Дар и побочные эффекты

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Сан смотрит на свои дрожащие пальцы и вряд ли слышит слова, что вылетают изо рта суровой женщины в форме. Излом бровей, жёсткая складка у рта, немного отсутствующее выражение глаз. Она явно устала работать с такими подростками, как он, но ощущает в этом острую необходимость. Об этом говорит шрам на руке и шее. Обожжённые следы отпечатков маленьких ладоней. Такое бывает, когда спящая сила просыпается в ребёнке и лезет наружу, не замечая ничего. Ни родства, ни смысла, не видя ни препятствий, ни причин останавливаться.        — Ты легко отделался.        Сан согласен. Легко. Он просто застыл на перекрёстке, сходя с ума от боли, которая накрыла его вместе с коротким и красочным видением. И машины его не задели, и сам он попросту свалился без сознания едва ли не в руки паре неравнодушных стариков. Очнулся в больнице и спустя час к нему в палату вошла женщина, которая зарегистрировала его в базе и сейчас инструктировала его. Мама не смогла вырваться с работы, а отца он не видел так давно, что не уверен в том, что помнит именно его, а не соседа. Да и дар не такой уж разрушающий, как у некоторых. Хотя как можно называть это даром, если больше похоже на проклятие.        — Боль чаще всего лишь бонус к побочке. Поэтому будь готов. По этому телефону звонить в случае, если ты понял, что именно является побочным эффектом твоей силы. Мы проведём исследование и внесём тебя в базу для полноценной регистрации и выдачи удостоверения. Всё понятно?        Сан просто кивает, больше не поднимая головы. У него перед глазами образ мальчишки такого же, как и он, что в ужасе закрывает уши весьма нестандартным способом — согнутыми в локтях руками, на одной след ледяной пятерни, на втором огненной. А в уши бьётся такой крик, что Сан сам глохнет. Он не понимает, что говорит парень, но несмотря на внешность, артикуляция не принадлежит корейскому языку. Зато крик будто на повторе долбится в уши.        В школе его и в глаза и за глаза называют Кассандрой и поднимают на смех, тыкая пальцами. Видения настигают его буквально везде, и порой он думает, что хорошо было бы иметь способность пирокинеза, чтобы поджечь тетрадки под носом у одноклассников, чтобы те не насмехались. Но это желание всегда кратковременное и проходит слишком быстро, потому что он вспоминает маму и ту женщину с ожогами на шее и руке. Он бы не желал причинить вред маме. А видения приносят боль только ему.        Регистрация затягивается, потому что побочный эффект Сан вычислить никак не может. Он не хочет видеть будущее. Ему бы обычным парнем, как Уён быть, чтобы влюбляться и дурачиться.        Уён, что вначале бодро шептал «Это ж обалденные возможности! Подсмотреть ответы на экзамен, свернуть, когда надо!», понял, что так это не работает спустя время и отдалился. У него первая любовь с улыбчивым веснушчатым чудом, куда ему до друга, который на полуслове замирает и едва не воет от боли, всматриваясь в нечто, видимое только ему.        Сан и сам влюблён по уши. Сначала в Харина из класса на год старше, потом в его одноклассника Сонхва, потом в Минги из параллельного. Ещё год он отдаёт любви к Юнхо, а после и безграничной влюблённости в Хонджуна, что в выпускном классе является помощником учителя.        Каждый год новая влюблённость, что граничит буквально с одержимостью, но при этом разбивается о скромность и некую забитость Сана, который контактировать может буквально с каждым встречным, но только не с тем, кто заставляет сердце биться чаще.        Влюблённость в Хёнджина едва не стоит ему здоровья, потому что рядом с ним Сана накрывает болью в разы сильнее, из-за чего приходится не просто контакта любого избегать, а даже присутствия на одной лекции. Правда, чтобы понять, что это так тело реагирует на Хёнджина, требуется без малого три месяца, последний из которых ему приходится провести на реабилитации из-за пребывания на грани болевого шока слишком долгое время.        Видение о том, как на Чана, замкнутого парня, что учится на два курса старше, приземляется гаргулья, застигает Сана на физкультуре, и он катится через голову прямо под ноги бегунам, отчего травмы получает с полдюжины человек, не считая самого Сана. Отправив отчёт, Сан позволяет медсестре обработать ссадины и смотрит в окно на роскошную зелень с проблесками цветов.        Его отчёт даже не читают, оправдывая это тем, что одна и неважная жертва куда менее проблематичная тема отчёта, чем гибель на телемарафоне, видение об этом приходит во время ужина. И обычно тихий среди людей Сан, корчась от боли, кидает в стену тарелку с едой и кричит так, что к нему спешит староста курса, чтобы встряхнуть как собачонку. Голову мотает из стороны в сторону, но сейчас плевать. Почему-то в госорганизации решили пожертвовать одним из одарённых студентов в пользу двух бомжей с телемарафона.        У Сана вместо крови кипяток и первые сомнения о том, стоит ли вообще спасать кого-то, если можно решать, кто важен, а кто нет?        С Чаном они пересекались не так уж много раз, чаще в столовой, в душевой или коридорах общежития, перебросились всего парой слов, но впечатление Чан производил всегда хорошее, несмотря на стиль и несвойственную экстравертам замкнутость. Может, они и учились на разных курсах, но все студенты знали друг друга, многие знали и о способностях других в отличие от Сана, которого мало заботила сила вообще. Он сам не знает, почему ему всегда было параллельно, что умеет собеседник, если они уже разговаривают, что само по себе является чудом. Порой Сану даже кажется, что язык к нёбу скоро прирастёт за ненадобностью.        Сан решает во что бы то ни стало, помочь Чану и отвести от него беду. Потому прибегает к сомнительной методике медитаций, оправдывая себя тем, что не запрещено, то разрешено, чтобы увидеть место и время падения каменной фигуры на курчавую голову старшекурсника. Медитации приносят результат, но у Сана остаётся буквально десять минут, чтобы найти решение и добежать до нужного угла университетского кампуса.        По дороге ему как назло встречается куча народу, студенты, жаждущие общения, преподаватели, которым срочно что-то от него нужно, начиная от забытой домашки до помощи в подготовке лекции, и Сан обещает всем и всё, лишь бы поскорее отделаться от них и наверстать упущенное. Он боится не успеть так сильно, что бежит, не разбирая дороги. Оттого и вляпывается со всего маху в идущего, валит его на траву и почти успевает открыть рот, чтобы извиниться, когда понимает, на кого налетел.        — Что ты делаешь?        — Спасаю тебя.        — От чего же? От ходьбы? — Чан замирает, глядя расширившимися глазами куда-то Сану за спину. Слышится душераздирающий грохот и громкий визг студентов, врассыпную мчащихся прочь от угла здания. — Спасибо.        — Не за что.        — Чхве Сан, — раздаётся сверху со стальными нотками. — Вас просит к себе декан.        Сан поднимается с Чана и неловко улыбается, а потом обмирает от лица стоящего рядом с ним старосты. Оно не обещает ничего хорошего. Но ничего хорошего — это всего лишь изоляция на четырнадцать дней в комнате, что больше напоминает карцер. Это куда проще, чем понимание того, что не сделавший ему ничего плохого Чан мог сильно пострадать. Его наказали за медитации, а это неплохо упрощает жизнь. Потому что хороший человек не пострадает из-за его решений. Сан уверен, что Чан именно хороший, хотя убедиться в этом не может никак. Особенно здесь.        Чонхо — один из немногих, о чьей силе Сан в курсе, первокурсник, закончивший экстерном школу, обладает такой же силой, хоть и с совершенно иной побочкой. Именно он наведывается во сны к Сану и говорит с ним, рассказывая о том, что происходит в университете в его отсутствие. Тоже нарушает, но Чонхо не раз бывал в изоляторе и прекрасно знает, каково это, видеть одно за другим видение и не быть способным помочь. Потому что отчёты будут взяты у него лишь, когда он выйдет. И для многих будет слишком поздно, если только те же картинки не увидит кто-то другой. Это не похоже на ту дружбу, что была в школе с Уёном, но это лучше, чем ничего.        Чан улыбается ему порой и даже машет рукой, Сан отвечает ему тем же, но влюблённость в Хёнджина и обилие видений снова вырывают его из привычной жизни. Чонхо лишь кивает Сану, указывая на занятое место в столовой, которое оставляет всегда, хотя их сторонятся больше, чем даже пирокинетиков, что могут поджечь буквально всё вокруг себя. Может, потому, что они, застывающие в неподходящие моменты, раздражают людей из-за необходимости как-то реагировать на испуганные или безумные взгляды сновидцев.        — Ты влюблён в меня? — в лоб спрашивает Минхо, когда Сан учится на втором курсе. У Сана губы дрожат как желе в руках эпилептика, но всё же он кивает, закусывая их до крови. — Мне так жаль, что у тебя такая побочка. Можно мне тебя обнять?        Сан кивает, не вникая в смысл сказанного. Это едва ли не первые обнимашки со школы. На выпускном Уён с Феликсом его тискали изо всех сил, прощаясь не только на каникулы, но, возможно, и навсегда. Они всегда горели танцем и были обычными, потому и поступать поехали в столицу. А Сану досталось высшее учебное для «одарённых», чтоб его. У Минхо сила непонятная. То ли животный магнетизм, то ли способность понимать всё живое. Да и важно ли, если Сан в нём по уши? В его объятиях тепло и спокойно, но с ними приходится прощаться.        — Ты береги себя, ладно? И зарегистрируй побочку, тебе опасно с некоторыми из нас находиться на расстоянии ближе пятидесяти метров, — на вздёрнутые в удивлении брови отвечает просто, похлопав по лацкану форменного пиджака: — У тебя нет нашивки. Это может быть опасно. Подай заявку, может, с соседом повезёт больше, чем с Ёнхуном.        Не сказать, что с Ёнхуном Сану не везёт, но чарующий голос соседа частенько выбивает его из колеи и лишь когда в комнату влетает ураган в лице Хвануна или же мрачная красота в лице Тэяна, который староста в их общежитии, Сан может хотя бы начать дышать. Способность Ёнхуна помогает пережить боль, отвлекая, но от жизни он отвлекается тоже. Будто поддавшийся пению сирен моряк, который забывает о еде и воде. Сан и сам понимает, что ещё три курса, и не дай бог в соседи попадётся кто-то с силой типа Хёнджина, он просто умрёт от боли при очередном видении.        После регистрации и пересмотра его расписания, жить становится легче. Боль и впрямь лишь лёгкая побочка, стоит вычислить настоящий побочный эффект. Выписанные препараты помогают легче переносить влюблённость в Минхо, который вместо того, чтобы избегать его, становится другом. И хоть Сану вовсе не хочется видеть по ночам отрывки чужой жизни, он знает, кого Минхо носит в своём сердце. Знает и с грустью смотрит на правильные черты, в которые можно без труда влюбиться и без всяких спецэффектов в виде побочек. Но почему-то он счастлив за Минхо, в которого хочется быть влюблённым.        В новом учебном году его соседом становится подозрительно тихий и тёмный, словно мрачный жнец Чан. Из ярких пятен в его образе — дурацкие жёлтые наушники и розовая подсветка у кровати. А остальное (даже зубная паста) чёрное. Чаще всего Чан сидит в наушниках с ноутбуком, друзей не водит и сам выходит нечасто, зависая за работой над проектами до утра.        Из особенностей, что заметил Сан в первый же день пребывания в университете, — нарукавники, что носят баскетболисты. Сан не допытывается, не имея привычки. Даже не знает, что за силой обладает Чан, ему достаточно того, что даже с тем, что Чан вечно полуночничает, он высыпается, будто нет ни розовой подсветки, ни кликанья мыши, ни дурных снов.        А ещё Чан Сану нравится. Не до безумных мурашек или полного транса, как это бывало с влюблённостью, что шла побочкой к его «дару». Ему просто нравится находиться рядом, ловить жесты и изменения мимики взглядом. Сан умеет различать вроде бы одинаковые футболки Чана, точно знает, когда он не в духе или совсем разбит. Хоть они и не разговаривают по душам, а вообще чаще всего молчат каждый о своём, понимать его не так сложно, как жалуются в университете. Как бы то ни было, тёплое чувство в животе рядом с Чаном у него постоянно, и от этого спокойно и хорошо. Как в детстве, когда не было и следа чужой жизни перед глазами.        Сан впервые остаётся в университетском общежитии на каникулы. Не хочет портить матери первый полноценный отпуск с недельным отдыхом в санатории, который мама заслужила одним фактом своего существования, а ещё он знает, что на отдыхе она повстречает отставного моряка, который увезёт её на Чеджу и сделает по-настоящему счастливой. И мешать этому не намерен. С подработкой для таких, как они туго, но зато государство платит приличное пособие, отгораживаясь от «одарённых», но и поддерживая, так как только госструктуры берут их на работу. Не спешат просто. Пока не пройдут полный цикл обучения, который начинается с окончания школы, никакого тесного контакта с обычными людьми, за исключением родственников.        Чан тоже остаётся, и Сану очень приятен этот факт. Препарат ему подобрали хороший — влюблённость в этом семестре глаза пеленой не скрыла, её попросту нет, и тут хоть банкет закатывай. Да и боль не так часто терзает тело, несмотря на то, что видения стали полноценными. Не обрывочными, как были, не путанными, а полноценными. Он часто видит имена, адреса, запоминает лица и местность, записывая все видения в отчёт и отсылая после каждого «приступа».        Чан даже соглашается пойти в парк впервые на его памяти. Ничего такого — посиделки немногочисленных оставшихся в общежитии студентов в честь небольшого перерыва. Ни алкоголя, ни курева не предвидится. Никто не хочет рисковать не только местом в университете, но и жизнями других.        — Слушай, а ты кудесник, — толкает его плечом Чанбин и скалится на подначку Ёсана. — Чтоб Чана из норы вытянуть, это надо уметь убеждать, как Минхо котиков. Хотя этот глазастый кого угодно убедит, — со вздохом произносит Чанбин. — Жаль, уехал только. Хён вернулся из поездки, вот он и сорвался. А обещал, между прочим, наготовить еды, задница такая.        — Отличная задница, — с совершенно ничего не выражающим лицом произносит Чан. Сан давится соком и впервые за долгое время хохочет. Все смотрят на него, отчего делается неуютно, но через мгновения подхватывают смех, и лишь Чан недоумённо, хлопает длиннющими ресницами. — Я что-то сказал не так?        — Всё по правде, хён, без базара, — едва не хрюкая, стонет Джисон, кусая Чанбина за бедро в попытке успокоиться.        — Звёзды сегодня будут красивые, — задумчиво говорит Чан, откидываясь спиной на дерево.        Раскидистый дуб прячет их всех под своей роскошной кроной. Они расползлись по полянке в тени будто гусеницы в поиске сочных листов, а Сан так и остался сидеть там, где сидел изначально — на границе света и тени, щурясь на солнце.        — Почему ты так думаешь?        — Небо чистое, как твои глаза.        Губы Сана дёргаются и складываются в робкую улыбку. С Чаном спокойно и хорошо. Даже порой кажется, что никого вокруг нет, только они вдвоём. Хочется упасть на траву, раскинув руки, что Сан и делает. Но вместо травы проваливается в какую-то мерзкую пучину, где есть только темнота, удушье и чьи-то всхлипы. Инстинкт подсказывает вынырнуть оттуда и сделать полноценный вздох, но желание помочь пересиливает. Каждый раз, когда удаётся помочь, становится легче. То ли так работает его «дар», то ли это чистая психосоматика, но Сан вслушивается и всматривается, различая мелочи, пока его тело бьётся в агонии на зелени травы. Он приходит в себя, судорожно пишет отчёт, отправляет и проваливается в беспамятство, так и не разобрав, он всё ещё в парке университета или же на больничной койке. В себя он приходит в своей постели, а рядом обнаруживается хмурый Чан, ещё больше похожий на мрачного жнеца, чем обычно. А потом Чан склоняется над ним и целует, легко касаясь его губ своими полными и мягкими.        — Ты что делаешь? — ошарашенно шепчет Сан. Голос сиплый, дрожащий, похож на огонёк свечи под порывом ветра.        — Забираю боль.        — Ты ненормальный?        — Но тебе стало легче, — не спрашивает — утверждает.        — Неправда, — Сан обхватывает себя руками и категорически качает головой. Но… — Стоп. Как ты..?        — Я — обезболивающее.        — Что ты?        — Моя сила — убирать боль.        — И куда ты её убираешь? — Сан усаживается поудобнее и, сузив глаза, смотрит с подозрением на Чана. Будто чужая боль сама сейчас даст отмашку, где она прячется. — Она же должна куда-то деваться.        — Я не знаю.        — А мне кажется, я знаю. Снимай нарукавники.        — Зачем?!        — Спорим, у тебя там отпечатки огня и льда, которые ты забрал первыми.        — Как ты..?        — Ты — первое моё видение. Ты и твоя боль.        — Прости.        — За что?        — Мне всегда больно. Надеюсь, ты не видел ничего больше обо мне. В этом году, правда, полегче. Препарат, видимо, хорошо подобрали.        — Или соседа, — из узкой щели двери показывается хитрая моська первокурсника.        — Свали в туман, ушастый, — беззлобно бурчит Чан, запуская в Чонина теннисным мячом. Слух Чонина давно стал притчей во языцех, но Сан почему-то думал, что тот домой уехал, а не подслушивает под дверью.        — Тебе в этом году стало легче?        — Да.        — И мне. Это что-то значит?        — Да! — снова в комнату суётся Чонин. — Мне Тэян-хён сказал, что нейтрализаторы нашли друг друга и это подтвердили тесты.        — Скройся, — в двери лезет довольный как слон Чанбин с подозрительно распухшими губами, оттаскивает Чонина за пояс джинсов и по-клоунски раскланивается.        — Думаешь, правда?        — Может быть. Мне правда полегче и с первой побочкой, и со второй.        — У тебя тоже их две? — удивлённо спрашивает Сан.        — И у тебя?        — Ага. Вторая дурацкая совсем. Но для других безобидная.        — Только не говори, что…        — Что?        — Что поцелуи лечат, а не только калечат.        — Не скажу, потому что не знаю, — бурчит Сан. — Я не целовался ещё.        — Господи, как ты до третьего курса мальчиком-зайчиком дожил-то? — подаёт свой голос Чонин из-за двери, а потом взвизгивает как от щекотки. Слышится громкий хохот в несколько лужёных глоток и вдали стихают звуки погони.        — Вот же жопа с ушами, — качает головой Чан, а потом кричит вдогонку. — Чанбин, займи ребёнка.        — Я не ребёнок! — издалека слышится вопль Чонина.        — Да-да-да.        Чан смущённо трёт затылок и отсаживается от Сана подальше.        — Что значит нейтрализаторы нашли друг друга?        — То, что мы нейтрализуем побочку друг друга. Мы уже проходили, а вам ещё два курса до этого предмета. Редкость, кстати.        — Такие люди и впрямь существуют?        — Уверен на все сто. Всегда и везде, когда есть ты, комфортно, будто мы всегда отгорожены от всего мира плотным и непроницаемым слоем. И… мне не было больно, когда я забирал твою боль.        — А я не влюбился в тебя без памяти.        — Жаль. Ты мне нравишься, — ох, уж этот Чан, привыкший говорить всё напрямик. Это не самый страшный побочный эффект из возможных, но смущает порой неимоверно. Сан кусает губы, глядя на поникшего Чана.        — Прости, но эта побочка даёт мне год безумной влюблённости и полное равнодушие потом. А мне бы хотелось любить тебя дольше, — Чан поднимает на него глаза, а Сан давится дыханием и словами, но всё же произносит вслух то, в чём боялся признаться самому себе. — Потому что ты мне тоже нравишься.        — Да поцелуйтесь вы уже!!! Это здорово помогает! — крик разносится по всему этажу.          — ЯН ЧОНИН, Я ТЕБЕ ЖОПУ СЕЙЧАС НАДЕРУ!!! Ну-ка иди сюда!!! — ревёт Чанбин.        А всё последующее тонет в самом сладком поцелуе, который отметает боль и страх, давая надежду на будущее, что иногда приходит во снах к Чонхо, который обязательно расскажет об этом Сану утром за завтраком. А пока им не до окружающего мира и общажного шума.