Харука

В своей жизни Муто волновало всего три вопроса: а) «посчастливится» ли еще раз угодить в тюрягу; б) быстро ли затянутся ссадины на костяшках после очередной драки; в) как долго он еще сможет оставаться равнодушным, глядя в эти большие, блестящие изумрудью глаза. Пока что терпимо, сносно (касательно всех пунктов). Только вот контроль постепенно испаряется, песком сыплется между пальцев – медленно, мерно, иногда же с бешеной скоростью, стоит только нерадивому заму снова накосячить и явиться на ковер. Ясухиро глядит строго, уже давно без осуждения и цепкого интереса. Догорел он уже давно, притоптанный сверху каблуком сплошного непонимания. В Харучие много такого, странного и неуловимого, дурного и отчаянного, такого живого и теплого. Лезть в душу своего младшего подчиненного он, вообще-то, не планирует. Однако почему-то каждый раз, сжимая до синих отметин его узкие бедра, ловя дыхание вечно разбитых и обветренных губ, кончиком пальца описывая острые контуры ключиц, думает, гадает, в кого же этот парнишка такой дурной пошел: в папку? в мамку? в вожделенного Майки? Или сама судьба решила выдать ему этакий сюрприз, подогнав в отряд это исчадие ада, маленькое и злое нечто. Его милого нежного Харуку. - Нет, ты не Харучие, - Муто сам не осознает, как тихие слова минуют губы, звучат жалко и почти задавленно, будто голосовые связки обрываются прямо на полуслове. Как и возникшая в голове мысль. Как и пристальный взгляд, изучающий профиль зама, пусть и частично скрытый подаренной маской, скосившийся на широкую розовую крону, стоит тому только обернуться. – Ты ебанный Харука. Юноша удивленно моргает, бегает глазками, будто вылавливая подсказки. Забавный такой, когда сбивается с толку, смятенный, что аж фырчит от возмущения. Заждался, глупыш, засиделся, - вон, сколько мелких лепестков запуталось в волосах, сколько осыпалось на плечи, забилось в складки формы, а ему хоть бы хны. Ему – да, Мучо – нет. - Мне нравится! – довольно так выдает, звонко, вприпрыжку, что аж лавина лепестков ссыпается на землю, туда, куда и был заказан им маршрут. С чего все началось? Ну, подумайте, с чего может начаться взаимодействие капитана отряда со свежей кровью? С приказа лидера. И вот приволакивает Майки к нему это – неусмиренное чудище, образец спеси и непокорства. А по факту – брыкающийся метр с кепкой, которого Майки крепко, чтобы не удрал, держит за шиворот, да так, что тот едва ноги по земле волочит. Смешной, злой, диким волчонком осматривается. Только вот словечки с губ слетают отнюдь не детские, а за опущенными плечами – вагон проблем. Ясухиро, откровенно говоря, не знал, что с таким делать. А мальчишка лишь осклабился, хмуро руки стянул на груди, с интересом рассматривая человека, в чьих руках отныне будет и кнут, и пряник. Ясухиро долго не понимал, в чем подвох. Неожиданный подопечный все светил своей разбитой мордашкой, горящими изумрудными огоньками вместо глаз, парой крестообразных шрамов на щеках. Взгляд этот – оценивающий, изучающий, но при этом пустой, как пленка, когда фотограф после долгих настроек так и не сделал ни единого снимка, – был слишком знаком ему: множество раз видел в собственном зеркальном отражении. - Ты тоже не можешь найти свое «место»? – спросил всего один раз, равнодушно, сухо, и не надеясь получить что-либо кроме напряжения от затянувшегося молчания. – Прямо как и я. Тем не менее, подвох должен был обнаружиться, и вовсе не потому, что Мучо в силу должности подозрительный, недоверчивый. Скорее – предвзятый. Глава ему едва ли не сатаненка в человеческом облике описывал, и теперь он не понимал, где эта восхваленная сущность может прятаться, когда Харучие шипит, стоит лишь попытаться оторвать пластырь от ранки, и начинает шмыгать носом от малейшего похолодания… Вот именно за этим дьявол и скрывался, за неплотной занавесью, что так легко прорвать. Санзу был известен своей драчливостью и самодурством, и, собственно, по этой причине Манджиро нещадно и с нежной дружеской заботой затолкал его под крыло пятого отряда. Авось приживется, пар выпустит, спесь сбросит. «Да нихуя», – сказал Муто после первой же пизделки даже при всем своем неверии в способность этого шкета выдержать хоть удар. Удар, как раз таки, тот держать умел, да и свой был поставлен неплохо. Временами складывалось ощущение, что у Харучие очень серьезные и столько же нездоровые отношения с драками: они любят его так же сильно, как сам Санзу любит их. Вон, лицо постоянно в следах этой взаимной симпатии – синяки, ссадины, царапины. Харучие оказался славным бойцом, с энтузиазмом смертника всегда рвался в самое пекло. Он явно из тех людей, у которых никогда в жизни не должно появляться суицидальных мыслей, иначе пара-тройка судмедэкспертов точно поседеет, когда будет измерять глубину изощренности и сообразительности покойника. Ясухиро сбивался со счета, раз за разом хватая этого пацаненка за шкирку и оттаскивая куда-то за спину себе. Пусть прикрывает своими узенькими плечами рослого и крепкого капитана. Что удивительно – справлялся. Кстати, Мучо, ты знал, что твой подопечный еще и фехтовать умеет?! Ну-ну, еще узнаешь. Харучиё вообще оказался куда крепче и сильнее многих, и оставалось лишь гадать, откуда сила такая в этом худощавом нескладном теле, откуда такое рвение. Мучо лишь поражался. А Санзу тем временем напяливал свою свастоновскую форму и раз за разом ввязывался во что-то такое, куда никто в здравом уме и не посмотрит. Да еще как напяливал – так, что и ни единой складки или затяжки на плотном полотне не сыщешь. Прямо хоть так отправляй его вперёд, вперёд, вперёд… И вниз. На самое дно кровавой реки, иссечённой тремя перекрёстками. Другая дорога ему неведома, как и конечный пункт назначения. Незачем выискивать свое «место», когда оно тебе элементарно не нужно. Вот только о чем же тогда он думает, превозмогая боль и крепче стискивая зубы, в очередной раз получая раны? А получает он их немало. И снова черти в который блядский раз. В хризолитовых глазах мутно, как на водной глади, сплошь усыпанной седым туманом. Парень щурится, солнце светит прямо в лицо, раздражает, наверное, печет, а Муто даже не предлагает пересесть на ступеньку повыше. Только губы плотнее поджимает и зубами отрывает кусок бинта. - Рукава, - напоминает он. - Да знаю я… - что-то там бормочет, отводит взгляд и недовольно шипит, изрезанными пальцами стараясь задрать злополучные рукава. Морщится, видя, как кожа пачкается, стирая с черной ткани ржавые разводы. И снова поглядывает исподлобья, хмуро, выразительно, виновато, будто готовясь в любой момент подорваться и убежать, боясь новой взбучки от командира. Разве он бил его хоть раз? Разве не сам Санзу на первых порах пытался права качать и как-то так опасненько задираться? Ясухиро пришлось напомнить, за что он отсидел в колонии. И еще прозрачно, но доходчиво так намекнуть, что переломить Харучиё хребет будет ему не сложнее, чем сломать палочку для еды, если тот, мать его, не успокоится. Успокоился. Мучо смотрит на эти руки – молочно-бледное полотно, сплошь исчерченное красными нитями – и вымученно вздыхает, откладывает бинт. Если бы придурь Санзу забивала ему голову не на все извилины, то ему бы точно не приходилось хватать того поперек тела и тащить куда-то подальше. Сам же потом жалуется: то смеются с них, то руки сильно болят, то - ой, Ясухиро-сан! - по башке своей дурной опять получил. Вот бы уже уебали один раз хорошенько, чтобы там на место все встало. - Давай сюда, - строго так приказывает, безапелляционно, и хватает руки подчинённого. Ладошки небольшие, кончики коротких пальцев ледяные почти. Сам закатывает ему рукава и, щедро вымочив свои руки в бетадине, так просто растирает кожу до самого локтя, без ваты и бинта, смазывает каждый оцарапанный палец, изучает костяшки. Чтобы они не так подвергались травмам, он дал будущему заму кастеты. Лучше бы не давал. Следы от них еще хуже. Санзу только дивуется, что не жжется и не кусает ранки. Слишком привык к спирту. У Муто от такой информации аж зубы сводит. Санзу вообще славный малый. Только вот рукава закатывать постоянно забывает: когда застирывает свою форму в грязно-красной воде, когда пытается заваривать лапшу и когда, слив куда-то в раковину свою кулинарную неумелость, принимается за нормальную еду Мучо. Постоянно приходится подкрадываться сзади и заворачивать эти безразмерные уже мокрые и грязные рукава, ощущая, как юноша вздрагивает от подобного проявления заботы. Харучие вообще немного шуганный до близости, нелюдимый совсем, неприступный. По крайней мере, Ясухиро ни разу не видел его в компании сверстников. Но зато какой привязчивый, как дворняжка. Как глава и приказал, пятый отряд принял новичка со всей надлежащей ответственностью, Муто лично взялся за него и не заметил, как тот начал повсюду шнырять за ним. А затем его же стараниями помаленьку и привязываться, открываться. Вот только чем вызвана эта привязанность, ему знать со-о-овсем необязательно. Харучие – это мозаичная картина, состоящая из мелких пестрых деталек, иногда не вяжущихся друг с дружкой, но каким-то чудом оказавшихся частью единой картины. Да он сам весь такой цветастый, прямо как фейерверк и свет от него, стоящий перед глазами, даже когда их закрываешь. И такой же бесполезный - взрывается ярко, но коротко, существует без цели. Мучо совсем не понимал, чего от жизни хочет Санзу. Порой казалось, кроме «здесь и сейчас», у него нет ничего. Но почему-то каждый раз, прибегая на собрания банды, так жадно пожирал взглядом Майки, ловил каждое его слово, будто нетерпеливо ожидал чего-то и так разочаровывался, не услышав этого. Казалось, у какого-то зама пятого отряда наполеоновские планы на Свастику, куда большие, чем у самого Сано. Если Харучие вообще может желать чего-то подобного. Пытаться понять Санзу – все равно что ловить ветер в бутылку, смотреть на нее и надеяться, что внутри хоть что-то осталось. Он – чертова головоломка, к которой нихуя нет инструкции. И которую хочется разгадывать и разгадывать. Санзу – это как неожиданный подарок, с которым не знаешь, что делать. Как красивая куколка, которую некуда деть: поставишь далеко – не рассмотришь, слишком близко – рискуешь повредить. Харука будто полностью создан из подобных контрастов. В любом замесе всегда в первых рядах рвется в бой, в одиночку раскидывая по несколько человек (а если в руку ему вложить обломок трубы, то, м-м-м, вообще получится идеальная машина для избиений). Обязанности свои исполняет безукоризненно – Мучо сам наблюдал, с какой жестокостью тот выбивает информацию у потенциальных дезертиров и предателей и… каким-то сардоническим наслаждением, что ли… Так, что руки потом покрыты кровью, как перчатками. То, что его подчиненный немного с приветом, он понял почти сразу, безумие в карман не спрячешь. Санзу исполнительный, внимательный, смекалистый, пунктуальный, до чертиков аккуратный, инициативный, - в общем, идеальный помощник. Для инквизитора. Почему мотыльков всегда тянет к огню? Ясухиро не знает. Ровно как и то, почему люди всегда стремятся заполучить то, что может легко их уничтожить. Харучие – опасный тип, мутный, и его поначалу нужно было контролировать, придержать на мушке, и желательно, поближе. И Муто держал, и тогда, и потом. Слишком близко, непозволительно близко, так, что тепло чужого тела согревает грудь, что можно зарыть пятерню в мягкие локоны на затылке, что дыхание становится одним на двоих, что в голове застревает одна-единственная, такая важная мысль – Харука, Харука, Харука… И думал лишь о нем, лаская свою будущую погибель, отдавая столько нежности собственному палачу. Санзу был диким немножко, как пойманный звереныш, иногда царапался, иногда кусался. Как можно приручить дикого волчонка? Приласкать, прикормить, дать почувствовать себя в безопасности. Харучие нередко бегал с урчащим животом, а Мучо хватал его за шиворот и вел на кормежку, пока тот не грохнулся в обморок. Кстати говоря, в кафе его лучше не брать – разорит. Ясухиро смотрел на ужасающие цифры на счете, но с еще большим недовольством понимал, что подопечный просто пытается выжать максимум. По каким борделям и притонам шатался Санзу – тоже загадка. Как и то, почему он вечно сопливит, голодает, недосыпает, но его форма всегда идеально отглажена. И сам шкет – полнейшая загадка и несуразица, и любую подсказку приходится клещами вытягивать. Харука сказал, что у него нет семьи. Мучо взвалил эту роль на себя. Хозяином стал, одомашнил беспризорного пса. Санзу вообще расторопный, даже слишком. Только вот зонтик постоянно забывает, и тогда будет хоть весь день мокрым шляться по городу. Приходится носить с собой. И вообще себя не жалеет – дома так и будет бегать в шортах даже в зиму, пока его не поймаешь и насильно не затолкаешь в свитер, который Муто стал давно маловат, но вот на заме смотрится как неприлично короткое платье. Домашний Харучие – это представление отдельное. Об этой его стороне он знал слишком много для всего лишь начальника, да и Санзу бывал в его квартире слишком часто для обыкновенного заместителя. На работе – крошит людям лица до состояния кровавого фарша, а дома… Сидит себе на стульчике, подтянув одно колено к груди, второй ножкой болтая, неизящно горбя вечно прямую спину и с жадностью во взгляде ожидая свою порцию. Или сворачивается калачиком на диване, будто боясь занять больше места. И так засыпает. А потом приходится переносить его, на кровать укладывать. Или шлепает мокрыми босыми ногами по полу, чертыхается вполголоса, потому что снова забыл полотенце. А Муче потом выскребать из всех углов волосню под звуки фена из соседней комнаты. Кошмар, он же сам нарочно налысо побрился, лишь бы только избегать подобной еботни, вот только заместитель воспринял подобное предложение в штыки и с таким ужасом в глазах посмотрел на включенную машинку, что пришлось незамедлительно отложить ее. И еще это чудо в перьях постоянно ходит по дому в шортах, в любую погоду и любое время года. А потом на боль в горле жалуется, по ночам крепче жмется, обхватывает ледяными руками чужую шею, утыкается в нее холодным носом. Санзу – шкода та еще, жадная, голодная до ласк, требовательная, в чем-то эгоистичная и строптивая. И отказать ей невозможно. Этот парень явно из тех, кто вечно будет просить быть понежнее, нарочно изводить, практически до упора надрывая последние рычаги самоконтроля, когда хочется его всего, целиком и полностью. Инструмент, к которому нужен особый подход. И Муто искал, постепенно изучал это тело, учился делать ему хорошо – иногда удачно, нестерпимо приятно, иногда болезненно и слезно. Зачем? Да потому что это стало особым фетишем, - только так, лицом к лицу, глаза в глаза, лишь бы видеть эти раскрасневшиеся щеки, мелкие капельки, блестящие на кончиках дрожащих ресниц, приоткрытые губы, к которым так и хочется припасть поцелуем. Ясухиро лишь слегка касается их, дразнит, ловя тепло разгоряченной кожи, и отстраняется. Харучие очень чувствительный, пиздец насколько. И очень громкий (если с соседями за несколько месяцев съема квартиры он и не пытался познакомиться, то те теперь точно знают его имя). И шаловливый до ужаса, как чертенок. И, блять, настойчивый. Но временами даже милый. Котики тоже милые, Мучо. Но именно они так долго резвятся с мышами, прежде чем съесть их. Хищническую натуру не скроешь. Он видел Санзу в разных ипостасях. Харука глаза прикрывает, негромко вздыхает, комкая простынь, пока большие ладони Мучо неспешно, нарочито медленно скользят по его телу. Ласкать Харучие – это, вообще, удовольствие отдельное, немного мучительное, трепетное, когда каждый раз как первый. Растягивая удовольствие – губами от выпирающей косточки на щиколотке и вверх, по бедру, от тонкого запястья по руке, по впалому животу и клавишам ребер, по шее и, наконец, жесткие рубцы на щеках, неправильные, но тоже полноправная часть этого юноши. И похер, что крышу едва ли не срывает от возбуждения, что пальцы впиваются в чужую кожу сильнее положенного. Харука, так и не издав ни единого всхлипа, прикусывает костяшку руки, пока по щекам бегут ручейки нежеланных слез, так, что нужно их сцеловать, нужно погладить по спине, волосам, успокоить. Харука выгибается, Харука вскрикивает, Харука снова из одного своего оргазма целое шоу устраивает. Да еще какое… глаз не отвести, хочется лишь крепче придерживать за острый подбородок, не позволять отвернуться и снова видеть злобную чертовщинку в задурманенном взгляде. Харука красный весь от злости и желания, едва ли не кусаться готов, стоит лишь развести сомкнутые колени слишком уж резко. И плевать, что Мучо извинится потом за каждый раз, когда был груб чересчур. Харука блаженно глаза прикрывает, откидывает назад голову, подставляя лицо под теплые струйки душа. Харука морщится, с трудом сдерживает кашель в щекочущем горле, принимая цыганский поцелуй, а Ясухиро лишь чувствует, как под его ладонями напрягается горло зама. Санзу курить не умеет, но прощает ему эту шалость. Зато уважает жвачку, по поцелую легко вкус его сегодняшнего настроения узнать. Муто знает все его привычки. Сколько ложек сахара класть в кофе – знает, как рано он просыпается и как долго собирается по утрам – знает, сколько нужно поцелуев, чтобы заставить его дрожать от нетерпения, - тоже знает… Только вот понятия не имеет, какие ужасы снятся тому по ночам, почему он с таким трудом просыпается и долго сидит на краю кровати, уронив лицо в ладони. Почему застарелые шрамы так ноют на дождливую погоду, почему фантомная боль доканывает его до такой степени, что Харучие подолгу жмет платок к лицу, смоченный теплой водой, старые раны согревая, ища успокоения. Я не ломал его! Не я!.. Почему он так злится, отталкивает любую руку помощи и глядит с такой злостью, возвращающей к первым дням в отряде, холодно блестящей в драгоценном омуте нефрита, омуте его глаз. Зато точно знает – после очередной такой ночки Харучие уйдет, исчезнет на несколько дней и вернется, лишь когда сам пожелает, замерзший и голодный. И его костяшки будут вновь сточены в самое мясо. И это – самое непонятное, необъяснимое – казалось ему самым человечным, что только есть в этом мальчишке. Та самая слабина, с такой тщательностью подшитая жестокостью и безрассудством, мягкой улыбкой и озорным прищуром. Санзу – это мощное оружие, верное лезвие Свастики. Лезвие… вот только металл, каким бы крепким он ни был, тоже бывает очень ломким. Поэтому некоторые клинки так бережно хранят и используют лишь в крайних случаях. Маска вечно собранного и спокойного Харучие слишком царапала кожу, да так, что хулиган, наступая себе на горло, был должен хоть изредка снимать ее. И показывать прячущегося за ней Харуку. - Нихера не понимаю. О чем вообще это кино? Снова Санзу потащил на какую-то историческую хуету. Мучо не отказал только потому, что сам не придумал, как убить время. И наконец получил возможность узнать, что же его Харуке нравится, и новая информация не может не удивлять. Сколько же еще в нем такого – непонятного, запутанного, мудреного, как этот дурацкий фильм. Вероятно, смотри Ясухиро на экран, а не искоса на своего зама, в сюжете разобраться было бы куда легче. Но только здесь, в полупустом зале какого-то обшарпанного кинотеатра, в смутном сумраке и под звуки ожесточенной битвы, в его глазах переливается живой интерес. В них, как на зеленых скляночных осколках, отражается все происходящее на экране – в другом месте, в другом времени, в другой жизни. Мучо бы лучше смотрел лишь в них. - Это югэкитай. Отряд тех, кто предпочитает не сталкиваться с битвой лоб в лоб, а нападает из засады, - Харучие легонько потряхивает волосами – и почему этот жест дается ему таким аккуратным и лёгким движением кисти? – и закидывает ноги на спинку стоящего впереди сидения, не особо беспокоясь, что о нем подумают. Даже не отрываясь от фильма. - Партизаны? – Муто смотрит внимательно, вылавливает детали, однако глаз не может зацепиться ни за что, кроме наигранных гримас актеров и таких себе костюмов. Или не хочет, что куда вероятнее. - Партизаны, шпионы, разведчики, связисты… Те, которые принесут своему королю победу, прячась в тени и подлавливая правильный момент. – тихонький голос, затаенный, приглушенный, только вот совсем не страхом помешать просмотру. Он увлеченный, с по-детски восторженным придыханием. В этом ареоле света, тенями спинок пляшущего по маленькому залу, Харучие кажется непозволительно далеким, пусть расстояние между ними лишь в пару сидений. И не смотреть на него невозможно. - Тяжело, наверное, - отстраненно бросает Ясухиро, невидяще глядя на происходящее на экране – глаз цепляется за все подряд, за каждую деталь и подробность, однако общей картины нет нихера. Прямо как пытаться заглянуть в душу Харуки. – Скрываться ото всех и выслеживать… Так и сольешься с тенью, в которой прячешься. - Это невозможно. – Санзу выдает нарочито твердо, даже напрягшись в кресле. Очередной осколок, который не удастся приклеить к общей мозаике. – Югэкитаи – это легкоуязвимая пехота, чертов отряд добровольных самоубийц. У них нет возможности так проебаться, даже если весь отряд разнесут по косточкам и скормят дьяволу. Просто пешки, брошенные в ноги своего короля, ничего не значащие, но мечтающие быть полезными. Зам иногда пугает даже – пробирает не до глубины души, а лишь бежит мурашками по рукам. Санзу косит взгляд, как-то недоверчиво поглядывает на своего капитана и хмурится, пока не получит вынужденное подтверждение, что выбранный им фильм неебически захватывающий и интересный. Знать бы только, в чем вообще сюжет прятался... Харучие довольно улыбается – это очевидно, и маску спускать не надо. И улыбка его снова, как будто вырезанная острым лезвием на бумаге, цепкая, как укус. И взгляд живой, внимательный, без привычного высокомерного равнодушия. Парнишка ведь и сам похож на этих солдат, тоже неописуемо преданный и верный, ему можно доверить хоть весь пятый отряд, хоть всех Свастонов. Ты даже не представляешь, насколько похож. Муто, и правда, полностью доверяет Санзу, ничуть не жалеет, что сделал его своей правой рукой в столь короткий срок. Он, наверняка, даже не понимает сам, насколько замечателен, любое самомнение меркнет в лучах слепой веры. Харучие – принцепс при короле без короны и королевства, работяга, всегда думающая о себе в последнюю очередь. Эту роль пришлось взвалить на себя. Ясухиро, как мог, заботился о пареньке, с некоторым трепетом замечая, что сам все больше привязывается к нему, что Харучие в его жизни становится слишком много, как он заполняет собой все пространство. Ну, что же… Сигаретный дым от вкуса жвачки становится слаще. Вот только тает слишком быстро на языке, а оставшееся послевкусие всегда напоминает горький жженый табак. - Дальше ты своей дорогой. Ирония или нет? Люди позволяют друзьям прикрывать их спины, а потом чувствуют между лопаток стальное лезвие и гадают, кто же мог сделать это. Мучо бы даже засмеялся от абсурда ситуации, будь настроение чуть менее хуевым. - Я же могу сам выбирать свой путь? Тогда я последую за вами, капитан! – без раздумий выдает, совсем, за какую-то секунду очевидное решение принимает, запросто, без тени сомнения оставляет своего короля. Решимость, которой можно лишь позавидовать. Будто уже давно готов и заучил клятву предателя наизусть. Будто очередной рапорт читает, держит осанку, всегда такую ровную, будто Харучие дома часами с книгой на голове ходит. Только вот в прищуренных глазах пляшут задорные смешинки, переплетаются с бликами фонарей, оживляют видение провалившегося в ночь города. – Здесь мое «место». Ясухиро даже рад. Эгоистично и лицемерно, но рад. Пусть даже головоломка эта навсегда останется несобранной. Пусть даже он никогда не поймет этого человека, не узнает, чем живут его мысли, его историю, прошлое. Пусть даже Харучие навсегда останется для него красивой коробкой, которую не удается открыть, диковинной зверушкой с непредсказуемыми повадками. Главное – останется. Если Мучо что и успел разглядеть в этом пареньке, так это то, что ему можно верить, абсолютно и без сожалений. Преданный и послушный, он будто и не способен на вранье и коварство, можно хоть жизнь свою в руки отдать и быть уверенным, что Санзу бережно ее сохранит. А Муто в ответ будет оберегать его. Просто потому что уже не сможет отпустить своего Харуку, когда они оба этого не хотят. Привязанность и доверие – это ведь всегда обоюдоострые лезвия. - Почему ты выбираешь меня? Я думал, ты и душу продашь за Свастику. – холодный ночной воздух режет горло при каждом вдохе, так свободно скользит в легкие, пока нервы покусывают кожу. Пока душу заполняет облегчение. - Люблю же, - запросто отвечает зам, бодро шагая рядом, как всегда, по правую руку, и спускает свою незаменимую маску на подбородок. Молчаливым людям всегда даются проще самые важные слова, и за такую смелость Муто едва сдерживается, чтобы не потрепать его по волосам. В мягком свете фонарей глаза кажутся совсем темными под сенью густых ресниц, как погасший изумруд, а та же укус-улыбка – еще более острой. Еще более прекрасной и желанной. Ей невозможно не ответить взаимной. – Наш уход все равно не изменит того, что уже началось. Даже если у доски лежит целая гора мертвых пешек, игра закончится лишь тогда, когда падет король. – юноша вдруг задумчиво скашивает взгляд под ноги, даже кончик пальца прикусывает. Муто поглядывает, терпеливо дает собрать в кучу мысли. – Даже если эти пешки погибли в бою против него же. Скажите, если наш пятый отряд весь год только и делал, что искал крыс, то будет ли справедливо, если я как заместитель однажды покараю вас за предательство? - Смотря на чьей ты стороне. - Конечно же, на вашей, Ясухиро-сан. Мучо уже не удивляется ничему, колдовские зеленые глаза вновь завораживают, выбивают из головы любую мысль, вмиг ставшую второстепенной и ненужной. Только не сдерживается больше и бережно касается чужой щеки костяшками пальцев, видя, как Харука льнет к его ладони, глаза от удовольствия прикрывает, не мурчит разве что, как кот. И хочется надеяться на лучшее, взаимно открыться ему, больше не ища подвоха по привычке. Ему хочется просто верить. И Мучо верит. Иначе и быть не может. Ну а то, что Санзу прекрасный лжец, Ясухиро еще только предстоит узнать.