Karacosis Wutanis

На фоне тихо играет классическая музыка: чистые ноты пианино, переплетаясь с низкими звуками скрипки, эхом отдаются в огромном зале и поднимаются к стеклянному куполу, откуда щедро льётся солнечный свет. Никто из толпящихся в комнате людей не произносит длинных речей, они перешёптываются, похлопывают друг друга по плечу, подходят ближе, чтобы переговорить. Генри понимает, почему это кажется для них необходимым, ведь сам всё ещё в восторге от того, что сделал. Он видит Сильвию возле красного шелкового кордона, окружающего образец. Она просто сияет, а её густые кудри, собранные в высокий хвост, подпрыгивают, образуя пушистый ореол; она говорит с людьми, что-то объясняет, отвечает на вопросы, и в мире словно бы нет никакого места, где она хотела бы быть сейчас больше, чем здесь. Моника тоже там, как и Кристофер, оба скромно стоят в углу; они не привыкли общаться с таким количеством незнакомых людей, им гораздо комфортнее в лаборатории, но они выглядят такими же гордыми, как и Генри. Они все усердно трудились, — думает Ву, — это их победа, их достижение, как и его. Сам он стоит у одного из больших окон, тени от листьев растущего прямо за стеклом дерева мягко колышутся, заставляя лучи света танцевать вокруг учёного. Растение, созданное им и его командой, выглядит неуместно там, где находится: в стеклянная витрина посреди огромной бетонной комнаты нежные на вид цветы выглядят так, словно они — беззащитные существа, которых держат в плену. Конечно, Генри знает больше. Когда он познакомился с доктором Сэттлер много лет назад, он внимательно выслушал всё, что она говорила о растениях, о том, что они гораздо более «живые», чем люди их представляют, о способах, которыми они защищаются от опасности. Это дало ему некоторую долю уважения к растительному миру и повод переосмыслить некоторые вещи. Начиная проект, Генри решил подарить своему цветку любое оружие, которое могло бы понадобиться ему для выживания, именно поэтому растение нужно держать отдельно от внешнего мира: это злобное маленькое нечто, оно отравит всё, что попытается его съесть, задушит любого соперника, чтобы пробиться к свету, и оно невероятно живучее. Научное общество, если быть честным, не одобрило этого. Они задались вопросом, почему Ву и его команда не направили своё время и ресурсы на что-то полезное, например, культуру, которую было бы легче выращивать, более устойчивую, более урожайную или что-то в этом духе. Конечно, рано или поздно они займутся и этим, но нельзя создать ничего полезного, если сначала не попытаться разрушить все границы... — Это впечатляет, — звучит чей-то голос. Генри оборачивается и замечает медленно приближающегося у нему человека, не сводящего глаз с толпы вокруг Цветка Ву. Это высокий темнокожий мужчина с вьющимися волосами и ухоженной щетиной, и на нём костюм, который выглядит слишком просто, но при этом сидит слишком хорошо, чтобы не быть невероятно дорогим; пиджак расстёгнут, галстука нет, чему учёный сейчас даже несколько завидует. Есть в этом внезапном собеседнике нечто такое, может, как он стоит, прямой и расслабленный, что позволяет Ву сразу определить — мужчина привык посещать подобные мероприятия, а ещё контролировать ситуацию, что бы ни происходило. Генри, возможно, и провёл последние несколько лет почти в добровольной изоляции в собственной лаборатории, но достаточно знает о происходящем в мире, чтобы не узнать этого человека. — Толпа или цветок? — уточняет Ву. — И то, и другое, — отвечает мужчина, пряча руки в карманах, всё ещё глядя на цветок, пока говорит, — Я ещё не уверен, что могу осознать, что это нечто, никогда не существовавшее ранее. Что-то совершенно новое. Это особенное ощущение, — произносит он, затем замолкает на долю секунды, чтобы продолжить: — Я слышал, учёные были несколько... чересчур критичны к Вашему творению. — Они всегда слишком критичны к тому, на что у них самих не хватает смелости или ума, — замечает Генри с лёгкой ухмылкой. Его собеседник тихо усмехается, продолжая изучать экспонат. — Это очень красивый цветок, — наконец говорит он, и учёному кажется, что это довольно бесхитростное замечание. — Возможно, мне следовало дать ему более подходящее название, — легкомысленно отзывается Генри. По какой-то причине ему кажется, что каждое из его чувств чрезмерно обостряется в присутствии этого человека рядом, словно даже собственная кожа становится натянутой. — Я бы так не сказал, — бормочет мужчина низким голосом, мягким и тёплым. — Думаю, название очень даже подходящее. И теперь смотрит на Ву пристальным, любопытным взглядом. Генри тут же моргает, несколько озадаченный, затем улыбается ему, вдруг прекрасно понимая, что, вероятно, он сам смотрит на человека с таким же интересом. У него необычное, но точно никак не неприятное чувство, что его собеседник — единственный во всей комнате, кто замечает учёного, а не только цветок. Мужчина смотрит Генри в глаза, когда протягивает руку, и Ву не прерывает зрительного контакта, когда принимает её. — Саймон Мазрани, — говорит он, — Приятно познакомиться, — его рукопожатие крепкое, но неожиданно мягкое, никаких попыток установить, кто главный. — Генри Ву, — ухмыляется учёный, продлевая прикосновение на секунду дольше, чем необходимо, — И мне очень приятно.

***

Есть что-то такое в его взгляде, что заставляет Саймона чувствовать себя проглотившим кубик льда. Его глаза красивы, такие тёмные, что сложно отличить радужку от зрачка, глубокие и непроницаемые. Когда учёный улыбается, они остаются холодными и неподвижными. Он низкий, доктор Ву, гораздо ниже, чем ожидал Мазрани, но то, как он говорит, как высоко держит голову, помогает ему быть более внушительным, несмотря на рост. И он точно выглядит более привлекательно вживую, чего Саймон не учёл, теперь это заставляет его немного нервничать. Разумеется, он видел фотографии: Джон показывал ему снимки парка и людей, участвовавших в его создании; с них мужчина помнит Генри круглолицым ребенком с короткими, торчащими волосами и заразительной улыбкой. Доктор определённо повзрослел. Его черты выглядят гораздо более резкими, а выражение лица гораздо более сдержанное. В том, как он преподносит себя, есть какая-то холодная элегантность, которой Саймон не разглядел на фотографиях. — Джон Хэммонд очень хорошо отзывается о Вас, — небрежно говорит он, пытаясь осторожно направить разговор в нужное ему русло. — Не знал, что у Джона были какие-то дела с Вами, мистер Мазрани, — отмечает Генри, — Связь и нефть не похожи на сферу его деятельности. — О, это у меня были с ним дела, — признаёт Саймон, — У нас есть общие интересы. Его отец всегда учил его не выдавать сразу всей информации, которую он мог бы предоставить, но у Мазрани всегда была дурная привычка говорить слишком много, когда он напуган, а в Генри определённо есть что-то очень пугающее. Может быть, — предполагает Саймон, — может быть, это знание, что этот маленький человек творит настоящие чудеса, создавая жизнь. — Честно говоря, это он предложил мне прийти сюда сегодня. — Почему же? — спрашивает доктор. Мазрани делает ещё несколько шагов к экспозиции. Это действительно красивый цветок, нежный на вид: безупречно белый цвет лепестков плавно переходит в темно-фиолетовый ближе к центру. — Окрас был выбран намеренно? — интересуется он, оборачиваясь, чтобы взглянуть на Генри. Учёный так и стоял на месте, но теперь подходит, становясь рядом с Саймоном. — На самом деле, это было неожиданностью, — говорит Ву, — Я ожидал чего-то более... кричащего. Ядовитые цветы, как правило, имеют более яркую окраску. Но, думаю, это тоже защитный механизм не хуже других, — бормочет он, глядя на Саймона с очередной улыбкой, которая не затрагивает глаз, — Ну, позволить людям поверить, что ты совершенно безобиден. О, он действительно выглядит достаточно безобидным, этот добрый доктор, но Мазрани не склонен в это верить. Пожалуй, скорее Генри сделает всё, дабы заставить людей думать, что он такой. По какой-то причине это знание только ещё больше интригует. — Так почему Джон сказал Вам прийти? — вновь спрашивает доктор. И у него мягкий голос, такой умиротворяющий, спокойный, почти ласковый. Саймон умеет лгать. Для него не составит труда сказать, что он ещё обдумывает ситуацию, что есть ещё много людей, кроме Ву, с которыми он намерен пообщаться, он может сказать ещё много чего. Но даже сейчас он знает, что может встретиться с тысячью выдающихся умов, и его выбор всё равно падёт на Генри. Научные работы доктора и по отдельности впечатляющие, но он сам... он смелый. Не боится делать то, что другие могут назвать безумием. Только такой человек подходит для этой работы, Мазрани знает, что ложь или попытки тянуть время не принесут им ничего хорошего. — Он сказал, что Вы нужны мне, — говорит он доктору, неожиданно ощущая себя особенно уязвимым. На лице Генри мельком отражается удивление, и Саймон вдруг чувствует невероятное удовольствие от того, что уловил это; затем вежливая улыбка учёного исчезает, Ву выглядит невероятно серьёзным. — Для чего? — осторожно спрашивает он. Наступает черёд Мазрани ухмыляться, пытаясь сдержать клокочущее в груди волнение под контролем. — Для чего-то экстраординарного, — говорит мужчина, — даже более экстраординарного, чем Вы сделали в первый раз. И чтобы сделать это как надо. Глаза Генри удивлённо округляются. Он слишком умён, чтобы не понимать, не знать, что за первый раз, что приходит людям в голову, когда они слышат его имя. В задумчивости Ву долго смотрит на цветок, свой цветок, скрестив руки на груди. И, давай же, — думает Саймон, — давай. — Мне нужно, хм... — бормочет доктор, — Мне нужно, чтобы Вы позволили мне сделать это как надо. — Всё, что Вам потребуется. Вы будете главным в лаборатории, у Вас будет полный контроль над своей областью. — Смогу ли я выбрать себе команду? — Конечно, — говорит Мазрани. — Полный контроль, — повторяет Генри, и это не звучит как вопрос, но его собеседник угадывает, что это именно вопрос. — Полный контроль, — кивает он, — Разумеется, будут какие-то общие рекомендации, но лаборатория — Ваше королевство, у Вас будет карт-бланш там. Доктор задумчиво кивает, выражение его лица такое же нечитаемое, как и глаза; затем он поворачивается к Саймону, смотрит долгим, пристальным взглядом. — Я в деле, — наконец говорит он.