его лицо и притянула к себе. Она целовала его с наслаждением, так, словно ждала этого долго-долго. Сердце билось в груди часто и болезненно, Бруно не мог поверить, что они делают все это. Впрочем, наверное, это и было сном, ведь он собирался покинуть ее вновь. Чтобы попытаться найти в последний раз. Уходя, нужно тушить свечи. Бруно затушил все. За закрытой дверью комнаты раздавался тихий плач Мирабель. Бруно вдыхал потоки песка, с ужасом глядя вперед. Зеленая точка колыхалась вдали, как гаснущая свеча, и он боялся, что потеряется, сгинет в этой черноте навсегда. С одной стороны, стоило бы сдаться и не бередить больше душу. С другой — как все-таки обидно не познать настоящего счастья! Каждый раз любовь маячила перед ним, как самый сладкий плод, который нельзя было съесть. Он оставался голодным. Неужели так будет всегда? Колени подгибались, и последнюю часть пути Бруно полз. Хотелось умереть в этой бурной реке под названием Время, опустить руки, сказать: “Я не имею права спорить с судьбой”, но звонкое “Ми-ра-бель” еще вело его в темноте. Это будет последний раз. И пусть ему повезет. Змей выпускал изо рта свой хвост, чтобы повернуться на другой бок. Шаман. Предсказатель. Вершитель судеб. Слепец. По крайней мере здесь Бруно, наконец, не был частью семьи Мадригаль. Он вообще никому больше не принадлежал. Свалившись в Энканто в своей потрепанной накидке, он нагнал жути своим появлением и намеренно окутал себя ореолом таинственности. Все эти слухи про девушек, про жертвы за предсказания, про сбывающиеся случайности он распустил сам. Что за шаман без страшных историй? Бруно отчетливо помнил все прошлые вероятности, хотя ему было не меньше шестидесяти пяти. А может, и больше, черт его знает. Вопросы возраста и собственной слепоты больше его не волновали. Ведь теперь у него была Мирабель. Он не видел ее, но чуял. Безошибочно узнавал звук ее шагов или звонкий смех. Скользя по Энканто, как тень, он выучил, как Мирабель дышит, кого любит, где чаще отдыхает. Она только справила кинсеаньеру, а он уже распустил перья, чтобы однажды схватить свою голубку и унести ее в затерянные миры. Туда, где они смогут быть свободны и счастливы. Удача в конце концов улыбнулась Бруно. По Энканто прошел слушок о возможном разрушении Каситы. Мол, Мирабель Мадригаль увидела трещины на стенах волшебного поместья. И Бруно ждал ее в гости. С нетерпением одержимого. С самообладанием убийцы. Она пришла, вся такая наивная и чистая, что Бруно на короткое мгновение пожалел ее. Пока она не начала говорить. Ее ни во что не ставили в этой семье (снова!), а она готова была потратить на них всю свою любовь. О, нет. Теперь ее сердце будет принадлежать только ему. Даже если для этого нужно будет разрушить прошлое, настоящее и будущее до основания. Бруно позволил ей заглянуть в грядущее, заставляя ее смотреть. Пусть узнает, чем может обернуться слепое повиновение. Но вообще-то, его мало волновала судьба господ Мадригаль, частью которых он когда-то был. Он среза́л ее пряди нарочито небрежно, сдерживая себя, чтобы не впиться зубами в близкую теплую шею. Мирабель часто дышала от страха и его касаний, и Бруно упивался этим звуком. Он мог ее касаться без глупых оглядок на то, что скажут о них. Он мог пугать ее будущим, выдергивая по ниточке желание все исправить. Ему нужна была ее уверенность, ее смелость, ее жертвенность, чтобы получить свое. Потому что он поставил на карту все, что у него было. Потому что ему оставалось жить не больше пяти дней. Песочные часы, которые он обнаружил, перенесясь в эту вероятность, имели полустертую надпись на донышке: “Когда песок иссякнет — иссякнешь ты”. Он этого не видел, но знал. Наверняка тот старый шаман был давно мертв, но надо же, как далеко ему удалось протянуть свои сухие руки. Такие же, какие были сейчас у Бруно. Бруно не видел, но слышал, с какой скоростью сыпется песок. Его должно было хватить на полгода. И Бруно все эти месяцы готовился к встрече с Мирабель. Делал все, чтобы она обратилась именно к нему, наплевав на запреты и страхи. И теперь с удовольствием пожинал плоды, стараясь не думать о том, что с ним станет, если кто-то из них сойдёт с дистанции. Она принесла ему новое пончо — старое пришло в негодность — и он заставил ее танцевать. Он чувствовал движения воздуха и почти видел движения тела. Мирабель подчинялась ритму бубна, неслышно звучащего снаружи, но точно бьющего изнутри. Пляска смерти терзала ее лихорадкой, но Бруно хотел видеть, как далеко она сумеет зайти прежде, чем сдастся. Но в ней была все та же стойкость, которую он встречал уже четыре раза и с благодарностью вкушал в пятый. Соединившись с ней в танце, Бруно закрепил свое право на девушку, которая даже не подозревала, в чьи сети попала. Мирабель задыхалась от его близости, и Бруно был готов задохнуться вместе с ней. Она была достойна его, он — был обязан вернуть себе отнятое. Он едва ее не поцеловал, вовремя одумавшись. Слишком рано. Бруно учился на старых ошибках. Дом семейства Мадригаль разрушался, а Бруно чувствовал в себе все больше силы. Может быть, его питала Мирабель, может — подгоняла смерть, наступающая на пятки. Бруно был готов побороться за свое в последний раз. Она пришла снова, и Бруно почуял острый запах боязливости, смешанный с нотками решимости. О, он не ошибся в своем выборе. Кто еще пойдет навстречу своему страху, кроме Мирабель? Ее кровь на вкус была, как амброзия. Бруно пил ее, как воду, наверное, он бы высосал ее всю, если бы Мирабель не была бы нужна ему живой. В нем осталось так мало человеческого и так много одержимого. Бруно дал ей свою ладонь, и ее почти-поцелуи расцветали в душе кровавыми каплями. Теперь она может его увидеть. — Ты жена мне теперь, — как непреложный закон, который нельзя нарушить. И Мирабель должна была его вызубрить, понять, принять. И он отпустил ее с миром, чтобы дать ей все переварить. Хотя у него оставалось только две ночи и один день. Явившись к ней во сне, Бруно поразился, как скоро она приняла правила игры. Видимо, в ней тоже жили все “другие” Мирабель, которые жаждали соединиться со своим Бруно. Он ласкал ее жадно, наскоро — не было времени растягивать удовольствие. И она приняла его полностью, до каждой царапины, до каждого поцелуя, до каждого движения. До каждого чертова стона. Это обязано было сработать. И это сработало. Мирабель прибежала на следующий же день, как он и предсказывал. Песок в часах почти иссяк, поэтому Бруно уже не существовал при свете солнца. Лишь бесплотной тенью мог наблюдать, как она мечется по хижине в поисках теперь уже своего мужа. Это осознание сладко отозвалось в груди. Он все-таки это сделал. Оставалось только забрать ее с собой и скрыть от остального, жадного до хороших людей, мира. Он соврал ей про спасение Каситы — он ведь вообще не интересовался этим вопросом. Но зато Мирабель совсем доверчиво вложила ладонь в его протянутую руку. И глаза его прозрели. И вернулась былая сила. Мирабель смотрела на него с ужасом и восхищением, и он мог посчитать все ее реснички. Бруно склонился, чтобы получить, наконец, свою награду. Губы Мирабель были терпкими, как вино. Горячими, как кровь. Мягкими, как теплый песок. И будоражащими, как листья коки. Прижав к себе маленькое тело, Бруно ослепительно улыбнулся Мирабель, и она ответила робкой улыбкой. Теперь она — только его. И будь он проклят, если она усомнится в его любви хоть на мгновение. Ноги утопали в песчаных барханах. Идти по ним, держа в руках теплую ладошку, оказалось гораздо проще. Мирабель старалась не отставать, но Бруно все равно время от времени останавливался, чтобы заботливо убрать с мокрого лба налипшие завитушки волос. — Куда мы идем? — наконец, спросила она, вцепляясь в его руку, чтобы не упасть. Ветер почти улегся, и темнота больше не казалась такой гнетущей. — Не знаю, — честно ответил Бруно, вглядываясь вдаль. Зеленая точка больше не мерцала, уверенно сияя в воздухе. — Думаешь, там будет красиво? — С тобой везде красиво, — искренне ответил он, с удовольствием отмечая смущенную улыбку. — Думаю, мы сможем обустроить любой уголок. Они помолчали, перебираясь через особо высокий холм, а потом Мирабель подергала его за рукав пончо. — Знаешь, мне теперь кажется, что я тебя уже где-то видела. Будто мы давно знакомы, просто потом потерялись… — она помахала рукой, подбирая слова, — … во времени. — Все может быть, — туманно ответил он, радуясь ее мимолетному прозрению. — Главное, чтобы тебя это не смущало. — После того, как мы пили кровь друг друга, боюсь, что меня уже ничего не смутит, — хохотнула Мирабель, и он подхватил ее смех. — Сколько тебе лет? — помявшись, все же спросила она позже. — Больше, чем ты думаешь. — И все-таки? — В последний раз было шестьдесят пять. Но если добавить к этому самую первую жизнь, то точно за девяносто. — А ты хорошо сохранился, — хмыкнула Мирабель, перепрыгивая через ложбинку. — И что ты делал все это время? — Искал тебя. — А я точно та? — Абсолютно точно. — А вдруг ты ошибаешься? — На развод подавать не буду, — усмехнулся Бруно, ловя ее веселую улыбку. — Придется тебе меня терпеть всю жизнь. Может быть даже не одну. — Как будто у меня есть выбор, — проворчала Мирабель, а потом вдруг подпрыгнула, до боли сжав его руку. — Я вижу дверь! — Беги первая. Он выпустил теплую ладонь, и Мирабель сорвалась с места к сияющей зеленой двери впереди. Бруно смотрел, как Мирабель удаляется от него, и впервые не чувствовал горечи. Кажется, он все-таки победил судьбу. Отрезал змею голову. Пожертвовал жизнью и получил гораздо большее. Но если бы не ее голос, зовущий сквозь миры, вряд ли он бы смог преодолеть все один. Он ведь так слаб без ее любви. — Бруно, здесь золотые бабочки! Иди скорее сюда! — Я иду, mi vida. Я иду.