Красный

В кабинете капитана была какая-то особенная тишина. Стоило закрыться дверям, как все звуки отрезались — громкие шаги, рабочая суета, даже шум с улицы, хотя окно было и в кабинете. Атмосфера, соответствующая рангу короля: собранность, спокойствие, умиротворение. Скука. Фушими смотрел в сторону, молча торча у дверей, Мунаката, так же не произнося ни слова, изучал его взглядом, сцепив пальцы упёртых локтями в стол рук. Они молчали так уже какое-то время, и никто не спешил начинать разговор. Фушими не мог припомнить каких-нибудь выходок за собой в последнее время, а о рабочих вопросах Мунаката заговорил бы сразу, не оттягивая. Значит, разговор будет не о деле. Один из тех, что Фушими не любил. Его уже порядком начинало раздражать всё это, тем более, что его смена подошла к концу и он хотел уйти, но чёрта с два он будет вытягивать из капитана причину вызова на ковёр самостоятельно. Хочет играть в молчанку — ради бога. Мунаката расстегнул пуговицу форменного плаща и откинулся в кресле. — Ты, вероятно, знаешь, что ко мне поступают отчёты о состоянии здоровья личного состава Скипетра-4, — наконец начал он. Засосало под рёбрами. Фушими очень не нравился скользкий путь, на который его толкали. — Вы в курсе, что медицинские данные конфиденциальны? — протянул он, глядя на капитана поверх очков, низко опустив голову. Мунаката с готовностью кивнул. — Ничего личного ко мне и не попадает. По крайней мере, не попадало до этого момента, — от этой оговорки у Фушими дрогнули пальцы. — Но мне нужно знать о боевых травмах моих подчинённых, как ты считаешь? Мне как-никак отправлять вас в бой, я должен владеть всей доступной информацией, что может иметь к этому непосредственное отношение. Фушими цыкнул и отвернулся. — Первый раз, когда медик сообщил мне об ожоге на твоей груди, я не предал этому большого значения, — продолжал Мунаката. — Это сделал ты сам или тот мальчишка из Хомры, не столь важно. Это личное, я понимаю. Фушими почувствовал, как гнев поднимается изнутри, как жжёт знак его былой принадлежности к Красному клану, который он сдирал собственным руками на глазах Яты, и ему ужасно захотелось сбежать. Чего там этот Мунаката понимал? Правильный весь и прямой, как его меч. Принципы, долг, верный выбор. Что насчёт чувств? Фушими не хлопнул дверью тут же, потому что субординация не позволяла. Он не хотел слышать конец этого разговора, зная, куда тот идёт, и оправдываться не желал. Он знал, что Мунаката не просто прикрывался благими намерениями, но и правда желал помочь ему. Это тоже мешало свалить, наплевав, но и злило нещадно. — Но в новых отчётах говорится, что рана до сих пор не зажила, — сообщил Мунаката то, что можно было и не озвучивать вслух. — Полагаю, это потому, что кто-то её регулярно обновляет. — И это всё ещё личное! — выдавил Фушими сквозь зубы. — Я понимаю твоё недовольство, Фушими-кун. И ты прав: если бы твои обстоятельства как-то влияли на Скипетр-4, мы бы разговаривали по-другому. Сегодня ты здесь, потому что я посчитал, что могу тебе помочь. Пальцы всё-таки сжались в кулаки. — Это не ваше дело, капитан! — Фушими развернулся в сторону выхода. — Что-то ещё? — бросил он вызывающе. — Погоди, Фушими, — Мунаката снял очки и отложил их на стол. Тон его изменился. Он сделался более мягким, не таким покровительственным и всезнающим, Мунаката пытался не то успокоить Фушими, не то просил выслушать. Пальцы Фушими на ручке двери дёрнулись, и он уставился себе под ноги. Внутри бушевало такое пламя, будто он никогда и не уходил из Хомры, будто Дамоклов меч Суо висел над ним и это ему нужно было держать этот тяжкий груз. Он задыхался ночами, он срывался с катушек, завидев Мисаки на улице, он заигрывал с опасностью и собственной силой. С каждым его решением становилось только хуже. Разве такое можно исправить разговорами? Впрочем, сжиганием красной метки, которую невозможно свести, это тоже исправить было нельзя. Фушими обернулся и бросил подозрительный взгляд на капитана. Мунаката Рейши лучше многих знал, сколько весит Дамоклов меч. Может ли быть, что он и правда понимал, что с этим делать? Фушими сомневался, но ручку отпустил. Мунаката тут же поднялся из-за стола и прошёл мимо него на выход. Фушими молча последовал за ним. Комнаты, где жил капитан, располагались тут же, в здании, довольно уединенно и закрыто, и туда никак нельзя было попасть без приглашения. Даже Авашима-сан там никогда не бывала. Фушими подозрительно смотрел по сторонам, пока они шли, но под конец рабочего дня в этом крыле не было ни души, никто даже не заметил, что они сюда свернули. Фушими выдохнул с некоторым облегчением. Злость пропала. Чувство печальной неизбежности текло за ним по пятам. Он отчего-то представлял себе очередную комнату для чайных церемоний, из которой ему уже не удастся сбежать. Фушими с пренебрежением относился к этой странной любви капитана к подобным ритуалам. Отдавало снобской фальшью. Всё больше хотелось остановиться на полдороге и забыть весь разговор. Мунаката вежливо пропустил его в свои комнаты и, не дав толком оглядеться, повёл к дальней неприметной двери, вновь пропуская вперёд. Фушими остолбенел, сделав лишь шаг за порог. Его разом окатило холодным потом, а в ушах зазвенело, когда за ними с щелчком закрылась дверь. Он сразу понял, где находится. Помещение не было похоже на тёмные подвалы инквизиции, здесь не было тяжело и мрачно — мягкий синий свет, не холодный, а больше успокаивающий; воздух наполнял лёгкие запахом озона, даже дышать становилось легче. Всё здесь не стремилось подавлять нарочито, но делало именно это. Сердце Фушими бешено заколотилось. Ближе к правой стене стояло высокое кожаное кресло, массивное и основательное, острое и пугающее. Это определённо было пыточное кресло — без подлокотников, с ремнями, расположенными по бокам, на спинке, на дубовых ножках, с креплениями не понятно для чего. В таких не устраивают допросов пойманным преступникам. В таких вообще допросов не устраивают, они для другого, и это другое всегда по обоюдному желанию. Фушими резко развернулся, впиваясь возмущённым взглядом в капитана. Очки тот так и оставил на столе, и теперь, не прикрытый тонкими стёклами, его взгляд казался просто обжигающим, как мог бы обжигать лёд, сколотый с нижней половинки айсберга, поднятый с самых тёмных синих глубин. Фушими нервно поправил собственные очки на переносице. В первый момент ему захотелось поинтересоваться, что всё это значило, но нужно было быть просто оглушительно тупым, чтобы не понимать этого, потому Фушими промолчал и лишь отвернул голову, глядя куда-то в сторону. Он знал, почему не вылетел отсюда при первой же возможности, хотя Мунаката отступил, не преграждая ему выход. Кроме сжигающей нутро злости, ревности и отчаяния, внутри Фушими зрело что-то ещё. А созрев, свило гнездо и пустило корни повсюду. Это было не заглушить драками, не вырвать, царапая кожу под ключицей до обуглившейся корки, не удовлетворить собственными руками. — Это ведь не просто злость или старые раны, — произнёс Мунаката. — Я такое чувствую. Фушими на это лишь цыкнул, не удостаивая большим ответом. — Я могу дать тебе то, чего не достичь твоим опасным самоистязанием, — предложил капитан. — Если ты позволишь. Фушими опустил взгляд, разглядывая собственные пальцы. Он никогда не представлял себя в подобных обстоятельствах с капитаном, боже упаси, но сейчас, чувствуя его взгляд на своей шее, хотелось повыше поднять воротник. Но и иного хотелось тоже. Отчего-то Фушими знал, что Мунаката говорит правду: он достанет из него то, что иначе изнутри не вытащить. Не только удовольствие, что Фушими жаждал, плотское, простое и бесстыдное, но и боль, что заставит забыться. Если огонь нельзя сжечь огнём, может, получится утопить его в глубоких водах океана? — Что… — Фушими запнулся, смущённый, — я должен делать? — Раздевайся. — Что, полностью? — Как пожелаешь, — Мунаката, подавая пример, снял свой плащ и повесил его вместе с мечом на вешалку у входа. — Я могу сделать всё, даже если ты ничего не снимешь. Фушими цыкнул и упрямо стиснул зубы. Он начал раздеваться, не глядя на капитана, и складывать вещи на стул, очевидно тут за этим и стоявший. Снимая носки, он чувствовал себя глупее, чем когда снимал бельё, тем более, что боковым зрением он видел, что капитан так и остался в одежде, стянул лишь свой пижонский шейный платок. Фушими посмотрел на свои напульсники, скрывающие предплечья наполовину. Если их снять, капитан, конечно, увидит, что под ними, но он, похоже, и без того читал Фушими, как открытую книгу. Это раздражало, но теперь уже поздно было делать вид, что никто ничего не понимает. Фушими подошёл к креслу, провёл пальцами по кожаной спинке, подцепляя металлические кольца и ремни. Тело будто вибрировало в ответ. Подобное креслице, наверное, делается на заказ. Страшно представить, какие знакомства водились у капитана, раз он обладал подобной мебелью. И это Фушими ещё не разглядывал пугающего вида конструкцию, спрятанную за шторкой у противоположной стены. Он вдруг очень отчётливо понял, что ожидать здесь можно всё, что угодно. Фушими сглотнул. Пусть, он выдержит это всё. Фушими не верил, что ему по-настоящему станет легче, но желания уже сложно было остановить, они растекались волнующим теплом внизу живота и жгли уши стыдом. Он сел, прижался спиной к холодной коже, опустил руки вдоль спинки и неуверенно взялся за небольшие ручки, расположенные по бокам у самых ладоней. Пальцы дрожали, спина мгновенно взмокла. Было неуютно, но в таком кресле и не должно быть уютно, так ведь? Мунаката тут же возник рядом. От него пахло чем-то острым и терпким, знакомым, Фушими не мог угадать чем. Он следил за ним напряженным взглядом, и чёлка назойливо лезла в глаза, Мунаката смотрел в ответ холодно. Это не успокаивало. — Расслабься, Фушими, — посоветовал Мунаката, пристёгивая его руки к креслу ремнями, у запястья и чуть выше локтей. Потом капитан опустился на колени и стал привязывать его ноги к разным ножкам кресла. От этого колени Фушими оказались разведёнными широко, а он сам бесстыдно открыт в самых интимных местах. Жар ударил в лицо. Ещё минуту назад Фушими казалось, что ему будет сложно расслабиться в подобных обстоятельствах, и это на самом деле было тяжело, а вот возбудиться от вида капитана между собственных ног — на раз-два. Мунаката скользнул руками по его коленям, и Фушими дёрнулся. Плотный ремень лёг поперёк бёдер, притягивая его к сиденью так, что он бы не смог от него оторваться даже на сантиметр. Больно не было, скорее неудобно, в меру туго, но давление ремней и практически полная невозможность шевелиться кружили голову. Фушими чувствовал их на себе, каждый миллиметр, шершавую изнанку чёрных полосок, которые срастались с его собственной кожей, металлические пряжки, вдавливающиеся в плоть кое-где. От мест, где они касались его, пульсирующими волнами расходился жар, и Фушими поглощало ноющее чувство безумия и паники. Хотелось вырваться, биться в этих путах, как раненый зверь, пока не останется сил, пока ремни не оставят кровавые раны. Было ощущение, что в глотку заливали жидкий свинец, даже сквозь сжатые зубы, он тёк по гортани и оседал внизу живота, пригвождая своей тяжестью к месту ещё сильнее. И не застывал, потому что внутри бушевало пламя. Фушими казалось, что он дышать-то может только потому, что нигде выше пояса связан не был. — Тебе нужно стоп-слово, — предупредил Мунаката, поднимаясь над ним. Он смотрел сверху вниз своими неестественно блестящими глазами, которые с обстоятельностью маньяка-патологоанатома разбирали Фушими на косточки. Никогда ещё тот не ощущал в присутствии капитана такой плотной, давящей атмосферы, пронизанной напряжением, электризующим волосы. Фушими цыкнул и закатил глаза. Даже здесь капитан подчинялся своим железным правилам. — Это необходимо, — настаивал тот. — Как насчёт «красный»? Фушими вскинул на него яростный взгляд, и Мунаката улыбнулся. — Это стандартный вариант, — пояснил он. — Но, полагаю, тебе будет сложно его произнести, оттого всё может опасно затянуться, если ты будешь терпеть сверх меры. — Подойдёт, — перебил его Фушими. Он хотел бы, чтоб его голос звучал ровно, скучающе и спокойно, как обычно, но ничего не вышло. Язык не слушался, а в горле пересохло. — Готов? — Начинайте уже. Мунаката взял его за подбородок, чуть приподнимая голову и прижимая затылком к высокой спинке кресла. Последний ремень плотным кольцом лёг на горло. Голова закружилась, Фушими тяжело сглотнул. Ремень не душил, можно было почти свободно поворачивать голову, чуть наклонять её и видеть, что происходит и ниже, и выше. Но пошевелиться, пошевелиться уже было никак нельзя, Фушими был в западне. В западне собственного тела. Мунаката скрылся из виду. С колотящимся сердцем Фушими слушал, как тот перебирал какие-то вещи за его спиной, выбирая. Фушими не хотел знать, что это будет, и зажмурился. Минуту он был погружён только в себя, ловил ощущения тела, впитывал их, потом нырнул глубже. Через плотно сомкнутые веки чуть пробивался синий свет, он стелился по углам его сознания, сыпал искрами, словно электрический снег, а под ногами нагревалась тьма. Поднималась крохотными язычками алого пламени, душного, мучительного. Глаза, он вновь видел чужие глаза, распахнутые от ужаса непонимания, как тогда, в переулке, когда Фушими скрёб горящими пальцами собственную кожу. Он почувствовал, как что-то коснулось его ноги, мягко скользнуло от колена по внутренней стороне бедра. В комнате не было холодно, но Фушими ощутил, как покрывается мурашками. Он ждал, и рёбра болели от того, как он непроизвольно напрягся всем телом. Секунды искрили, чужие тихие шаги отдавались во все нервы сразу. Жгучий удар пришёлся по ноге, чуть выше колена, и Фушими дёрнулся, забывая про путы, ремень врезался в горло и он закашлял. Второй удар настиг его сразу за первым, в том же самом месте. Ощущения были острыми, как от удара молнии, и горячими, как… Не может быть! Фушими распахнул глаза. Он не знал, что ожидал увидеть, но в руках у Мунакаты был самый обычный стек, похожий на тот, что использовали для лошадей. Фушими опустил взгляд. На бледной коже бедра вспухли две красные полосы, тонкие, совсем близко друг другу и настолько ровно, будто их клали по линеечке. Боль всё ещё жгла, растекаясь тёплой волной выше, и Фушими громко выдохнул. Он поднял взгляд на капитана. Лёгкая улыбка играла на его губах, такая же, как и всегда — не понятно: не то вежливость, не то издёвка. Пронзительный взгляд его резал. Альтруизмом и не пахло, Мунаката откровенно наслаждался. Фушими захотелось вновь зажмуриться, стоило только вспомнить, как кожаный ремень перетягивал его бедра, которые он даже не мог свести, как бесстыдно были раздвинуты его ноги, так, что спрятать нарастающее возбуждение было сложно. Фушими не понимал, что его так заводило: боль или этот потрошащий душу взгляд. От осознания, как это всё было неправильно, выворачивало наизнанку. Следующий удар он вынес без единого звука, упрямо и зло глядя в глаза своему истязателю. Он пытался не дёрнуться в ответ, но не вышло, было слишком больно. Режущая кожу полоса пролегла на внутренней стороне бедра, совсем близко от потяжелевшего члена, и это чувство опасности и предвкушения забралось внутрь, словно Мунаката уже проник в его тело. Больше Фушими молчать не удавалось. Он шипел и выдыхал резко и шумно, с едва срывающимся стоном, зрение поплыло за выступившими слезами, и он не успевал следить за движением рук капитана, зато отчётливо видел, как недвусмысленно натянулась ткань его брюк. Фушими не мог оторвать взгляда от стояка, и осознание того, насколько сильно капитан желал его вот таким, будоражило его самого. Удары ложились один за другим, только на бёдра и нигде более, то лёгкие совсем, то настолько сильные, что казалось, стек отделяется от кожи с липким звуком разодранной в кровь плоти. Фушими впился ногтями в ручки, за которые держался, и всё-таки зажмурил глаза. Он больше не сдерживал голос, выл и стонал глухо и отчаянно. Движения капитана, его напряжённое тело — всё было выверенным до миллиметра, чётким, прямым и неотвратимым, как его меч в сражениях. Но на бой это не походило совсем. Пытка была пыткой, ничем более, она вынимала правду так, как должно, выдёргивала из-под кожи и вколачивала обратно, заставляя смотреть ей в лицо. Под закрытыми веками Фушими видел рыжие волосы, разбросанные по подушке, обнажённую спину на расстоянии вытянутой руки, тёплое тело зверька, уснувшего в его постели. Он так хотел коснуться его, губами, пальцами, своим пламенем, но не мог дотронуться даже мимолётно. Нельзя. Нельзя, потому что сразу не оттолкнёт, а потом Фушими уже не остановится. И он не мог сбежать. Это было хуже всего. Собственные чувства, собственные желания можно было жечь, глотать непереваренными, душить и ненавидеть, но быть в западне было хуже всего. Фушими был прикован к этой кровати, тело не слушалось, ремни впивались в руки и ноги, в горло, и он просто не мог сбежать. Был вынужден раз за разом переживать невыносимое желание целовать чужую спину. Плоть разъедало болью и горячим возбуждением, а двинуть бёдрами, сжать колени не было никакой возможности. Безжалостное воплощение молнии имело его в самую душу, било так, что Фушими казалось, он больше никогда не сможет прикоснуться к себе сам. Свист, рассекающий воздух, дрожь ожидания новой вспышки, трение ремней, содравших кожу от бесконечных попыток вырваться, и… — Ми-са-ки, — отчаянный стон прокатился по стенам. Воздух мгновенно замер и от накрывшей его разом тишины Фушими понял, что тонет. — О, как невежливо, Фушими-кун, — бархатистый голос защекотал у самого уха, — произносить чужое имя в моём присутствии. Мунаката грубо дёрнул ремень на шее, затягивая его туже. Фушими стукнулся затылком о мягкую спинку кресла и на мгновение задохнулся. Он открыл глаза. Притянутый за горло к спинке ещё жестче, чем раньше, он теперь не мог посмотреть вниз на свои исполосованные ноги, только в ледяные глаза напротив. Этот взгляд давил сильнее оков, стискивал сердце в кулаке и обещал. Обещал больше, отчаянней, обещал отобрать. Фушими чудилось, будто он по пояс был залит бурлящей лавой, ноги почти не ощущались от боли, но его било дрожью, как от холода. Когда Мунаката коснулся его в паху холодными пальцами, Фушими жалобно застонал. Он был так возбуждён, что казалось, одного прикосновения хватит, чтобы кончить и отключиться. — Не торопись, — мягко велел Мунаката, и Фушими нервно вдохнул, пытаясь расслабиться. Он был на грани и всё же шагнуть назад получилось, когда Мунаката его отпустил. Капитан отошёл, и Фушими не видел, что он там делал, но когда услышал знакомый звук звякнувшего металла, отчаянно распахнул глаза. — Нет! — голос предательски сорвался. — Нет, стойте! Но Мунаката его не слушал. Фушими с ужасом смотрел на собственный метательный нож, который тот держал в руке так уверенно, будто пользовался такими каждый день. Капитан склонился ближе, упираясь одной рукой в спинку кресла, и коснулся острием ножа слева под ключицей. Первый укол был не сильным, он лишь ужалил, и Фушими весь сжался и задержал дыхание, ожидая продолжения. Но лезвие скользнуло дальше лишь на сантиметр или около того. Голова кружилась, во рту был мерзкий привкус металла, а воздуха катастрофически не хватало. Не хватало сил. Не хватало решимости. Фушими знал, что хотел сделать это давно: срезать ножом символ Красного клана было бы гораздо эффективнее, чем драть кожу когтями каждую ночь, путаясь в испачканных простынях и шепча чужое имя. Но разве уродливый шрам заставил бы его забыть, что было на его месте? — Нет! — проскрипел Фушими сухими губами. — Давай, — велел Мунаката, — ну же! Фушими зажмурился. Каждый раз в такие моменты он вспоминал, как коснулся объятой пламенем руки Красного короля в первый раз, как в нём самом вспыхнула эта сила. Это пожирающая всё жажда. И каждый раз это было одинаково: маленькая искра, как от спички, и огненная река покидала его тело, клокоча в лёгких. Нож вспыхнул алым пламенем и в ту же секунду Мунаката нанёс порез. Красивый, быстрый и легкий, как узоры, свойственные только ему, обжигающе горячий, расслаивающий плоть и яростный, как сам Фушими. Фушими закричал. Мунаката не коснулся изуродованного уже знака Хомры, повёл лезвие вокруг, зацепляя ключицу, и багряные капли испарялись, не успевая родиться, сожжённые пламенем. Всё та же самая мука: совсем рядом с тем, чего хотелось коснуться, так близко с чувством, которое жаждало быть сожжённым, но так и не тронутое. Мунаката ослабил ремень на его шее, отпуская совсем, позволяя дышать и наконец расслабить спину. Фушими погасил пламя и увидел, как капитан отпустил нож. Тот, казалось, просто выскользнул из его пальцев, но перевернувшись в воздухе, ровной стрелой вонзился между разведённых ног Фушими, пачкаясь его семенем. Мунаката ласково коснулся его виска, убрал волосы с лица, скользнул пальцами по подбородку и мягко приподнял голову Фушими. Он смотрел в мутные от слёз глаза, словно вычерпывал силы со дна, и ловил тяжёлое рваное дыхание, а потом приблизился своими губами к его. — Красный, — выдохнул Фушими ему в рот. Мунаката ухмыльнулся и отступил. Фушими пришёл в себя в кровати, огляделся расфокусированным взглядом без очков и понял — не в своей. Он не терял сознания, просто выключился в тот самый момент, когда капитан развязал его руки, и куда-то провалился. Там было тоскливо и пусто, и слышно было только тихое дыхание унявшегося пламени. Он попытался пошевелиться, но всё тело болело и не двигалось, будто налитое свинцом. Не только ноги, куда приходились все жестокие удары, но и руки, уставшая от постоянного напряжения спина, шея, горло и, кажется, даже волосы. А в голове была вата. Фушими приподнялся и стянул с себя простыню, которой был накрыт. На ногах аккуратными полосами плотно лежали бинты от коленей и почти до самого паха, запястья тоже были перебинтованы, а под ключицей белела свежая повязка, не только там, где прошлось лезвие ножа, но и на расцарапанном им знаке Красного клана. Фушими поднёс руку ближе к лицу, рассматривая безвольное саднящее запястье. — Там нет серьёзных ран, — произнёс Мунаката, присаживаясь рядом на кровать, — но я наложил повязки, чтобы ты мог отдохнуть и одеться без неприятной боли. Он протянул стакан воды, придерживая, когда Фушими принял его дрожащими руками. Мунаката был одет в юкату и выглядел мягким и расслабленным. Он, кажется, даже успел побывать в ванной. Во всяком случае очки, которые он оставил в своем кабинете, теперь были на нём. Фушими с усталой тоской подумал о том, что ему теперь некоторое время придётся избегать посещения общественной ванной с такими-то следами на теле. Он сделал глоток, с трудом сглотнул, горло отдалось болью. Фушими коснулся пальцами шеи в том месте, где её перетягивал ремень. Кожа там была горячая и раздражённая. — Придётся тебе какое-то время ходить с застёгнутым воротничком, — с усмешкой констатировал Мунаката. В его голосе звучала не жалость, а некоторое самодовольство, восхищение даже. — Хочешь, одолжу тебе шейный платок? Фушими цыкнул и отвернулся. Теперь ему было несколько неловко. Он смущался не столько своей наготы и того, как вёл себя, как легко согласился, а своих чувств, произнесённых вслух. Но вместе с тем внутри было тихо. Тихо, как давно не бывало, как в его одинокой пустой комнате, в которую по вечерам он возвращался один. А ещё ему понравилось, до неправильного сильно. Фушими не хотел смотреть в глаза капитану, потому что тот понял бы это сразу. — Я пойду, — пробормотал он, проталкивая горький ком подальше в глотку. Может, он даже сказал бы «спасибо», если бы всё внутри не стянуло отголосками невыносимой боли, лишавшими способности говорить. — Ты можешь остаться, если хочешь, — Мунаката коснулся его волос, скользнул по влажным прядям пальцами. От этого заныло внутри. — Нет, — Фушими решительно поднялся с постели, стараясь не застонать от боли. Он не без труда оделся, надел очки, прикрепил оружие, как положено, и поднял ворот рубашки повыше, пытаясь прикрыть краснеющую полосу. — Фушими, — окликнул его капитан, когда он уже был у выхода, — приходи, если тебе это будет нужно. — Я… — Не отвечай, — прервал Мунаката. — Выбор за тобой. И я обещаю больше не брать твое оружие в руки. Фушими вздрогнул. — Только своё, — добавил капитан.