Мелодия, развеянная одуванчиковым вихрем

Тонкие бледные пальцы, удивительно аккуратные для девушки, сражающейся мечом регулярно, медленно, словно недоверчиво провели по клавиатуре. Странно, что инструмент совсем не пыльный – судя по виду старинной полуразрушенной башни, ему явно более пятидесяти лет. Взяв ноту соль второй октавы, точно проверив её, девушка лишь с мгновение колебалась. Осторожно присев на каменное подобие сиденья и глубоко вздохнув, она потревожила тишину, прерываемую лишь лёгким шумом ветра и листьев, добавив к ней несколько глубоких и звучных аккордов. Незамысловатая мелодия, услышанная лишь недавно, легла в основу импровизации сегодняшней ночи, эхом отражаясь от массивных мраморных стен. Ре-соль Соль-ля-си… До-си-ля-соль-ля… Соль-соль-фа-соль-ми Фа Фа-соль-ми-ре До-ре-соль Люмин почти не имела никакого музыкального образования. У неё вообще не было ничего, кроме старого фортепиано, поддержки брата и усердия, усердия, усердия… так много усердия, что многие подмечали, будто она самостоятельно изучила то, что не все истинные музыканты могут сыграть за такие сроки. Сама девушка особого таланта не ощущала, хотя, пожалуй, ей нравилось то, что она делала. Но ещё больше ей нравилось то, как Итэр относился к её увлечению. Он мог часами слушать её игру, иногда даже засыпая, уронив голову ей на плечо, а когда она заканчивала, янтарные глаза её брата загорались как-то взволнованно, и в них искрилось то, что не получалось выразить словами. Его руки, бледные, как и у неё самой, подрагивали в нетерпении и неистовом восторге, а на ресницах против воли выступали слезы. Слезы, которые почти никто не мог видеть за вечной счастливой улыбкой. Но все-таки это было далеко от идеала. Неумелые, ещё не привыкшие пальцы легко промахивались мимо нужных клавиш, издавая фальшивые звуки, двигались медленно и неуверенно, неспособные играть быстрые мелодии. Чувствуя неловкость из-за проблем с технической частью исполнения, девушка играла ещё и ещё, неустанно повторяя одни и те же упражнения. Невыносимо тяжело ей давались аккорды из четырёх нот и форшлаги* - её руки с трудом дотягивались до дальних клавиш, и все интервалы*, больше септимы*, брать было сложно. Пальцы болели и становились красными, но Люмин не была готова опускать руки во всех смыслах этого выражения. Это было поводом для беспокойства со стороны Итэра, однако сестра заверила его, что всё в полном порядке. Монотонные упражнения не приносили ей удовольствия, но результат не мог не радовать её. Как же сверкали её глаза, когда она смогла сыграть одну сложную мелодию без единой ошибки! Каким же блеском отражались её глаза в таких же сияющих гордостью и счастьем глазах её брата… Как жаль, как же безумно жаль, что он не мог видеть её сейчас. Как хотелось ей рассказать всё, что накопилось в её душе, такие простые, обычные слова «я скучаю» застывали на её губах, однако лишь мимолётно, ведь спустя мгновение те растягивались в по обыкновению беззаботной улыбке. Она должна его найти, пока совсем рано сдаваться. Сдаваться никогда не бывает вовремя. Ещё вчера девушка решила покинуть Мондштадт. Попрощавшись с некоторыми людьми, с которыми она смогла сблизиться за короткие сроки, Люмин все-таки решила не устраивать из своего ухода представление и сделать это максимально тихо. С самого начала было очевидно, что, если поиски здесь не принесут успеха, то она не задержится надолго, хотя её уход вызвал смешанные эмоции у всех, кто знал об этом, в том числе и у неё самой. Особенно странно отреагировала Эмбер – она вроде и искренне желала путешественнице удачи, и знала, что всё будет так, но отчего тогда столько невысказанной печали было во всём её поведении? Ответ напрашивался сам собой, и тем не менее поверить в него было сложно, да и не очень хотелось… Люмин старалась отгонять от себя все эти мысли, но как назло музыкальный инструмент чувствовал её тревоги, заставляя мысли, только что выкинутые из головы, заползать обратно в черепную коробку. Пару раз девушка даже порывалась отдернуть руки и, хлопнув крышкой фортепиано, идти, идти дальше, не дожидаясь рассвета, но что-то мешало ей это сделать. Дыхание совсем сбилось, юная пианистка судорожно вздыхала, и отчего-то ей вдруг стало страшно. Страшно от накрывающей с головой волны неизвестности, от факта того, что прошло уже много времени, а она всё отсиживалась в Мондштадте, выполняя мелкие поручения вместо того, что было действительно важно. Если уже стало совсем поздно? Если в Ли Юэ её не ждёт совсем ничего, кроме новых разочарований? Если она не смогла, не сможет справиться? Мелодия между тем достигла своей кульминации. Дрожащие руки схватили первую неверную ноту. Закусив губу, Люмин попыталась не обращать внимания и продолжила играть, но теперь она совсем не могла унять волнение, пальцы с трудом слушались её, испортив, смазав весь пассаж*. В сотый раз за ночь девушка прокляла себя за свой приход сюда. Она остановилась, глубоко вздохнула, затем попыталась продолжить игру с того же места, но глаза предательски щипало, а солёные капли застилали взор мутной пеленой. Девушка стёрла только-только выступившие слезы, слегка посмеиваясь. Она улыбалась, она привыкла к этому. Она чувствовала себя странно. В конце концов Люмин снова вступила. Медленно, тихо, словно в любой момент могла допустить ошибку. Она прикрыла глаза. Эта часть мелодии была её любимой, можно даже играть её не глядя. Так прекрасно, так легко… Покой. Когда музыка почти затихла, кто-то вдруг коснулся её головы. Девушка распахнула глаза, и поняла, что это просто одуванчиковый пух, опустившийся на её голову мягко, словно слабое прикосновение человеческой руки. Подняла голову. Вокруг, подгоняемые порывами ветра, кружились, опускаясь на пианино, путаясь в светлых волосах и ложась на плечи и колени, сотни, тысячи пушинок. Похожие на парашютики, они казались тёплым снегом. Люмин засмеялась, счастливо и искренне. Свежий, чуть прохладный ветер вторил её смеху, окутывая всё большим количеством одуванчиков. Он был её другом, её молчаливым спутником, он был богом, таким человечным. Если это прощальный подарок архонта, то он по душе Люмин. Взгляд лазурных глаз, оставивший след где-то в душе девушки, казалось, и сейчас наблюдает за ней. Наполненный радостью, ободряющий, развеявший печаль… Пушинки таяли в ночи, освещаемые первыми лучами солнца. Ветерок на последок потрепал девушку по волосам, взлохматил их, вызвав улыбку, и умчался куда-то вдаль. Люмин выпрямилась, сладко потянувшись, встала, сорвала один одуванчик, заправив его меж золотистых прядей. Она покинула Мондштадт, город свободы, вина и одуванчиков, отправляясь в далёкий путь, но пообещала себе, что обязательно вернётся сюда вместе с братом и покажет ему всë-всë-всë, что она видела сама. Одуванчики – их любимые цветы.