;;asphodelus

И сколько ударов не совершила бы стрелка циферблата, сколько раз солнце не ныряло бы в бездну и не являлось бы на сей перевёрнутый мир, эта земля всё ещё будет дрожать от ужаса воспоминаний, она будет рябеть и пылать кровью минувшей трагедии, болью, что застыла предсмертной маской на ликах многих невинных людей. Говорят, что родной дом забирает и утихомиривает всю боль, но для Дайна это ощущалось лишь колкостью да насмешкой, ведь как только его сапоги касались опустевшей и сгнившей заживо земли, всё его тело сжималось в предвкушении болезненной агонии. В сей обители Морты не было ничего живого: ни заблудшего светлячка, ни крошечной сияющей бабочки, ни вездесущих хиличурлов, что задорно плясали возле костров, поправляя изредка свои маски. «Знаешь, можно всадить в тело человека сотни игл, ножей и пуль, но ступать по этим тропам и носить проклятие памяти – гораздо больнее и невыносимее», – у него не было привычки говорить вслух, он всегда носил мысли в уме, старался сокрыть их и уберечь от эрозии, но здесь он ощущал мнимую и волнующую безопасность. Пред глазами мужчины расстилалась бесконечная поляна: не было видно ни конца, ни края, лишь обилие асфоделей, что благоухали, изредка отвечая качанием бутонов на лёгкое дуновение ветра. Каждый шаг давался всё труднее и труднее: хоть за столько лет он позабыл многое, но тело и душа всё ещё хранили воспоминания, рефлексы и ощущения. Небо натягивалось ночной синевой, а звёзды постепенно прорывались сквозь тяжёлые серые тучи. Под блеклым холодным лазоревым свечением руки Дайна бутоны мутно блестели, словно то ли слёзы, то ли вечерняя роса. И чем ближе он становился к могущественному древу, что вплелось в землю своими грубыми корнями, тем невыносимее становилось: мелкие слуховые галлюцинации сменялись яркими, пёстрыми и реалистичными реминисценциями тех, кого уже давно нет. «Пойдём, нужно собрать немного мяты для матушки, вот увидишь: после этого чая ей станет лучше», – сквозь Дайна пробежала юница со светло-золотистыми волосами, она держала левой рукой небольшую корзинку с различными травами, а за ней угрюмо плёлся маленький мальчик с пластырем на носу. «Артерии помнят всё, они могут продуцировать на свет последние мгновения жизни тех, чьи души остались здесь». Прижимая ладонь к узорчатой рубашке, Дайн слегка покачнулся от ноющих ощущений в груди. Сцепив челюсти, он продолжал двигаться дальше – к древнему Неметону. «Вот увидишь: я стану настоящим искателем приключений, а барды будут писать обо мне баллады», – юнец широко улыбался, стоя на корнях древа. Недалеко от него сидела молодая девушка, со слабой улыбкой на губах перебирая подол изумрудного платья. Дайн продолжал двигаться, игнорируя вспышки-воспоминания, что мерцали в ночной мгле. — Я не надеюсь, не храню каплю веры, что увижу тебя здесь, но почему-то снова и снова возвращаюсь, будто желаю окончательно разочароваться и потерять всякую надежду. – сухая листва без умолку что-то шептала ветру, что зарывался мелкими потоками в ветки. — В какой-то степени я даже счастлив, что ты погибла, ведь видеть тебя в качестве одного из одичавших монстров – было бы самым горьким испытанием для меня, – устало покачав головой, мужчина присел у подножья древа. И всё было спокойно-сонным: асфодели, что только-только раскрыли бутоны, огромные корни, что пылали последними мигами жизни людей, ветви, что слабо дрожали от ветра, но среди них был он – мужчина, чьё сердце и разум изнывали от алгии. Он резонировал с этим умиротворением, выбивался из колеи и нарушал устав. — Той девушке предстоит увидеть ещё много мест, познать столько боли и разочарований, но меня поражает её неугасающее желание отыскать и воссоединиться со своим братом. Я не вижу её стержня, решимости в этом вопросе, но сия сила пока что крепко дремлет. Быть может, мне посчастливиться стать свидетелем рождения этого чуда, – Дайн слабо покачал головой, ткнувшись затылком в ствол древа. — А что насчёт тебя? – чей-то мягкий голос мог показаться очередной аллюзией, но Дайн отчётливо помнил, кому он принадлежал. Остолбенев на секунду, он не решался открыть глаза, дабы не спугнуть это чувство. — Взгляни на меня, Сумеречный Меч, – но он всё ещё был порабощён страхом. Даже с закрытыми глазами мужчина видел слабое сияние пред собой. — А я за пять сотен моры стал её «напарником», – он криво усмехнулся, пытаясь сменить тему. — Значит, королевские стражи теперь стоят пять сотен? Звучит грустно. Ну же, Дайн, обрати на меня свой взор, – свечение подбиралось всё ближе и ближе, обжигало прохладой лицо; и мужчина подумал: «Будь что будет». — Почему ты не появлялась раньше? – его глаза бегали то вниз, то вверх, словно от отчаянно жаждал запечатлеть сей миг: нечто знакомое и в тот же момент чужеродное; девушка с бутоном асфодели за ухом в длинном белом платье. — Я.. – она умолкла на миг, а затем продолжила, — собирала силы, чтобы побыть с тобой как можно дольше. Здесь так пусто и уныло, неужели нашего дома больше нет? – она смотрела то на мужчину, то на одинокую поляну с россыпью цветов. — Нет, – он выпалил это то ли с горечью, то ли с гневом. — Значит, тебе удалось спастись? – она поёжилась от резкого ответа, пытливо всматриваясь в лицо Дайна: оно казалось таким же, каким было пять сотен лет назад, но его глаза были совершенно иными: холодными и отчуждёнными, словно свет и тепло в них угасло вместе со славой былой империи. — Я бы не назвал это спасением, – он покачал головой, пытаясь сокрыть дрожь своего голоса, но для неё это было очевидно и понятно. — Помнишь, что ты мне пообещал в тот день? – она прильнула к его уху, аккуратно убирая белокурые пряди. Дайн молчал, ведь за столько лет он потерял слишком много воспоминаний, что казались когда-то незабываемыми. Горечь царапала горло, а гнев заставлял сжимать кулаки. — Танец в день, когда зацветут асфодели, – она рассмеялась, опаляя своим «дыханием» нежную кожу шеи. — Хватит ли у тебя сил на это? – Дайн не решался заглянуть в её блестяще-удивительные глаза, он лишь наблюдал, как ветер зарывается в пряди волос некогда возлюбленной. — Вот и проверим, – её улыбка стала чуть уже, а глаза прищурились, напоминая лисий взор. Она плыла по материи и пространству, словно самое нежное существо из всех существующих, вспышка то слева, то справа, и вот, она уже была вдали от древа, сливаясь с бесконечным обилием цветов. Прежде медлительный и задумчивый Дайн бежал со всех ног, боясь упустить хотя бы крупицу такого драгоценного времени. — Надеюсь, за столько лет ты научился не топтаться по ногам, – она рассмеялась, протягивая мужчине ладони. — Ты всё так же невыносима, – он слабо улыбнулся, аккуратно касаясь её рук, переплетая пальцы, обжигая своим теплом её хрустально-холодную кожу.

Guilty or innocent My love is infinite, I'm giving it I'm taking it all for us, all Doing it all for love

Медленно-робкие, пугливые движения – именно таким был их танец в начале. Озадаченный многими хлопотами: временем, её появлением, страхом наступить на ногу, – Дайн никак не мог расслабиться, что не осталось незамеченным ни для неё, ни для опустевшей земли. Лёгкий ветер сорвался с веток, приближаясь к ним, дабы помочь. Он двигался в такт их движений: смущённо-невинно, наивно-влюблённо, чтобы отогнать бушующую накипь чувств и мыслей внутри головы мужчины. И бесчисленные сонные бутоны асфоделей тоже резонировали: серебряная пыльца срывалась с лепестков, а мягкие потоки ветра подымали её ввысь, дабы осветить лица разлученных временем и горем, жизнью и смертью. Дайн окончательно расслабился, выдохнул, забылся, когда прикоснулся своим лбом к виску девушки. И хватка его ладоней стала более ощутимой, цепкой и волнительной. — Моё время заканчивается, но я.. – она судорожно то вдыхала, то выдыхала, дабы не расплакаться, — я так рада, что вижу тебя в свои последние минуты. Хочу, чтобы ты знал, помнил это: сколько бы божеств не взошло на трон, моя любовь будет вечной, она переживёт их, пройдёт все войны, эпидемии и трагедии, останется с тобой в каждой клетке твоего тела. Характерный хруст трещин, что бежали по её лицу, рукам и шее ощущались, как взрыв пороховых бочек, как раскат грома посреди горячего летнего дня, как неожиданно нахлынувшие слёзы средь веселья. И они остановились, предпочитая сплести собственные тела в самых нежных и душевных объятиях. Всё внутри Дайна натянулось, сжалось и болело, но он не подавал виду, ведь так его обучили, ибо так поступают мужчины пред дамами своего сердца. Он не отпускал её ладони, зарываясь пальцами второй руки в копну мягких белоснежных волос; жадно вдыхал пыльцу асфоделей, что смешалась с её ароматом – всё боялся упустить, потерять, не запомнить хотя бы одну «незначительную» деталь. — Не наполняй своё сердце ненавистью, ведь так мы и теряем свой человеческий облик, не давай… – ноги резко подкосились, отчего девушка обмякла в руках Дайна, но он крепко удерживал её, внимательно вслушиваясь в тяжёлое да хриплое дыхание возлюбленной, — не давай мести поселиться в твоём уме. Она не принесёт ничего хорошего, кроме горечи и сожаления, – оскомина царапала нёбо, боль впивалась в рёбра, царапаясь и оставляя глубокие порезы, но девушка продолжала хвататься за жизнь всеми последними силами. — Я клянусь тебе, что эрозия не отнимет тебя у меня, что ни одна сила не отвернёт мой взор от тебя, ведь ты повсюду, куда бы я ни шёл, везде твой смех, улыбки, слова и чувства, – в воздух начали подниматься серебристые кусочки эфира, так уходила её душа, память и чувства. — Я благодарна тебе за этот танец, Дайнслейф, за эту встречу, за то, что ты был в моей жизни, – она улыбалась, роняя на его плечо кристально чистые слёзы с примесью золотистого блеска. И как бы мужчина не сдерживался, несколько слёз всё же сорвались с острых скул, но она бы в жизни не осудила, не пристыдила, не высмеяла бы его чувств. Когда казалось, что эрозия отняла самые драгоценные воспоминания, Дайн обнаружил, что они всегда были с ним: в глубине его окаменевшей от проклятия души. Ветер этой ночью был иным: словно наконец-то обрёл человеческий разум и душу, он бережно уносил золотистую эссенцию прочь, нежно касался цветущих бутонов и с пониманием срывал слёзы с лица мужчины. — Прощай, Эвридика… Пускай барды напишут бесчисленное множество горьких баллад о их чувствах, пускай история сотрёт их с памяти мира, пускай люди придумают легенду об их чувствах, исказят и приукрасят факты, но он поклялся помнить, как всё было на самом деле, какой она была при жизни и в этот последний танец, каким был он в те мирные и счастливые дни, и ни одно проклятие божеств не сумеет стереть, разрушить и подчинить волю человека, у которого два сердца.