Шоколад

      Квадратный кусочек шоколадной плитки, если сунуть его в рот, способен порой исцелить что угодно; а иногда он действует как волшебная шапка-невидимка из детских сказок… Влад действительно верил в это — всё то время, пока открывал очередной молочный «риттер спорт», пока судорожно жевал его, ощущая, как разливается тепло в горле; верил, пока во рту держался вкус шоколада.       Держался он недолго. А потом «шапка-невидимка» потихоньку растворялась, как мыльный пузырь становится из радужного сероватым и дырчатым прежде, чем окончательно ослабеть и лопнуть — и тьма, отчётливо увидев Влада, начинала просачиваться в его разум. Ничто не было способно уничтожить выжирающее изнутри одиночество, ничто не могло избавить от жуткого желания подойти к окну и выброситься с девятого этажа.       «Я не сделаю этого. Ну, я же не совсем тронутый, правда. Это же невозможно — взять и перепрыгнуть через подоконник, я себя остановлю, за раму схвачусь, упаду с внутренней стороны...»       И всё же он не верил. Будто его тело само по себе желало подойти и выпрыгнуть. Влад на четвереньках подползал к окну, стараясь не смотреть в царящую за ним темноту, проверял замок, задёргивал шторы и кидался вглубь комнаты, чтобы тело не сделало всё за него. Он гладил стоящую на столе фарфоровую игуану — «Я ведь не убью себя, правда, Лёш?» — а потом судорожно сжимал руки вместе и съёживался на полу, чтобы не расколотить игуану и не остаться совсем без никого.       Он словно хотел сделать себе как можно хуже. Он смотрел на игуану Лёшу, и ему казалось, что чуть прикрытый фарфоровый глаз косится на него с отвращением. Он знал — утром на работу — но снова срывался на кухню и ел новые и новые плитки «риттер спорта» до тех пор, пока сама его кровь не превращалась в шоколад, в жидкий, больной шоколад; пока не поднималась дикая, безумная энергия, ещё больше угрожающая тем, что телу хватит сил без участия мозга сделать свой выбор. Что Влад возьмёт себя под контроль, когда будет уже поздно.       Шоколад почти никогда не заканчивался — Влад покупал его чуть ли не на треть своей отнюдь не маленькой зарплаты. Такими ночами он мог сожрать не один десяток плиток, прежде чем его начинало выворачивать наизнанку. Это было отвратительно, почти больно, но успокаивало — после длительных приступов рвоты сил становилось явно недостаточно на то, чтобы уничтожить себя; он мог только растянуться на полу и отрубиться.       А потом где-то в комнате звонил будильник; Влад соскребал себя с пола, приводил в порядок, заливался кофе и ехал на работу. Особенно наблюдательные коллеги замечали тональник под глазами: «Бурная ночка, Кошкин?»       «Да», — весело отвечал Влад и смеялся.