Прямота

      — Изволь видеть, как сильно ты всё же ошибаешься, мой милый Г’остов, — Тишина ему служила ответом, столь же глухая, сколь были промолвленные слова.       Ночь особенна нынче: словно французская армия, своим мародёрством уничтожавшая всякое селение, стоило ей туда только ступить, мгла поглотила лучистые небесные тела, и лишь догоравшие в округе костры освещали расположенные перед Вишау стоянки авангарда.       Мутноватое содержимое стакана колебалось вслед за движениями руки — вся качественная водка, судя по цвету плескавшихся остатков, испита была ещё утром. Денисов бродил между разбитыми стоянками отнюдь не бесцельно. Намерение его определённо, пусть количество принятого на грудь превышало устоявшуюся норму. Но где и кому, как не в походе гусару, пред смертельным, возможно, сражением, дозволено было нарушить условные границы?       Кое-где вдали слышалось потрескивание только-только разворошённых дров, недавно ещё полыхающих огнём, а теперь в прощальном жесте мигающих потухающей золой. По мере продвижения встречавшиеся тут и там столпотворения не спящих офицеров редели, пока лагерь не кончился совсем.       Ему хотелось поговорить с Николаем, выявить основание того поспешного совершенно ретирования, последовавшего за неосторожным, вероятно, замечанием, но явно не нёсшим оскорбительный умысел. Однако граф убежал. Рванул, будто напуганный выстрелом заяц, будто упорхнувшая от людской руки бабочка, будто устрашённый им, Денисовым, провинившийся слуга.       Опьянённый разум подбирал великое множество весомых, кажущихся рациональными причин, однако на одной всего, наиболее по его мнению возможной, задержался: шутка о влюблённости в Александра при кривости занесённой тетивы попала всё же точно в цель.       И ясны стали тут же импульсивные Ростова слова, понятно желание скрыться из глаз. «Боится осуждения?» — догадками полнились мысли новоиспечённого майора. Ростов не мог того знать, но Денисов не имел на осуждение права. Не тогда, когда и сам подвержен был той же проблеме.       Деревья здесь имели растительность лишь на самых верхушках, ветки же в серединных частях отсутствовали почти полностью. Тянувшиеся ввысь, они образовывали подобие апсиды и полукругом скрывали всё то, что находилось среди их серых стволов. Николай опирался спиной на одно из них и неумело выкуривал трубку, придерживая её двумя пальцами. Вид у него задумчивый. Выражение для молодого графа необыкновенное, совсем нетипичное. Тогда ночную тишь разорвала гулко та самая фраза, неопределённая, казавшаяся и вовсе не сошедшей с его уст.       — Денисов? — Ростов вгляделся в темноту и непонимающе нахмурился. — Ошибаюсь в чём?       — Ты, бг’ат, сказал, что я не понимаю. Но в делах любовных опытом я г’асполагаю достаточным, дабы в них смыслить. — Он отвёл глаза, но произнёс всё так же решительно: — Я понимаю, что значит быть обг’ечённым на безответность.       Николай молчал. Во тьме то едва виднелось, но тление табака слегка выделило выступивший на юнкере румянец.       — Я не… влюблён в императора в этом смысле. Я не это имел ввиду.       — Отчего же ты тогда ушёл? — Денисов недоумевал. Неужто сам он выдумал тот мечтательный взгляд, коим наблюдал за императорскими движениями Ростов? Это невозможно. Сейчас даже Ростов отозвался именно так, будто вернулся к прерванной мысли. Мысли об императоре.       — Да просто, — он пожал плечами, — поразмышлять хотелось, а там так шумно было.       Несмотря на то, что ответ его должен был ответить на терзавшие майора опасения, Денисов решил узнать в точности: посчитал ли Ростов его шутку для себя унизительной? Посчитал ли унизительным одно предположение об испытуемой страсти к собственному же полу? Василий Денисов отнюдь не трус. И он, замешкавшись чуть, вслед за шорохом листьев над ними выкинул трефу, в душе её почитая за высшую масть.       — Так ты не в обиде?       Всем своим дышащим юностью видом, не способным сокрыть тех эмоций, так часто вызывавших у последнего умиление, Ростов выказывал то ли чрезвычайное смущение, то ли растерянное замешательство. Денисов не смог сыскать истока ни тому, ни другому.       — За что мне должно обижаться? — Отбивается с осторожностью, ищет прямоты. Это Денисов понимает тут же. Однако ещё слишком рано: он и сам не готов.       — Наши в аг’мии много толкуют о том плохого.       — «О том» — это о чём таком?       «Ну что же, если сам он, видимо, хочет говорить об этом? Да не ошибаюсь ли я только? — задумался майор, не желая попасть впросак. — Я не трус. Незачем же становиться им сейчас!»       — Ответь мне вот на что: что сам-то думаешь об видах более чем товаг’ищеского утешения между мужчинами? — Вопросом на вопрос ответить — невежливость крайняя, но оба гусара находились не при ослепляющим своим желанием скрыть истину свете общества, а здесь, во мраке ночной прохлады, где единственными свидетелями были яркие цветы вереска да зелёные пихты, по-союзнически укрывавшие от такого ненужного сейчас любопытства. — Стоит мне пг’есекать это в эскадг’оне?       Трубка в руке дрогнула. Ростов смотрел удивлённо, будто не сам пытался подвести диалог к ныне выставленной на обсуждение теме.       — Если так необходимо… — Денисов сделал глоток из стакана, по-прежнему сжатом у него в руке, подвинулся ближе на шаг, и трубка всё же выскользнула, — тебе решать, — произнёс Николай теперь еле слышно.       «Мне решать?» — и он решается, потому как предвкушение ясно читается на юнкеровском лице, краснеющем не меньше майора. Осмелевший от алкоголя, он целует крепко, без предисловий. Так, как делается это только у солдат: по-мужски, не оставляя сомнений у другого, однако в сомнении находясь всё же сам. Мгновения, предшествующие неуверенному ответу со стороны Николая, полны страха возможного становления пред военным судом, куда со всей лёгкостью мог угодить Денисов, стоило графу проронить о случившемся словцо.       Тёплое дуновение ветра уносило сомнения, развеивало их, уничтожало совсем. Твёрдое скольжение губ, почти невинное, но столь значительно повествующее о недалёком будущем, лёгкий хвойный запах в воздухе, что делили они между собой и горький вкус водки, — всё это с устрашающим рвением топило Денисова в своих чувствах, лишало его сосредоточия и покоя.       — Думаю, нам пог’а вег’нуться в лагег’ь. — Денисов отстранился и позволил обоюдному теплу медленно расплавиться в ночи. — Думаю ещё, тебе всё же стоит поднять тг’убку. Не хватало, чтобы эти немцы обвинили нас потом в сожжении их стг’аны, — Он весело улыбнулся и подмигнул Ростову.