Сасаюри
i. Если смотреть под определенным углом, можно увидеть, что чешуя Оробаси отливает ярко-фиолетовым цветом. Появление Оробаси было настоящим изменением, правда. Его клыки были похожи на бирюзовый блеск океана, когда солнечные лучи попадали прямо на них — лишь для того, чтобы волны под ним исчезли в белизне пены, что мягко плескалась у линии, отделяющей море от суши. Его язык, легко способный обернуться вокруг тел по крайней мере пяти ее самых верных солдат, был языком алого поля, подожженного ударом молнии, предвещая обильный урожай для всех, кто может его найти. И его зияющая пасть, представляла собой самое смертоносное оружие; оно гордо было выставлено на всеобщее обозрение, находилась в тени осколков обсидиана, покоящегося под ее ногами, жестоко запятнанного кровью снова и снова. Однако, несмотря на все это, больше всего смущало видеть цвет Электро, скрывающийся под надвигающейся массой Оробаси. Оробаси был ее врагом: он перестал быть добрым существом в ее глазах после того, как перешел границу, отделяющую восток от запада, и все же… Именно этот оттенок приблизил ее к тому, что ей дорого, воплотившись в том, что она должна уничтожить. — Оставь его мне, Эи, — заявляет ей голос сзади. Голос плавный, как скольжение клинка по воздуху, глубокий, как звук широких крыльев, раскрывающихся на тихой поляне перед взлетом, и слишком игривый, учитывая обстоятельства, в которых они сейчас находятся. Таким образом, нет никаких сомнений, что он принадлежит Сасаюри. — Ты не можешь уделить бою с Оробаси все свое внимание, Эи. В конце концов, у тебя полно дел с управлением остальными войсками, учитывая, что все они будут сплачиваться вокруг тебя, — продолжает Сасаюри, приводя свои доводы. — Позволь мне ослабить его защиту, чтобы тебе было легче с ним сражаться. — Выбрось из головы такие безрассудные мысли, Сасаюри, — отвечает она. Предупреждение переплетается с ее словами. — Оробаси не тот враг, которого можно недооценивать. Улыбка на лице тэнгу говорит ей, насколько маловероятно, что к ее просьбе прислушаются. — Я позабочусь о том, чтобы обезопасить себя, Эи, — беспечно отвечает Сасаюри. Она вздыхает, понимая, что бесполезно отговаривать тэнгу от этой глупой затеи. — Если ты так сильно настаиваешь на этом, то, пожалуйста, запомни вот что, Сасаюри: жители острова Ватацуми уже довольно давно страдают от голода и болезней, и это, возможно, объясняет внезапное вторжение Оробаси на остров Ясиори. Хотя он наш враг, приложит все усилия, чтобы пощадить его. Для того, чтобы у нас был шанс объединиться под одним знаменем в будущем без обид с обеих сторон. Сасаюри фыркает на ее слова. — Макото привила тебе эту фразу, Эи? Потому что я никогда не ожидал, что кто-то, кто знает только, как общаться со своим мечом, а не словами, скажет что-то подобное. Она борется с желанием закатить глаза. — Иди ты, Сасаюри. — Вперед, генерал! — прокричал он, отсалютовав в ее сторону, прежде чем улететь вдаль; взмахи крыльев оставляют за собой сильные порывы ветра. Она некоторое время смотрит вслед Сасаюри, потом качает головой. С Сасаюри все будет в порядке. Конечно, все так и будет. ii. Оробаси мертв, и этот остров остается доказательством ее победы над ним. Какая в итоге получается жалкая победа. Она задыхается от черного ихора, который оставил после себя Оробаси. Это похоже на смолу, прилипшую к ее горлу, и она не может дышать. Не может. Все, что она чувствует, это… Не страх. Никогда не страх. Чувство спокойствия овладевает ею… (Клыки Оробаси оторвали крылья Сасаюри от его спины, разрывая их в клочья, пока ничего не осталось. Он выглядел удивленным, когда это произошло. На его лице было выражение недоверия. И затем страх, страх, ничего, кроме страха, когда он стремительно падал на землю, прочь от неба, которое он считал своим владением. Она никогда не забудет звук, который издало тело, когда он рухнул на землю. Резкий треск, который продолжает звенеть у нее в ушах, превращая его тело во что-то, что ему больше не принадлежало. Она не могла отвести от него взгляда, даже когда в ней начал нарастать ужас.) (Теперь она вспоминает, что бамбуковую лилию, в честь которой назвали Сасаюри, было трудно выращивать. Если бы она держалась за это, возможно, она не подвела бы Сасаюри так, как она это сделала, оборвав его жизнь в зародыше. В конце концов, это она попросила его пощадить Оробаси. И вот, он заплатил цену за ее просьбу.) …и она направляется туда, где уцелевшие войска разбили лагерь.Микоши Чиё
i. Сайгу была права, говоря, что лицо Чие было таким же ярким, как луна. Ее красота была, на первый взгляд, неуловимой, но она быстро оживала, когда на ее лице появлялось выражение счастья. Она не может не кричать от радости, когда Чие выполняет еще один трюк, плавно переходя от меча к вееру. Ее стройные конечности и гибкая фигура только подчеркивают каждое ее движение. История, которую Чие рассказывает своим телом, завораживает, рассказывая историю о ком-то, кто нашел силу в цифрах и стал от этого еще лучше, оставаясь верным не только себе, но и тем, кого они стремились уважать. Было уместно, что именно Чие исполняла этот танец с мечом. Она была невероятно благородна, как в бою, так и вне его, и в результате заслужила уважение тех, кем себя окружала. (В отличие от нее самой. Чие умоляла ее нанести последний удар и спасти ту честь, которая у нее осталась, со всей ясностью, на которую она была способна. Грех, охвативший Чие, изменил ее. Погубил ее. Но у нее не хватило духу убить Чие. Не тогда, когда она была убита горем, узнав о мерзком звере — наполовину тигре, наполовину змее, — который забрал у нее ее друга. Ее клинок не попадает в цель.) (Ибо как может клинок привести к концу жизни, если даже у его владельца не было такого намерения?) ii. Ивакура Докэй (урожденный Микоши Докэй) смотрит на нее холодным взглядом. Острота его взгляда компенсируется только отечностью его глаз, как будто он плакал всего несколько мгновений назад. — Она была без руки и рога, когда я наткнулся на нее, — говорит он ей. Его голос ровный и не ломается на словах. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, что угодно… (Но что она может сказать ему, чтобы компенсировать то, что она сделала?) Он прерывает ее, прежде чем она успевает заговорить. — Она всегда легко побеждала меня в бою, и все же теперь я так быстро обезоружил ее. Потому что ты не смогла пощадить ее достоинство почетной смертью. Потому что ты пожалела ее, когда она ничего не хотела. Потому что ты струсила. Его следующие слова вырываются рычанием, окрашенным яростью, и она благодарна за то, что они наконец-то вырвались на поверхность. — Моя мать — лучшая женщина, чем ты когда-либо сможешь быть. Даже когда ее проглотил этот непонятный «зверь греха», когда она смотрела, как его челюсти разрывают на части ее товарищей, когда она столкнулась с тьмой, которую не могла победить, она все равно пожертвовала собой ради твоегодела и убила его. Он прерывисто дышит. — Моя мать сейчас мертва. Убита моей рукой. Потому что, даже если ты никогда не сможешь нанести последний удар, клан Ивакура исправит ошибки, которые совершила ты. Я позабочусь об этом. Он уходит. Он уже не тот молодой человек, которого Чие крепко обнимала в страхе перед тем, что приготовил для него мир.Кицунэ Сайгу
i. — Я оставляю Инадзуму под твоей защитой, Сайгу, — говорит она в тишине между ними. — Я сделаю все, что в моих силах, Эи, — отвечает Сайгу. Ее голос тихий, в нем нет дразнящей нотки, которую она склонна перенимать. Она не знает, что еще сказать. Ее предназначение — это то, что в конце концов предвещает большую трагедию. — Иорой будет в безопасности. И я тоже, Эи, — внезапно заявляет Сайгу. Звучит так, как будто она пытается убедить в этом себя. Именно тогда она, наконец, встречает взгляд Сайгу. Слова, которые ни один из них не может произнести вслух, разделяются между ними в этот момент. Она поворачивается, выпрямляет спину и готовится к тому, что должно произойти. — Эи, — слышит она, как Сайгу зовет ее. — Пожалуйста, просто… не будь ослеплена тем, что ты видишь. Не сомневайся. И… продолжай идти по пути, в который веришь ты. Она не оглядывается назад. В конце концов, если бы она это сделала, то никогда не смогла бы уйти. ii. Белый круглый шар, кажется, светится сильнее, когда мягкий свет в ее руке, исходящий от него, переходит в резкий блеск, который ослепил ее. Сайгу говорила о хоши-но-тама, но она никогда не представляла, что это будет выглядеть так устрашающе, напоминая звезды, усеивающие ночное небо. — Это должно представлять душу кицунэ. Сайгу сказала ей, что после того, как она превратилась обратно в свою человеческую форму, почувствовав вопрос, который вертелся на кончике ее языка, когда она впервые увидела шар, который она носила на одном из своих девяти хвостов, как лиса. Но если «хоши-но-тама» теперь действительно в ее руках, это означает, что надежда еще есть. Надежда всегда была такой прекрасной вещью. (К тому же такая непостоянная вещь.) Ее нос щиплет от доносящегося запаха цветущей вишни. Ее тело дрожит от ощущения, как мех касается ее обнаженных рук. До ее ушей доносится приглушенный звук звонкого смеха, который ей так хорошо знаком. Она срывается на бег, преследуя этот звук, отказываясь выпускать его из рук. И она находит… (Ничего.) Она просыпается, принимает сидячее положение на своем футоне и отчаянно хватает ртом воздух. …Сайгу всегда любила шутить, что она с радостью вошла бы в свои сны, если бы ей когда-нибудь понадобился комфорт, но выглядела довольно расстроенной, когда ответила, что у нее с самого начала не было снов. Но Сайгу мертва. И хотя она хотела, чтобы эта мечта стала реальностью, это было далеко не так. Изменить это было невозможно. (Она не думает о том, как кицунэ способны создавать иллюзии настолько сложные, что они почти неотличимы от реальности. В конце концов, нет смысла принимать желаемое за действительное.)Райден Макото
i. Я долгое время не позволяла себе прикасаться к Мусо Иссин. Я не могла запятнать его еще больше, чем до этого, когда он впервые перешел в мое владение. Его лезвие всегда оставалось не заточенным. В конце концов, в его использовании не было необходимости, когда он должен был стать символом мира. Настоящего мира. Это была мечта, в которую она искренне верила все это время. Она была доброй при жизни. Нежной. Даже когда ее глаза остекленели, уставившись на точку вдалеке, которую я так и не смогла принять за реальность. Я не смогла отдать ей должное и даровать ей покой, когда она умерла. Ее рука, обхватившая мою щеку, была теплой, но кровь, запятнавшая лезвие меча, была еще теплее. Я никогда не говорил ей, что буду скучать по ней в те последние моменты, которые мы разделили. Жаль, что я этого не сделал. Но слова так и не слетели с моих губ. ii. Твое имя означает «тень», Эи. И поэтому ты тоже ее тень. Но до этого она была твоей сестрой. Нет, не просто сестрой — твоим близнецом. В ее глазах ты могла увидеть свое отражение и почувствовал себя любимой. По-настоящему любимой. Она была твоей сестрой, твоим близнецом, твоим самым дорогим человеком, и ты подвела ее. Ты опоздала, и теперь она мертва, и ты не можешь вернуть ее к жизни, не так, как она сделала для тебя. Пусть тщетность всего этого тяготит тебя, Эи. Потому что, когда-то ты убирала все препятствия для ее прогресса, теперь же ты сама себе препятствие. Так что прими эту вечность, о которой твоя сестра когда-то так нежно говорила. В конце концов, это все, что у тебя осталось от нее.