Если бы комнаты были живыми

На этом свете есть уйма, просто великое множество самых разных комнат. Комнаты большие и маленькие, жилые и брошенные, убранные скромно или лоснящиеся от вульгарных украшений. Комнаты, в которых живет множество грязных людей - они теснятся в этом маленьком неуютном помещении, трутся плечами о стены и по ночам тихо смотрят в потолок затуманенными от боли и наркотиков глазами. А другие есть - уставленные изящными безделушками, а в центре - кровать с обязательным балдахином; на нем возлежит юная прелестная красавица, только что спровадившая старого богатого любовника. И никто, кроме стен, обклеенных модными обоями, не видит, как прозрачные слезы капают на чеки, полученные от старика. Комнаты поют тихие, красивые мелодии, убаюкивающие их хозяев, хозяев, которые иной раз под эту мелодию засыпают навсегда, в последний раз мазнув еще теплым взглядом по родным, понимающим стенам. Они, должно быть, только перед смертью и понимают, какой незримый друг был с ними рядом всегда - их комнаты, которые верно обнимали их своими стенами, защищая от студеного воздуха и иной раз не пуская к ним лживых друзей. Любая такая комната могла стать каждому человеку самым хорошим товарищем. Не стоило даже вносить в нее красивых вещей - комнате-то они без надобности, стены-то ведь слепы, они даже не знают, какие обои на них висят, да и все равно им на все это. Они не тщеславны, не горды, не гонятся за материальными благами, как люди. Им только жаль человека, которого они впускают в свою утробу, - а сколько их было, людей этих, сколько стены успели повидать за свою жизнь! - и они готовы жалеть его незримо, даруя безопасность. Каморка в подвале могла стать самым любящим существом, единственным существом в своем роде. Ее пол был грязен и пылен, обои содраны, а стены в подтеках воды. Она проветривалась только холодным ветром, ветром, который был зловонным и гнилым. И люди, входившие внутрь нее, тоже были гнилыми внутри и лживыми, прячущими свою натуру за маской лицемерия и подобострастной улыбкой. Но и они были столь редкими гостями, что комната могла бы забыть о других людях - мол, их вообще на земле нет, никого нет, кроме того, что ожидал чистого и искреннего человека, который, влетев в затхлую комнату, смог бы вдохнуть своим дыханием в нее новую жизнь, побудил бы ее подняться со дна океана, где она будто бы находилась, никогда не поднимаясь и не глядя ни на что и ни на кого. И комната, и хозяин ее с нетерпением ожидали этого человека-ветра, ожидала его даже та пара, нарисованная на стене: они смотрели внутрь комнаты пустыми глазами, с блуждающей на губах вечной улыбкой, но будто заранее знали, что такой человек не принесет ничего хорошего. И если бы сейчас этот лживый убийца, который вечно не мог определиться со своими желаниями только появился бы в комнате, то последняя кинулась бы на него, обрушивая стены и книги, лежавшие на самом верху. Потому как этот человек принесет счастье только на короткое время - и из-за него же все будет разрушено: хозяина комнаты казнят, а комната погрязнет в пыли... Но, может, каморка, глянув в его усталые глаза, почувствовала и его боль утраты - ведь не осталось на земле ни одного человека, который теперь прижал бы лжеца к своему сердцу, который подарил бы ему хоть немного тепла и заботы. О, он уподобился тому, кому причинил столько боли своей ложью, и за это комната, возможно, его бы простила и приняла... Да только он никогда больше не придет сюда. Никогда. И пара молчала об этой уготованной судьбе, участники которой еще даже ее не понимали, не видели. И только за молчание ценил их одинокий человек, который здесь жил: а произнеси они хоть слово опасения, и он незамедлительно замазал бы их белой пастой, как сделал это с окном, в которое заглядывали люди, словно пытаясь плюнуть ему в душу. "Ты мог бы сделать комнату лучше сам." - Могла бы сказать эта вечная пара на стене, будь у них дар слова. Но тогда житель этой комнаты ответил бы: "Нет, только верный друг всерьез мог бы помочь мне убрать этот хлам - самому у меня рука не поднимется". Пара бы, обеспокоенно переглянувшись, тихо вздыхала над его упрямством; но их жеманные движения ни за что не могли восприняться всерьез, и они, глядя сквозь толщу веков на упрямца, не могли уловить и понять его настоящего мотива; на самом деле, не только эта выдуманная пара, но и весь Париж, вместе взятый, не смог бы понять его натуры: люди могли только перековеркивать страсть и смеяться над этим, как над гениальной шуткой, и их смех гремел по всем улицам и улочкам, по всем квартирам, за исключением этой комнаты, этого последнего и самого надежного прибежища. Когда его не было дома, в комнате раздавались тихие звуки скрипки. Их, конечно, никто не слышал, кроме пары в розах: и дама наклоняла хорошенькую голову, улыбаясь треснувшими губами, делая вид, что понимает истинный мотив этой мелодии, играющей об одиночестве; а ее кавалер мудро кивал головою, будто слышал эту мелодию раньше и соглашаясь даже сейчас, что она очень недурна. А ведь это всего лишь комната своею игрой оплакивала роковой уход, предвидела, что совсем скорого все обитатели комнаты ее покинут, и она останется одна, и свеча больше не осветит ее утробу, окна не отворятся со скрипом, и вещи будут лежать нетронутым, ничейным грузом под слоем пыли. А через полгода тишины рассохшаяся дверь отворится, войдут люди с фонарями, с невыразимой брезгливостью будут они разглядывать ободранные стены и слежавшиеся обои, заплесневелые фрукты, битые бутылки вина, несимпатичную викторианскую пару на стене и гору вещей, чемоданов и футляр для скрипки на самом верху. А сама скрипка - где же она? - будет лежать с оторванными струнами за кучей, и она будет вещью единственной, не потонувшей в мягкой, обволакивающей пыли. - Здесь давно уж никто не живет. - Скажет почтенный господин, чихнув от пыли и утерев нос платком. - Почему так грязно? - Так ведь... Никто и не заглядывал сюда... также давно. - Пробормочет молодой человек, что был охранником в этом доме. - Наверное, консьержка тоже забыла о ней. - А вам, мамзель... - Почтенный господин, наигранно учтиво кланяясь, отойдет в сторонку, пропуская внутрь девушку с фонарем в руке. - Нравится здесь? Будете снимать комнату? И эта девушка, глаза которой тоже наполнены одиночеством, пройдет внутрь комнаты, неся теплый свет за собой. В ее сердце - этого никто не заметит, кроме комнаты - тоже будет жажда любви, чистой и страстной, только порок тянется за ней шлейфом, а сарказм выбивает почву из-под ног. Она, быть может, осветит лица пары в розах дружелюбным сиянием, и они покажутся сразу не полными сарказма, а очень добрыми и миловидными; груду вещей, что высятся перед ней страшным монстром, свет тоже превратит только в чемоданы, одежду и книги. Но девушка, проведя пальцем по столу, оставляя на нем чистый след, со вздохом скажет: - Нет, здесь слишком мрачно... Не для меня. Простите. И она уйдет, закрыв за собой дверь и вновь оставив в комнате тьму и тишину - двух новых жительниц, которые, наверное, отныне поселятся здесь навеки. И голодные от такого же желания тепла руки каморки, что протянутся за ней вослед, она не заметит, или сделает вид, что не заметила, ведь комната напугала ее бессознательно. Напугала тем, что вся обстановка внутри нее показалась ей уютной и родной. Или, может быть, одинокая душа ее просто увидела призрака маленького недоношенного ребенка, затаившегося в футляре... Как бы там ни было, она ушла. А во тьме только дама в кринолине посмотрит ей вслед, и воздух прорежет ее бестелесный голос: - Она смотрела очень похоже. И кавалер в бриджах сразу поймет, что она говорила о прежнем обитателе этой комнаты, и они оба замрут, надеясь услышать ответ комнаты, но комната будет молчать, и только тихие ноты вновь разрежут тишину, и каморка тихо выдохнет облачко пыли, бережно храня в себе последнее, что осталось от Джованни.