* * *
От машины «скорой» к ним робко приближается девушка-парамедик. Ей уже удалось заполучить фотку с не отошедшим от адреналина, а потому весёлым Дамиано. Но по коротким жадным взглядам Итан понимает, что эта фанатка из другой армии. Отказаться хочется невыносимо — он еще даже не пытался, но уже представляет что за лицо выйдет у него на фотке. Печать очередной бессонной ночи, усталость от слишком большого числа людей вокруг, беспокойство за Дамиано… — Итан… Мистер Торкио! — у него брови ползут вверх на такое почтительное обращение, рядом ехидно хмыкает Дамиано. — Ну если аж даже «мистер», иди уже, сфоткайся. Итан смотрит скептически — но тот уже тушит недокуренную сигарету и машет в сторону кучи сдвинутых впопыхах складных стульчиков. Итан чертыхается и тоже кидает сигарету в металлический бачок, снова подхватывает Дамиано за талию. Если бы не свидетельница, можно было бы просто подхватить его на руки, но приходится сперва высматривать подходящее место — Итан дотаскивается до примеченного угла в несколько неловких шагов. По капелькам пота и помутневшим глазам Дами видно, что он готов бухнуться куда угодно не глядя, но Итан сомневается, что хлипкий стул выдержит, и аккуратно присаживает свою совсем обмякшую ношу. — Что-то надо еще, Дамиа? Салфетки, лёд? Он недовольно кряхтит в ответ. — Ой иди уже, им наверное надо ехать на другой вызов. А… — он зло кривится, Итан знает эту гримасу бессилия, которое Дамиано ненавидит. Выдавливает, как будто через силу, как будто это что-то позорное — попросить у него помощи: — Пить хочется. А Итану хочется встряхнуть эту королеву драмы за скользкие плечи в пайетках, напомнить, что он может быть перед ним каким угодно слабым, может перед ним всё что угодно! Но он просто в очередной раз загоняет внутрь, в самую глубину, все эмоции, и с совершенно каменным лицом подает Дамиано бутылочки с минералкой. Сразу три, на всякий случай. И идёт к скорой, машинально закуривая новую сигарету. Просветлевшей лицом девице, уже не чаявшей его дождаться, кажется, всё равно, начни он хоть кокаин нюхать. Из машины выскакивает врач, сурово тычет в часы на руке и быстро делает пару кадров, после чего велит девушке забираться внутрь. Они наконец уезжают, исчезают за воротами, исчезают из их жизней. Итан докуривает, заставляя себя не смотреть в глубь ангара, на Дамиано. Нужно вообще взять за правило поменьше пялиться на него, по крайней мере в присутствии посторонних. Однако он даже додумать эту мысль до конца не успевает, настолько она кажется абсурдной — как так, не пялиться, не следить, не помогать Дамиано, когда ему плохо? Тот, например, когда Итан разболелся в Америке, не отходил от него ни на шаг, наплевав на то, что может заразиться, — а теперь боится сказать, что хочет пить? Воспоминания приходят отрывистыми картинками — тогда его больной мозг вообще не желал включаться на полную, — их выступление в Рокси, где он, едва живой, с трудом отыграл концерт под жаропонижающими и обезболом. Дамиано, носящийся потом по всему отелю в поисках обслуги, врачей, лекарств, собственного терпения возможно. Объявление номинантов Грэмми, уже во второй приезд, когда он, недолечившийся толком, затемпературил снова и тут уж организм, не выдержавший многократных перелетов, интервью, выступлений, встреч, нервного напряжения, сдался окончательно. То, что на ногах он едва стоял, Дамиано тогда понял сам без всяких намеков. Придержал за локоть, едва они закончили с перечислением номинантов, а потом, не стесняясь никаких камер, буквально втащил в свои объятия, на себе доволок да куцей лесенки, помог спуститься, а затем каким-то чудом отыскал диванчик в бесконечной анфиладе комнат, залов, дурацком ярком освещении, усадил-уложил всё равно что на себя. Кому-то что-то приказывал — Итан помнил это тоже, как и теплое плечо под боком, и обнимающую руку, и тихий голос, уговаривающий потерпеть еще немножко, скоро они будут в отеле и можно будет отлежаться, и гори вся остальная вереница встреч-интервью-обязательств… Итан тогда и впрямь отлежался. Преимущественно — в объятиях Дамиано, из которых не вылезал до самого отлета. До обидного быстрого, потому что в Риме были ещё дела, на дела же в Америке его уже почти не хватало, в компании одного лишь Лео, потому что Вик тогда улетела раньше, а Томасу и Дамиано нужно было остаться ради подвернувшегося крутого проекта. Теперь же отлежаться не помешает самому Дами, вот только Итан уверен — убедить его самого в этом в жизни не получится.* * *
Выбраться из машины Дамиано тоже нормально не может — от костылей прока не больше чем от самого Лелло по жизни. Приходится снова ждать, пока поможет Итан, и ничего более ужасного Дамиано за последнее время припомнить не может. Нет-нет, дело вовсе не в том, что ему как-либо неприятен Торкио — с этим-то как раз проблем нет никаких. Просто быть беспомощным перед ним, перед Вик, Томасом, даже Грилло раздражает почти до тошноты. Вроде как, взял ответственность над братьями и сестрой меньшими, так давай, воспитывай, а в итоге… Ещё чертов костюм бесит просто до невозможности! Были бы силы, Дамиано порвал бы его прямо на себе, после чего непременно бы сжег — носить это пайеточное говно столько часов кряду было решительно невозможно и дизайнер просто обязан занять себе в Аду вакантное местечко. Конечно, можно было попросить помочь, но сама мысль, что он будет корячиться при всем честном народе, заставляла звездочки плясать перед глазами. Поэтому Дамиано, скрепя сердце и прочие чресла решил дотерпеть до отеля и номера. Корячиться-то он, конечно, все равно будет, но хотя бы в гордом неприступном полосатом одиночестве. Даже Итана выпнет в его номер — не зря оплачено же! Он кое-как ковыляет по ступенькам, еще не приноровившись к костылям, чуть не промахивается… На какое-то мгновение сердце обрывается — если грохнуться сейчас еще и со ступенек, в Турин его привезут в инвалидной коляске. В последний миг за спину его обхватывает рука, сильная и горячая — чувствуется даже через блядский пиджак. Это не похоже на драматичное спасение колченогой золушки, потерявшей туфельку и честь на балу. Никто не вскрикивает, никто не оглядывается и не спрашивает обеспокоенно, в порядке ли Дамиано. Итан делает это максимально незаметно, словно бы между делом — лишь только заполошно колотящееся сердце Дамиано и испарина на лбу выдают всплеск страха. Конечно, ему видно, как Дамиано протряхнуло этим. Конечно, обо всём догадывается, мудрый индейский вождь. Да просто — чувствует, рукой, всё ещё придерживающей сзади, несмотря на мешающий ему костыль. Но, слава богу, молчит — и это то, за что Дамиано так его любит. Надо побыстрее заканчивать этот спектакль, обессиленно думает он, и уже не пытается выскользнуть из-под руки Итана, идёт аккуратнее, старательно глядя под ноги. Нога постоянно глухо ноет, несмотря на обезбол, — а если случайно наступить, то и вовсе пиздец. Настроение отвратное — то и дело хочется сорваться в бесцельные и бесполезные вопросы: почему опять с ним такая хрень? То нога, то рука, то палец, сколько за последние несколько лет он перевидал парамедиков и травматологов в разных странах… Наверное, будь он другим (нормальным) человеком, он лежал бы, заботливо привезенный прямиком в номер стаффом, обезболенный и с обездвиженной ногой, как полагается… Но он ненормальный, и потому шагает сам, еще и настоявший перед этим, что из-за его травмы не нужно терять оставшиеся часы съемки и доснять что получится. Настоял, чтоб не гоняли ради него машину и не отвлекали ребят от дел — дотерпит до конца, поедет вместе со всеми. Дотерпел. Поехал. И вот держит себя из последних сил, и стыднее всего потерять лицо не перед Лелло, который видал его в еще полудетских истериках и просто дропает это всё куда-то мимо сознания, похоже. Не перед стаффом, не перед взрослыми из менеджмента и лейбла — эти перевидали на своем веку тех ещё зазвездившихся сучек, до которых всем Монескинам вместе взятым с их скромными капризами — как отсюда до Рима. Не перед Вик и Томом — что их стыдиться, это примерно то же, что стыдиться своей руки или уха, они, ну… как часть его самого, он не стесняется их ни в чем. А вот Итан… Ковыляя мимо ресепшна под сочувственными и любопытными взглядами отельного персонала, Дамиано каким-то чудом умудряется думать о нескольких вещах одновременно. О том, как бы не наебнуться снова — из-за дурацких костылей, вездесущих порожков, лестниц, туманящих мозг лекарств. О том, что Итан видит его таким и хрен ли свалит из номера, как на него не ори. О том что хочется переодеться, смыть остатки косметики с лица, сходить в туалет, в конце концов. Желательно, чтобы никто не раздавал советов при этом. Попытку спровадить Торкио Дамиано все же предпринимает — оглядывается через плечо у самых дверей в номер, кривит рот в одной из тех усмешек, что Итан ненавидит. — Всё, довел? — почти шипит он. Чувствует себя последней сукой, но сбавить тон не может. — Давай, вали к себе. Деткам пора спать. Итан на это реагирует нахмуренным лбом, шумным возмущенным вздохом, но молчит. Не отходит, конечно, ни на шаг. Молча отбирает ключ-карту, прикладывает к датчику, распахивает перед ним дверь. — Торкио, свали, а? — с нажимом просит Дамиано, но Итан снова реагирует не так, как ему хочется. Подталкивает, нажимая ладонью между лопаток, говорит ровно, но Дамиано все же улавливает обиду в его голосе: — Тебе плохо, а там мои вещи. Я останусь и прослежу, чтобы с тобой все было в порядке. — Может еще и сводишь на горшок, разденешь и колыбельную споешь? — едко бросает ему Дамиано. — Если надо, — тот в ответ жмет плечами. Помогает зайти, захлопывает дверь за спиной и сует ключ в кармашек выключателя. — Отведу. Но петь не обещаю, ты же знаешь, что я… Лицо у него обычное, итаново, вот эта чудесная смесь уверенности на грани с упертостью, неловкости и явного непонимания всей ситуации. Дамиано аж хмыка не сдерживает, запоздало и несколько отстраненно (спасибо слоновьей дозе всякой химической отравы, что в него вкатили), примечает, что ровная оливковая кожа щёк невесть с чего окрашивается едва заметным румянцем. Человек, который не краснел даже, когда они катались по ковру на Евро, как два щенка! Злится что ли? «Если надо»... А вот, между прочим, уже очень даже надо! — А вот возьми и отведи! — брякает Дамиано и даже под руки охотно подставляется — ведите мол, дражайшие фрейлины, меня в будуар. Он не ждет, что Итан всерьез вздумает помогать ему справляться с делами столь приземленными, как хождение по малой нужде. Вот, сейчас он сопроводит его до ванной, любезно заберет костыли, чтобы не мешали, и Дамиано преспокойно выплеснет из себя наконец всю выбульканную на нервяке минералку, что уже очень активно просится наружу… Он ошибается — Торкио, очевидно, и впрямь двинутый на всю башку, потому что одного его в ванную не отпускает. Помогает дойти до сверкающего белизной толчка, придерживает всю дорогу под спину, в зеркале в полстены Дамиано видит, как тот серьезен и сосредоточен. В какой-то момент это становится даже интересно. Внутри, вместе с минералкой, плещется мстительное веселье и желание выбить этого вождя Угрюмого Утеса из колеи. — Что, и ширинку расстегивать будешь? — Ты можешь поссать с застёгнутой. — Да-а, прошли те времена, когда меланхоличный мальчик с оленьими глазами терялся от пошлых шуток. Почему-то при воспоминании о мелком, скромном Итане у Дамиано настроение всегда ползет вверх. Да и разговоры про расстёгивание ширинки всё делают лучше. Дамиано картинно покручивает ладонями перед собой — мол, руки вот они, ширинка там скучает. На долю секунды удается поймать взгляд Итана — зрачки у него странно расширены, глаза блестят. Ну в конце концов, они все там полдня носились туда-сюда, а потом долго ехали, может, ему тоже надо, а Дамиано тут задерживает процесс. Он уже не кривляется, опускает руку, чтобы наконец расстегнуть эти чёртовы штаны — но ее молниеносно опережает Итан со своей громадной лапищей. — Ну нет, договорились же, что я. Понять, шутит он или нет, всегда сложно. И уж точно это почти невозможно, когда в башке сплошь куча разных мыслей, по крови разогняются лекарства, а мочевой пузырь, кажется, скоро и впрямь лопнет. Последнее мозги туманит пуще всего прочего — не зря говорят, что душа человека находится именно там. Мимо внимания проходит тот факт, что длинные сильные пальцы все же тянут язычок молнии, распахивают ширинку, лезут дальше, под скучный серый хлопок трусов, касаются члена… Среагировать Дамиано не успевает. Прохладная ладонь привычно оборачивается вокруг члена, сдвигает резинку ниже, тянет. Блядь! Это как-то… Если так будет продолжаться, то поссать Дамиано не светит — под ласковой неумолимой рукой начинает твердеть. Это, блядь, условный рефлекс у него, что еще может делать член Дамиано, когда его касаются эти руки? — Итан… — шепчет он почти испуганно, потому что в голове слегка раздрай, а мочевой пузырь так же полон. — Что? — глухо отвечает тот, не глядя на него. Еще и завесился полотном волос так, что не видно лица, непонятно, что там за мысли бродят, какие непостижимые фантазии. — Ты просил помочь, я помогаю. Ну просто Чип и Дейл спешат на помощь, блядь! Дамиано уже совсем плывёт, глядя на эту громадную ладонь на своем полувставшем члене, Итан держит так, что выступает только розовая почти обнажившаяся головка, сжимает чуть крепче… Слишком много всего: непривычное возбуждение, тянущая почти боль от переполненного мочевого пузыря, эта слегка сюрреалистичная картинка, как в клипе Mammamia — тогда они тоже вжикали молниями над белоснежным унитазом на ярко освещенной площадке. На ум почему-то приходит воспоминание о том, как вот эта самая лапища держала его за волосы, прежде чем обмакнуть в чан с водой с пристроенной снизу камерой. Ой, про воду это он зря сейчас. Понимание правда, приходит поздно — уже после того, как измученный и отчаявшийся посылать сигналы в мозг организм сдается. Дамиано как через стекло того самого чана наблюдает, как прозрачная, почти бесцветная струйка орошает белоснежные стенки унитаза, слышит, точно сквозь толщу воды, характерное журчание, словно в замедленной съемке видит, как несколько капель попадают на пальцы Итана, чувствует скорее позвоночником, как большой палец проходится по дырочке уретры, стирая остатки. Дамиано себя, разумеется, не видит, но все равно знает, что краснота прямо сейчас заливает щеки и шею. В мозгу щелкает. — Так, блядь… — начинает он, дергается, тянется к держателю для салфеток, выдергивает сразу две и накрывает ими чужие пальцы. Да так и замирает, вдруг слыша знакомый, до хрена чего значащий вздох Итана. Ловит его взгляд — темный, с расширенными зрачками, будто он успел чего обдолбаться. Не понимает ровным счетом ни хрена, но чувствует, прямо сейчас, что очень-очень сильно хочет впиться поцелуем в знакомые до каждой трещинки губы. Дамиано шумно вдыхает, всасывает воздух между зубов. И делает шаг.* * *
Это так обыденно — и в то же время необычно, так грязно — и в то же время невинно, просто травма у просто мьюзик бро, просто помощь в простом мужском деле. О, да ладно врать себе, с «просто мьюзик бро» не трахаются регулярно вот уже несколько лет, а «простое мужское дело» не должно вызывать столько острых и стыдных эмоций. В сущности, ничего нового — Дамиано никогда не испытывал телесного стыда перед ними, даже перед Вик. В 15-16 лет Итану, бывшему тогда не особо в ладу со своим нескладным подростковым телом, это казалось просто ужасным. К ХФактору пообвыкся и уже сносно относился к тому, что в любой момент Дами может заколотить в дверь ванной, когда он бреется, и потребует пустить, «а то я нассу под дверь, Торкио, и заставлю тебя убирать, потому что ты будешь виноват, полтора часа торчишь тут, дрочишь что ли? Давай вместе!». Научился с показным спокойствием просто отворачиваться, продолжая свои дела. Обмирая внутри и изо всех сил надеясь, что Дамиано не замечает, как его потряхивает от желания повернуться и посмотреть. В первую очередь — на Дамиано со спущенными штанами, на его член. Не то чтобы он его слишком мало видел по жизни — им частенько приходилось переодеваться полностью в общей гримерке, и пару раз они купались вместе голышом в бассейне. У Итана было достаточно возможностей украдкой полюбоваться на эту красоту. Без шуток, действительно красоту — видит бог, в его памяти не было недостатка в примерах идеального телосложения, просто красивых людей. Но даже Давид Микеланджело не был Дамиано Давидом… В итоге вышло как-то так, что когда они наконец стали любовниками, эти «низменные» телесные моменты почти пропали: Дамиано даже слишком проникся трепетным отношением Итана к личному пространству (которое, по иронии, уже излечилось, благодаря самому Дамиано в первую очередь). Это устраивало, Итану было довольно всего, что происходило между ними, он был бесконечно благодарен судьбе за этот щедрый подарок. Но всё же иногда было невозможно удержаться и не бросить украдкой взгляд в щёлку приоткрытой двери в ванную или к соседнему писсуару в каком-нибудь туалете на заправке. Незаметно, почти бесшумно втянуть ноздрями острый запах. Момент полной интимности, что-то одновременно и почти животное — и по-человечески контролируемое. Да хрен с ними, с попытками определить — просто это дёргало за какие-то очень интересные верёвочки внутри. И вот сегодня… Дами-Дами, зачем ты сам завёл этот разговор? Как ни смешно, все самые важные вехи в их отношениях случались именно потому, что Дамиано сам же попадался в ловушку собственных подначек. Как однажды он тоже вопил под дверью ванной: «Ты чего, дрочишь там? Давай помогу!» — и осатаневший от своей огромной, безнадежной, чудовищной влюбленности Итан саданул по стене кулаком и решительно дернул шпингалет на двери. Рявкнул: «Помогай!» — и вдруг… Никогда не забыть, каким стало лицо Дамиано, как моментально сползла ёрническая ухмылка, сменилась настороженным предвкушением. О нет, увы, они тогда не кинулись в объятия друг другу и не поклялись в вечной любви. Никакой взаимной дрочки тогда так и не случилось, а случилась почти драка, потому что Итан просто по инерции покрыл Дамиано отборными матюками, и они дулись друг на друга еще несколько дней после этого. Но потом это стало случаться всё чаще, Итан вдруг понял, что может ему отвечать, подначивать в ответ. Сначала это было сродни тому, как огрызается загнанный в угол щенок. Но Дамиано не добивал его своим пошлым остроумием, а с интересом приподнимал бровь, ожидая продолжения. А иногда даже и сам терялся с ответом, и с каждым разом всё больше было в этих растерянных взглядах чего-то… Неверящей надежды? В которую Итан тоже не мог поверить. И сколько бы они так топтались вокруг да около, если бы не очередная отчаянная контратака Итана. Смешно, уже и не вспомнить сейчас, с чего тот разговор начался, но почему-то Дамиано заявил, что Итан не умеет целоваться. И смотрел с весёлым интересом, как тот молча поджал губы… а потом, словно с головой в омут прыгнул — заявил: «Тебе-то откуда знать, ты же не пробовал!» Добрые друзья в лице дунувших косячок Вик, Томми и Лелло тут же подхватили игру и заулюлюкали, захлопали в ладоши — «Давай, проверяй!». Дальше Итан помнил урывками (косяка хватило на всех), но повторили они ещё не раз. Иногда ему хотелось спросить у Дамиано — сознательно ли он тогда его провоцировал, или просто так вышло? Но сначала останавливал дурацкий подспудный страх, что он задумается, повспоминает, нахмурит брови и скажет что-то типа: «А и правда, почему я тут? Всё вышло случайно и было ошибкой». А потом стало уже не так важно. К тому же, Итан окончательно понял, что Дамиано не особо любит копаться в прошлом и в причинах своих порой необъяснимых поступков. Правда, конкретно сейчас он и представить не может, что скажет Дамиано на это, если заметит? Нездоровый интерес, то, что у Итана в груди и ниже всё сводит предвкушением и лёгким ужасом. Пресловутые секс-игрушки, про которые они разливались на интервью — это безобидная вещь. (Особенно если учесть, из этих игрушек добрались они пока только до розовых меховых наручников пару раз… Ой блядь, лучше не думать и не вспоминать про это сейчас, и так невозможно терпеть!) Мадонна свидетельница, он никогда не размышлял о собственных кинках. Никогда не думал о чем-нибудь эдаком и даже порно выбирал самое обычное, по мнению Вик — унылое, из серии «только школьник кончит». И уж точно он никогда не думал, что возбуждение, неуместное, ненужное, накатит от этого. От ощущения теплых капель на пальцах, от влаги, запаха, просто от самого происходящего. Дело ведь не в кинках, вдруг понимает он. В близости и только в ней. В доверии и желании сделать что-то такое, что можно только с тем, с кем готов разделить всё что угодно. Голову буквально кружит от всей этой россыпи внезапных эмоций, и Итан почти физически ощущает этот импульс в своем мозгу — потянуть пальцы ко рту, слизать капли языком, чтобы почувствовать вкус. Охуевшее «Так, блядь!», выданное хриплым голосом Дамиано, он слышит будто сквозь белый шум. Запоздало пугается, но так, отстраненно. В себя чуть приводит всунутая в ладонь салфетка. Итан заторможенно комкает ее пальцами, глядя на раскрасневшиеся щёки Дамиано, на поднятые в удивлённом жесте ладони, на… на почти стоящий член над спущенной по яйца резинкой трусов. Оторваться от этого зрелища, конечно, невозможно, но он делает нечеловеческое усилие и поднимает глаза. И ловит ошалелый, потемневший взгляд Дамиано. Он не знает, как к нему относиться, кажется, совсем перестает понимать что-либо. А потом магия вдруг рассеивается. Разбивается о шаг Дамиано, о скользящий стук клятого костыля по плитке. Его вскрик — короткий, негромкий, но этого хватает. Итан успевает — поймать, прижать к себе, выдохнуть в шею и услышать, как заполошно бьется собственное сердце. … блистер с обезболивающим ходит ходуном в подрагивающих руках, Итану стыдно вдвойне — за свой «нездоровый» интерес и за то, что умудрился забыть, пусть совсем ненадолго, про травму Дамиано. Помог, мать его… — Прекрати сейчас же. — Дамиано выхватывает у него из рук бутылочку воды с недооткрученной крышкой. — Что? — отзывается Итан преувеличенно удивленно, не поднимая глаз. — Давай ещё поспрашивай, а! Иди сюда немедленно, — он хлопает по постели ладонью, как подзывает Лего поваляться. Итан в ответ смотрит исподлобья и всерьёз раздумывает над вариантом всё же уйти в свой номер. Дамиано хмурится и начинает колотить несчастную постель так, что ойкает. С него же станется ещё и руку себе испохабить, пугается Итан и конечно, кидается к нему. Руку Дамиано отбил недостаточно, чтобы не суметь сгрести его в крепчайшем, отчаянном объятии. — Не смей себя винить. В том, что у меня болит нога, виноват… а никто не виноват, дурацкая случайность. Сейчас мы выпьем свои колёса, и не маши башкой, ты тоже — и ляжем спать. Завтра дохуя всего, и встать надо рано. Он перебирает волосы Итана пальцами так нежно, что если бы не все испытания этого дня, они бы уже начали целоваться. Но силы и правда уже на исходе, и снотворное, всё же выпитое под тяжёлым взглядом Дамиано, начинает действовать. А завтра такой график, что вряд ли они смогут остаться хоть на десять минут наедине, поэтому сейчас Итан оплетает его в ответ руками, ногами, всем собой, тяжело вздыхает у самого уха. — Тише, тише. Всё хорошо, завтра всё будет хорошо. Ну то есть пиздец, но… Нам не привыкать. Спи, солнце моё, спи, — шепчет ему Дамиано лучшую колыбельную.* * *
Показ Гуччи приближается как-то совсем неотвратимо — Дами еще не успевает отойти от Евровидения, их маленького провала, как приходится снова куда-то ехать, брать себя в руки, одеваться в мерчевый костюм. Красивый, ему нравится и этот цвет, и то, что в кои-то веки вообще одет во что-то приличное, а не в наряд начинающего жиголо. Вик, Томас и Итан в их костюмах ему тоже нравятся — они красивые, молодые, дерзкие, не теряются в вызывающих красках и принтах Гуччи и выглядят ничуть не хуже собравшихся в Кастель-дель-Монте звезд. Правда, Дамиано снова с костылями, что несколько портит образ. На самом деле не так уж все и плохо со злосчастной лодыжкой, а костыли и вытребованный Фабрицио персонально для него карт — скорее попытка хоть как-то сберечь его и довезти до Мемфиса в целости и сохранности. Ныл Дамиано с добрых полдня, не желая себе такого позора, но потом проникся угрозами закатать его в гипс, послушно принял все свалившиеся невзгоды и в выставленные им в лицо камеры скалился высокомерно и ехидно. Мини-гиг проходит тоже весьма неплохо. Дамиано нравится, как они играют, нравится, как радостно-восторженно встречает их звездная, избалованная публика. Они ведь тоже звезды, — приходит вдруг в голову. Не то чтобы он не помнил этого раньше, однако, несмотря на всю свалившуюся на них популярность, солд-ауты за пару часов, он порой поверить не может, что все это происходит с ними. Вик как-то призналась, что с ней такое творится тоже, как и Итан, и только Томас, в чью сферу интересов входят ровно три вещи — их группа, Виктория и любимая красная гитара, — на тот вопрос только плечами пожал. Ему мол, отлично, он пришел в этот мир, чтобы играть и он будет играть, хоть со сцены Ахой-арены, хоть под одним из мостов через Тибр. То, что в ранг полноценных звезд их еще не совсем приняли, Дамиано понимает неожиданно и не самым приятным образом — они стоят чуть в стороне от основной толпы, каждый отчасти занятый своим делом. Вик пьет очередной коктейль и что-то активно вещает Томасу и хихикающей Бенни, Итан еле-еле двигается под играющую приятную мелодию и залипает в телефон. Лео где-то там, в апокалиптически красной толкотне, отправлен добывать сигареты — у них осталось буквально по одной. Сам же Дами подначивает ди-джея включить Бритни и чувствует себя, признаться, охуенно. Краем глаза, разумеется, следит за происходящим вокруг, отмечает, что к их компании кто-то приближается. Не придает этому значения — переброситься парой слов, будучи вовсе незнакомыми на подобных мероприятиях все равно что ритуал… …и аж дышать забывает, когда на бедро Итана ложится ладонь, которая затем сдвигается чуть ниже. Будто бы невзначай, будто бы это естественный жест для смолл-тока. Злость к обладателю жалкой и явно ненужной ему культи вспыхивает моментально. Слава богу, Фабрицио отошел за коктейлем, и некому поставить ему голову на место, отвлечь разговором (хотя вряд ли бы это получилось), ну или порешать проблему со своим подопечным. Дамиано не сомневается, Фабри бы смог. Но это его собственное дело. На костылях, конечно, незаметно и изящно не подобраться, но ему решительно поебать на изящество. Да и нога от бушующего в крови адреналина совсем проходит. Несколько шагов — и становится видно излишне подтянутое, ботоксное лицо незнакомого мужика в возрасте. Посторонних с улицы тут нет, а значит, он может оказаться как безобидным актёришкой средней руки, так и каким-нибудь европейским магнатом, у которого своих таких же замков без счёта. Волнует Дамиано совсем не это. А то, что его Итан стоит замершим сурком, проснувшимся посреди зимы, и отчаянно мечтающим залезть обратно в нору. Даже тени мягкой вежливости на лице нет — разговор ему тоже неприятен. Блядь, Фабрицио и вся Сони, вплоть до самого захудалого звуковика, его выебут без смазки, если сейчас он на вечеринке Гуччи врежет по морде, чья бы она ни была. Или замнут? Но всё равно выебут, еще и Микеле присоединится… Мысли скачут, как блохи, руки подрагивают — как бы не свалиться с костылей. И вот уже пора принять решение — весьма однозначное — Дамиано готов, даже решительный шаг делает… Ситуацию разрешает Итан. Резко отстраняется от этого козла, пантерой выскальзывает из чужого личного пространства и вскидывает взгляд на него, Дамиано. — Дами! — зовет он так, будто они не виделись последние полвечности и нужно срочно обсудить все новости этого периода. — Нога разболелась? Хочешь в отель? — голос вроде бы ровный, но нифига, Дамиано понимает, что он тоже на грани бешенства. — Было бы неплохо, — скалясь, как он надеется, достаточно зверски в сторону ублюдка, отзывается Дамиано. — Костыли уже заебали, поможешь? Томас с Вик пялятся недоуменно — они, конечно, давно привыкли, что с вечеринок Дамиано с Итаном вечно сваливают раньше всех, но Гуччи, как ни крути, не просто вечеринка. Не каждой знаменитости в Италии перепал заветный конверт с приглашением. Итан решает за всех: подставляет плечо, давая Дамиано опереться на себя, послушно забирает костыли, протягивает по одному Томми и Вик. Вглядывается в темноту — зрение у него слабое, но Фабрицио ему, кажется, разглядеть удается (ещё бы, с его-то чудным спортивным костюмчиком), потому что куда-то в сторону он машет. Фабрицио не был бы сейчас продюсером «всемирно востребованной перспективной группы», если бы был невнимательным дураком. Наверное, на одной интуиции понимает, что у них проблема. Полминуты — и он уже подходит вместе с блондинкой-распорядительницей и мордоворотом-охранником. Блондинка нервничает, Фабрицио смотрит настороженно. По мордовороту не понять, с таким же лицом, наверное, он мог бы перекидывать Дамиано через оградку Монтегусто. Про срочную, прямо таки невыносимую необходимость отвезти Дамиано в отель, им объявляет Вик. Итан занят — героически держит в охапке демонстративно ослабшего виновника переполоха. И дышит ему в ухо коротко, загнанно — не потому что тяжело, ерунда, он точно знает, что Итану под силу пронести его на вытянутых руках полкилометра. Потому что всё ещё в растерянности и гневе от произошедшего. Ну а Дамиано, слушая это его дыхание, сжимает зубы так, что выдавить из себя какие-то слова просто не получится. Чёрт, они всё-таки не такие беспечные летние дети, как может казаться со стороны — за эти несколько лет случалось всякое, к каждому из них не раз нехорошо подкатывали. Но это было давно, когда по их положению в музыкальной иерархии Италии и наивным мордочкам такие же козлы делали неверный вывод, что их можно заинтересовать предложениями в стиле «детка, я продюсер, хочешь сняться в клипе?». А сейчас, когда уже они могут к кому угодно в шоубизе подкатывать с какими угодно предложениями! И тем более тут, на вечеринке Гуччи, со звездами уровня Ланы Дель Рей — вот так, недвусмысленно лапать за зад… Дамиано мог бы всё это проговорить, проораться, провозмущаться, если бы дело касалось, например, Вик. Но сейчас он просто молча, всё так же сжав зубы, сидит в машине и держит Итана за руку. Не напоказ, почти незаметно, ну или это он по-дурацки надеется, что незаметно — для водителя и охранника, выданных от Гуччи. Крепкий замок из ладоней запрятан между их бёдрами, рука Итана безжизненно неподвижна, и Дамиано то и дело сжимает ее крепче — как прямой массаж сердца делает. — Что он тебе говорил? — наконец не выдерживает Дамиано. Они едут уже гребаный век по унылой, ровной как стол, дороге между полями и тёмными оливковыми рощами. Как было бы хорошо проспать всю эту дорогу на плече у Итана, как он это сделал утром! Но напряжение не отпускает, какой, к чёрту сон? Итан отвечает не сразу, трёт лицо свободной рукой, искоса смотрит на Дамиано. Потом кривится. — Да ничего… особенного. «Сладкий красивый мальчик» и всякое такое. Дамиано физически чувствует, как у него наливаются кровью глаза. Только ему можно так называть Итана! Не говоря уже в принципе о мерзости такого приставания к посторонним людям! Блядь, почему он всё-таки не врезал этому уроду? — Да когда нахрен мы уже приедем, сил нет! — от его вопля вскидывается дремлющая Вик, шёпотом матерится, вытаскивает телефон. — Слушай, мы едем всего десять минут, ехать ещё двадцать, а ты уже достал. Есть тут по пути какая-нибудь клиника, может, сдадим его туда? — Ветеринарная, — как бы невзначай отмечает сидящий напротив Лео, но цену этой белозубой улыбочке Дамиано знает слишком хорошо. Вот сучки. — Могли бы остаться и тусить хоть до утра! — злится Дамиано. — О нет, у нас тоже появились планы, — тонко ухмыляется Вик. У Томаса, как обычно, вид полной покорности судьбе в лице этой белобрысой бестии. Дамиано изнывает от клокочущей внутри разрушительной энергии — и просто безделья, они привыкли в дороге или спать, или болтать о всякой чуши, петь, поддразнивать друг друга, пилить сторьки. Сейчас настроения нет ни на что, только злость. Забывшись, он сжимает руку Итана слишком сильно, и тот вздрагивает. Дами готов было начать извиняться, но Итан, смерив его внимательным взглядом, вдруг отнимает у него свою руку, приобнимает Дамиано за плечи и клонит ниже, к себе на колени. Выцепляет откуда-то дорожную подушку, подталкивает ему под голову. Да и нахуй водителя, нахуй всё, думает Дами, уютно устроившись, наслаждаясь лёгкими, почти незаметными прикосновениями к волосам. По приезду в отель Дами теряет Итана из виду — тот смывается, когда он закуривает и хватается за телефон, чтобы вызвонить оставшегося на вечеринке Фабрицио и перекинуться с ним парой слов. Что пора бы протаскивать на такие мероприятия хотя бы одного своего охранника на всех, ну и вообще, пошипеть и поорать шёпотом всё, что он думает про блядскую вечеринку. Отведя душу, он бодро ковыляет к своему номеру — но тот пустой, идеально прибранный, ни следа присутствия Итана. Чёрт. Да чёрт возьми! Хорошо, что у Лео есть набор запасных ключ-карт для всех. Это немножко такая игра в неприступность — конечно же, Итан знает, что если Дами будет нужно, он и ключ найдет, и дверь выломает. До такого пока не доходило, но вот запаски таскать приходится нередко. Каждый раз, когда лейбл напоминает, что по легенде, все сосиски в группе натуральнее некуда. Но злиться сейчас и по этому поводу уже нет сил, он только надеется, что у Итана там всё в порядке. Дверь попискивает совсем тихонько, и на всякий случай с порога Дамиано погромче ляпает первое, что подвернулось на язык, пошло-жеманное «honey i’m home!». В ответ тишина, но слышно, как шумит вода в ванной. Дамиано швыряет бесценный гуччевский пиджак как тряпку, не глядя, и идёт на звук. Дверь Итан уже давно не запирает. Он стоит, уперевшись рукой в стену, сверху льется вода, наверняка горячая, как они оба любят. Дамиано залипает на чуть прогнутой пояснице и отставленной заднице, на реке влажных волос, струящихся по обнаженной спине. А потом в две секунды расправляется со штанами, трусами и рубашкой, оставляет их прямо на полу и решительно шагает к нему. Прижимается к влажной спине, накрывает ладонями плечи, но почти сразу же скользит ими вниз, к узким бедрам. Прикладывается губами к плечу. Итан на это даже не дергается. Выдыхает только, а затем подается назад, откидываясь к нему на грудь. — Почему не подождал меня? А кто бы меня держал, если бы я опять попытался свалиться? Нужный тон найти тяжело, Дамиано пока не очень понимает, что творится в этих сложных лабиринтах под гривой спутанных волос, и пока на пробу — немного драматического преувеличения. Не всерьёз, конечно — но шутку Итан не поддерживает. Поворачивает голову — Дамиано видит его лицо, испачканное росчерками не смытой до конца туши, — смотрит исподлобья, совсем невесело. — В прошлый раз не очень удачно получилось. Подумал, ты лучше доберёшься сам. Нога ведь уже почти не болит? Так и есть. Дамиано не стал бы ему врать и манипулировать этим. Поэтому он просто молча кивает — получается, что утыкается носом, губами во влажные волосы. Дышит их запахом. — Ты… в порядке? — совершенно идиотский вопрос, как в кино, но никак не получается почему-то преодолеть эту невидимую стенку, которую Итан всегда воздвигает вокруг себя в такие моменты. Он вздрагивает всем телом — но испугаться Дамиано не успевает, это от смеха. Хотя к веселью этот смех никакого отношения не имеет. — Рано мы решили, что мир у наших ног, да? — странно слышать его мягкий, тёплый голос, когда он наполнен такой едкой горечью. — Может, надо, чтобы нам чаще про это напоминали. — Напоминали? В смысле, чаще хватали за жопу на вечеринках какие-то козлы? Итан снова смеется, теперь уже почти по-настоящему, качает головой. Притирается ближе так, что Дамиано упирается своим пахом в его задницу. В ответ скользит ладонями вперед, устраивает их на твердом животе. — Мне не понравилось, если ты об этом. — Ещё бы тебе понравилось, — говорит Дамиано, стараясь добавить в голос комичного ворчания. Возвращает одну ладонь обратно, на бедро, то самое, на которую сегодня покушался тот урод. Сжимает сперва несильно, но затем давит пальцами сильнее, внутренне надеясь, что останутся следы, что Итан будет их чувствовать ещё какое-то время и будет непременно знать, кто их оставил. Не то чтобы он не знал и так. Но у Дамиано очень сложные отношения с теми людьми, которых он считает своими. С Итаном они сложнее вдвойне и не только потому, что они спят вместе. И даже не только потому, что Итан — самое сложное и загадочное существо во вселенной. Просто где-то, в самой глубине души, он ещё не верит до конца, что вот этот мальчик, невероятный, почти неземной — с ним. Ему, блядь, страшно, что когда нибудь Итан найдет кого-то еще, кого-то лучше, чем он. Кто не будет доставлять ему проблем и трепать нервы просто потому, что у самок богомола характер лучше, чем у него. Он снова наклоняется к чужому плечу, целует еще раз, а потом сжимает зубы, буквально подыхая от желания оставить их отпечаток. Итан шумно втягивает носом воздух, но не сопротивляется — Дамиано знает, что ему такое очень даже нравится. — Пометил бы тебя всего, если бы мог, — выдыхает он в шею, губами на мгновение подцепляет мочку уха. Итан замирает под его руками, как будто даже не дышит. Медленно поворачивает голову. К лицу прилипли волны мокрых прядей, но даже сквозь них видно лихорадочно мечущийся взгляд. — Дамиа… Я твой. Если ты хочешь… ты можешь… Каким-то инстинктивным чувством Дамиано понимает, что именно он хочет и может. В памяти проносится недавний странный вечер в Лондоне, фантомное ощущение пальца Итана, поглаживающего мягкую головку члена. Характерный острый запах, его запах. Понимание пугает, смущает, но, на удивление, не вызывает никакого стыда. Только легкое недоумение, возможно, потому что прежде подобных мыслей ни в его, ни в итановой голове не рождалось. Или рождалось? Дамиано тянет носом воздух, вдыхает запах его тела, мокрых волос, так и не смывшегося до конца, точно въевшегося в кожу — любимой туалетной воды Итана. Целует то, что оказывается под губами, то, что под руками — трогает, гладит. Спускает ладонь к члену и без удивления понимает, что тот уже возбужден и подрагивает. О. Вау. — Торкио, ты двинутый, ты это понимаешь? — шепчет он, вновь кусает ухо, только уже самый краешек. Итан вдруг дергается, мигом надумывает что-то свое (звук быстро вращающихся шестеренок в его голове Дамиано почти слышит), краснеет шеей и плечами и пытается вывернуться из его рук. Дамиано не дает. Сильнее сдавливает член, проводит по нему вверх-вниз, срывая с губ тяжелый вздох. Облапывает задницу, а потом, отпустив, тянется к вентилю, чтобы перекрыть так и льющуюся сверху воду. Итан снова поворачивает к нему свое лицо — со все ещё не смытой до конца тушью, отчего его лицо приобретает какое-то совершенно блядское, но вместе с тем и невинное выражение. Дамиано ведет, голова почти кружится, он тянется губами к его, накрывает, прихватывает поочередно верхнюю и нижнюю, прежде чем проникнуть языком в глубину рта. Целует долго, щедро делясь своими спятившими эмоциями, слюной. Когда отрывается, убирает ладонь с члена, обеими давит на поясницу, заставляя отодвинуться немного. Пытается собраться. Пытается, пытается, пытается… — Как хорошо, что двинутые мы оба. Горло перехватывает, Дамиано выдавливает это почти беззвучно. Но Итан понимает. Он… как будто вибрирует у него под руками, как, наверное, гитара у Томми в самые охуенные моменты на сцене. Такой невозможно красивый, невероятный. Такой его… Он всё равно немного в ужасе. Но это и к лучшему — эрекция почти спадает, и теперь ничто не мешает сделать это. Хотя нет — Итан пытается повернуться. К этому Дамиано пока не готов. Ещё раз на мгновение крепко прижимает его к груди, целует за ухом, в затылок. Отводит мокрые волосы с шеи и легонько кусает за сердечко на загривке. — Стой так. Он редко говорит с Итаном таким тоном, это приказ, угроза, и не в шутку. Но Итан в ответ на это выгибается под руками, выдыхает полустон, он заведён почти до предела — и Дамиано собирается этот предел перейти. — Стой. Он делает шаг назад, любуется — господи, эта спина, эта задница, самое совершенное, что есть в мире. Итан стоит опустив руки, покорно — и нетерпеливо одновременно, Дами чувствует даже на расстоянии это короткое заполошное дыхание, как будто видит зажмуренные в предвкушении глаза с мокрыми ресницами. Прихватив Итана за бок одной рукой — чтобы чувствовал, чтобы знал, — второй Дамиано обхватывает собственный член. Пытается не думать о зрелище перед глазами, хотя возбуждению, глубокому, животному, кажется, нет до тех самых мыслей никакого дела. Зажмуривается ненадолго, переводя дух. И отпускает себя, одновременно распахивая глаза. Чуть желтоватая жидкость льется Итану на поясницу, ягодицы, стекает прямо в ложбинку между ними и по ногам, длинным, крепким, стройным, стремится вниз. Дамиано понятия не имеет, что тот сейчас чувствует, может только догадываться по легонько дрожащему телу и звуку его дыхания, что не происходит ничего ужасного, что он все понял правильно. Итан снова упирается руками, на этот раз обеими, в стену перед собой, прогибается еще, расставляет было ноги, но Дами шикает на него, не разрешая. Он хочет пометить его всего. Как можно больше, чтобы там, куда он не успеет сегодня дотянуться, все равно остался его след. Итан тихонько стонет, дышит часто и глубоко, скребет пальцами по плитке. Отдается. Принимает. Дамиано заканчивает, стряхивает последние капли — и грубо лезет Итану между ног, размазывает влагу по горячей ложбинке и сжавшейся дырочке. Потом подается вперед, ладонями скользит по мокрым ягодицам, с нажимом проводит ими вверх, до плеч. Задумывается ненадолго, после чего прижимается к спине и нагло, за что его потом наверняка грохнут без сожаления, запускает руки в волосы. Итан дёргается было — но не противится, наоборот, подаётся задницей — мокрой, горячей — ближе. Никаких мыслей в голове нет, блаженная звенящая пустота, Дамиано отпускает себя на волю инстинктов — и без малейшей брезгливости утыкается носом в волосы, пропитанные его собственным запахом. — Так. Так, блядь. В этот же миг накатывает понимание, что он если он сейчас не трахнет Итана, то наверное просто взорвётся. Внутри всё скручивает желанием ворваться, вломиться, почти без подготовки, пометить и изнутри тоже. Так, чтобы Итан чувствовал это и завтра, и может быть, даже послезавтра, а помнил — всегда. Не давая себе время для раздумий, поисков смазки или ещё какой неуместной сейчас хуйни, Дамиано сперва разворачивает его голову к себе, чтобы увлечь в глубокий, грязный, соответствующий ситуации поцелуй. А потом стекает по его телу вниз, шлепает по бедрам, веля расставить ноги. Крепко впивается пальцами в ягодицы, разводит их в стороны, открывая себе доступ к дырке, и широко, мокро лижет. Итан приходит в себя (ну, это он так думает, Дамиано же считает, что он окончательно сдурел), вцепляется своей лапищей ему в волосы, пытается отстранить. На вопросительный и возмущенный взгляд — какого хуя вообще, он тут занят! — получает напуганное и стыдливое: — Дами, не надо. Дами, ты же только что… Тебе же противно… — Что ты тут за хуйную нести вздумал? — рявкает на него Дами. — Мне не противно ничего, что связано с тобой. Заткнись вообще. Он с оттяжкой шлепает его по влажной заднице, возвращается обратно к своему занятию. Итан высоко стонет. Это отлично, пусть стонет ещё и ещё, Дамиано подбавляет слюны, помогает себе пальцем — вталкивает побольше в пульсирующее отверстие. Тянется туда же языком, то мягко щекочет, то жёстко ввинчивается. Колено травмированной ноги начинает затекать, всё-таки на полу душевой кабины не самое комфортное место, но ещё какое-то время Дами точно потерпит ради этих почти рыдающих стонов. Он запоминает их звучание как лучшие фишечки любимых певцов, чтоб потом, возможно… Ну нет, даже это будет принадлежать только ему, а постонать он и сам может. — Дамиа! — опять почти испуганно. Да что такое! Он на всякий случай ещё раз поддаёт свободной рукой по упругой ягодице, отстраняется. — Что?! Тебе лижут задницу, уймись! — Я сейчас кончу… Аааа, porca troia! Ещё чего! Дамиано вцепляется Итану в то самое многострадальное бедро — прямо с ногтями, совершенно точно до боли. Тяжело поднимается, так и держась за него. В коленке неприятно щелкает, но Дамиано с чистым сердцем кладет на сей факт воображаемый хуй. Куда приложить существующий, он найдет и без этого. — Я тебе кончу… Ну-ка! — он подтаскивает не сопротивляющегося Итана чуть ближе к себе, чтобы он смог удобнее нагнуться к стенке. Мельком проверяет рукой член — порядок, он успел вовремя, стоит — да ещё как! Щедро плюёт на пальцы и добавляет эту порцию к уже имеющейся влаге. Втискивается сперва двумя, но почти сразу добавляет третий и безошибочно давит на простату, отчего Итан глубоко стонет и утыкается лбом в сложенные перед собой руки. Он разбит эмоциями, мыслями, пониманием и, если честно, Дамиано едва ли не впервые видит его таким. Хочет видеть еще и лицо, но менять дислокацию поздно — дальше пола тут же, в ванной комнате, они все равно не дойдут. — Не смей кончать, — повторяет он, прежде чем втиснуться в горячую тесноту. Широко лижет его спину. На языке — всё тот же соленый вкус и нет, это ничуть не противно. Слышит шипение — то ли боли, то ли нетерпения, — и замирает ненадолго, давая привыкнуть. Это жутко сложно, учитывая, что внизу живота уже давно горит и плавится. Начинает двигаться только тогда, когда Итан дергает бедрами, вскидывает голову, оборачивается и почти зло смотрит на него. Дамиано шлепает его по заднице снова, после чего перехватывает за шею одной рукой в уже давно привычно жесте. Тычется губами в линию роста волос, отводит бедра назад, почти выходя, но потом вбивается снова. Зря он грозился Итану — сам вдруг понимает, что в каком-то миге до оргазма. Хочется кончить. Хочется не кончать долго-долго и наслаждаться реакцией Итана. Хочется, чтобы кончил Итан — довести его до безумия, вывернуть наизнанку эмоциями. Хочется остаться навсегда в этом безумном, невообразимом мгновении их жизни. Дами пытается удержаться, пережимает под яйцами до боли, замирает. В ответ Итан по-блядски виляет задницей, подгоняя. Ах вот как! Дами чуть отстраняется, отлипает от и так уже порозовевшей задницы — и с оттяжкой звонко шлёпает снова. С удовлетворением слышит, как Итан совершенно непотребно ахает. — Не дергайся, а то будешь сам себе дрочить, — рычит Дами, типа грозно, а сам в это время нежно наглаживает напряжённую шею. Снова начинает двигаться, наращивая темп… Итан скулит, Итан отрывает одну руку от стены и заводит её назад, вцепляется в его бедро, проходится по нему ногтями, оставляя царапины. Он уже на грани, Дамиано чувствует это. Да и сам-то едва держится, на одном упрямстве и выпитом на вечеринке алкоголе. Он сдвигает руку вперед, берет Итана в захват, обнимая поперек шеи. А потом, ведомый дикой мыслью, склоняется к самому уху. То, что Итан может кончить без рук, от одного его члена в заднице, он знает, а вот сможет ли от слов?.. Шепчет, после каждого слова кусая мочку: — Хочу так еще раз, — он кладет руку на ягодицу, оттягивает её в сторону, пальцем гладит натянутую вокруг члена нежную кожу. — Только внутрь. Ты бы разрешил мне, Ит? Сюда, — он почти втискивает палец в без того заполненную дырку, но останавливается на полпути. Итан в его руках замирает, даже дыхание задерживает. Выдыхает сипло, сорванно: — Да. Да, разрешил бы. Дамиано от этих слов вдруг разъебывает. Перед глазами почти плывет, пружина в животе сжимается до боли. Он начинает лихорадочно целовать шею, плечо, дотягивается до линии челюсти и прихватывает ее губами тоже. Шепчет: — И я бы тебе разрешил. … что ж, от слов кончить Итан может. Он прогибается в спине так, как, наверное, не всякий живой человек может. В оргазменной судороге почти снимается с члена, и Дамиано едва успевает его удержать. Стонет в голос, от того, как сжимается дырка вокруг члена — и кончает сам. Глубоко внутри, долго и много. Они так и стоят — Итан навалившись на стену, Дами — на Итана. Даже снова затекающая нога пока что недостаточная причина, чтобы оторваться друг от друга, разлипнуться, перестать быть полностью единым, хотя бы чисто физически. Дамиано зарывается лицом в почти высохшую гриву: запах чувствуется уже едва-едва, лёгким отголоском, совсем не противным, даже после того как ушло сумасшедшее звериное возбуждение. Эти ленивые размышления прерывает зевок Итана. Ну спасибо, что не в процессе, такого бы Дамиано точно не вынес. Он ржёт: — Пять минут без всратых кинков — и тебе уже стало скучно, Торкио? Они хихикают, сначала над этим — а потом уже оба в голос над тем, что во время смеха обмякший член Дамиано сам решил за них и выскользнул из дырки. — Ну что, спа-а-ать? — как настоящий эмпат, Дамиано, конечно, тоже подхватывает зевоту. — Эм… Если мы сейчас пойдем спать, завтра от нас будет пахнуть как от бездомных в метро, Дами. — Итан смотрит укоризненно, почти на как на вчерашней сторис в халате, когда Дамиано нырял и всячески выёбывался перед ним в тёплом море. Ещё руки не хватает упереть в бока, ну. Итан уже настраивает воду, не отвертеться… А когда спать? — Может, всё-таки прямо так? — стонет Дамиано. — Ну подумаешь, повоняем. Что, нас за это вычеркнут из рядов «элиты»? Перестанут приглашать на крутые вечеринки Гуччи и мацать за задницу всякие старикашки? Вот горе-то! — Ну не капризничай, Дамиа. Мы быстро. И кстати, да, забыл тебе сказать. Лео завтра придёт будить только в одиннадцать. Можно выспаться. — Он умолкает на секунду, потом смотрит с намёком: — Если хочешь, можешь вымыть мне голову. Конечно, он хочет! Это, правда, у них, как обычно, затянется надолго, потому что… Потому что Дамиано очень, очень любит этот процесс. Но пока… Почему именно это становится последней каплей, непонятно, но Дамиано чуть не плачет от того, как всё это ощущается — чем-то большим и ласковым, окутывающим, как пенка в ванне, как мягкий и пушистый махровый халат. Нежным и уютным, как шёрстка кота, как только что высушенные, ароматные волосы Итана. Дамиано стискивает его в объятиях, прижимает его голову к своему плечу, замирая с ним под горячими каплями душа.* * *
Итан по-турецки сидит на кровати, завернутый в пушистый белый халат и лениво тычется в свой телефон. Он их терпеть не может, эти отельные халаты, но тут, в этом номере, в котором он и не жил толком, из их с Дамиано вещей только гучьи костюмы, влезать в которые после всего произошедшего кажется сущим преступлением. Дамиано валяется рядом задницей кверху, то ли дремлет, то ли залипает в какую дурацкую музычку, играющую в наушниках Спать, на удивление, не хочется, поэтому он потягивает вино из бара, даже по бокалам его не разлив. Не слишком характерно для него, однако в данный момент пространства-времени на манеры немножко плевать. Ему хорошо. До ломоты в мышцах, до приятной звенящей пустоты в голове. На ум лезут только воспоминания — о том, что Дамиано сделал, ничуть не сквикнувшись. О том, что они сделали вместе. О горячей влаге на собственной спине, заднице, ногах. О мокрых отнюдь не от воды руках Дамиано в собственных волосах. Итан бездумно тянется к еще влажным прядям, накручивает на палец, тянет к своему лицу. От волос сейчас пахнет шампунем, тоже отельным, цветочным, но Итан знает, что где-то там, под этим флером тиаре и флердоранжа затаился другой запах — Дамиано. Эти мысли почти возбуждают снова. Не так, как в душе. Это возбуждение мягкое и ненавязчивое, естественное. То, которое с ним всегда по жизни, когда рядом Дамиано Давид. Зависая над статьей про концепт сегодняшнего показа Гуччи, Итан тянет прядь в рот — дурная привычка, от которой он уже давно отчаялся избавиться. Это его движение явно ловит Дамиано, видимо, вовсе не дремавший. Даже в полумраке номера Итан видит, как расширяются его зрачки, как весь он подбирается, точно большой хищный кот перед прыжком. — Что? — интересуется Итан, убирая прядь изо рта. — Серьезно? — тем своим едким шепотом отвечает вопросом на вопрос Дамиано. Итан хлопает глазами, не понимая. Понимает, впрочем, быстро. Как только Дамиано подрывается, а его ладонь накрывает голое колено, а затем ползет выше по бедру, под ткань халата. Лезет между ног, легонько касается невставшего, но уже явно заинтересовавшегося члена. — Нет, — машет головой Итан, хотя внутри расплывается какое-то странное удовлетворение. — Нет-нет, Дамиа, я же не встану завтра, даже в одиннадцать. — У нас на двоих две дырки, — замечает Дамиано. Задумывается, поправляется: — Даже четыре. Иди сюда, мой развратник. Он перекатывается на спину, тянет его на себя, а когда Итан подчиняется, тут же закидывает ногу ему на поясницу. Итан машинально убирает за ухо упавшие пряди, смотрит в родное лицо, тянется к нему ладонью, гладит большим пальцем бровь. — Я тебя очень сильно люблю, — говорит он серьезно и очень-очень искренне. — А я люблю твой член, — ничуть не проникается Дамиано, ловко распуская пояс от халата, — свободу рептилиям! — Господи, какой же ты придурок…