Проклятье семейства Амелл

Помнится, злые языки шептали, что главное проклятье семейства Амелл скрывается в их крови — магия, подобно скверне, отравившая весь их род и породившая магов в каждом поколении. Они были не правы. Главное проклятье Амелл, его главный страх и главное желание — точно демон из Тени — стоит перед Карвером. У Мириам в глазах нет ни капли смущения: она бесстыдно откидывает волосы за спину, обнажая бледные угловатые плечи и острые ключицы, смотрит так лукаво и вожделеющее, что у Карвера едва хватает выдержки, чтобы тотчас не опрокинуть ее на кровать и не проложить цепочку поцелуев от ложбинки меж грудей до внутренней стороны бедер. «Что подумала бы мама, — допускает он мысль, — если бы увидела?» Если бы хоть раз застала их за этим занятием. Еще в Лотеринге, когда это произошло в первый раз: Карвер помнил, как помогал Мириам косить траву в поле, и слушал ее голос, повторяющий новости, звучащие по вечерам в городском кабаке — тогда внезапно хлынул ливень, сменив душный зной летней свежестью. Он уже собрался было бежать под навес сарая, дабы укрыться от непогоды, но сестра решила все по-своему, утянув за собой на землю и поцеловав так жадно, что стало нечем дышать. Погрузив их в совместное безумие. Или после, в Киркволле, когда мама уходила на рынок за продуктами, а дядя пропадал в Розе, прожигая жалкие остатки своих сбережений, и они оставались вдвоем в тесной лачуге Гамлена: Карвер брал Мириам на столе, где обычно хранились письма от заказчиков, а она обвивала ногами его талию, впивалась ногтями в плечи и кусала свои губы до крови, стараясь заглушить непрошенные стоны от чуткого слуха любопытных соседей. Или, когда они вернули себе родовое поместье Амелл, а Карвер решил поступить на службу к храмовникам: он приходил раз в месяц в увольнительную и падал в крепкие объятия матери и сестры, ночью закрывался с ней же в погребе, где целовал каждый миллиметр бледной желанной кожи и замирал от ужаса только из-за мысли о том, что маме может захотеться в полночь испробовать на вкус одно из коллекционных вин, полученных Мириам от услужливых знакомых. Теперь прятаться в пустом поместье не от кого. Мириам толкает его на кровать и седлает бедра в собственническом жесте. Карвер позволяет ей это, как позволил в первый раз прижаться к губам и утянуть во взаимное безумие — на них двоих. Он касается губами ее стройного живота и ведет языком вверх. Мариам по привычке не стонет, только задирает голову, тяжело вздыхая сквозь стиснутые зубы, и прикрывает глаза, вцепляясь пальцами ему в плечи. Карвер знает ее тело наизусть — успел выучить за долгие годы совместного грехопадения — помнит, что Мириам обожает кусаться и ненавидит поцелуи в висок, любит вцепляться ногтями в его спину и царапать до крови, зацеловывать каждый миллиметр шеи, оставляя засосы цвета индиго и ненавидит, когда Карвер шепчет, что им нужно остановиться. Прекратить. Сослуживцы думают, что свои увольнительные он проводит в Розе — как иначе объяснишь сходящие к концу месяца царапины на спине и засосы на шее, выделяющиеся грязными пятнами на бледной коже? Карвер отводит глаза, услышав очередной вопрос, и предпочитает промолчать или вовсе напроситься на драку, за которую может получить внеплановое дежурство или даже урезанную долю лириума — болезненно-ядовитая страсть вперемешку со стыдом отравляют его разум сильнее любого наркотика. Вина бурлит по венам — за то, что он не может это остановить. С Мириам не сравнится никто: ни эльфийская шлюха из борделя с тонкими стройными ногами, осиной талией и черным пеньюаром, трогательно смотрящемся на бледной, почти просвечивающей коже, ни даже Мерриль с ее лживо-невинным доверчивым взглядом — к ней Карвер до сих пор испытывает трогательно-робкую нежность и еле осязаемую тягу, как к кисло-сладким зеленым яблокам из Лотеринга, которые он с ностальгией вспоминает каждый раз, проходя мимо рынка и сворачивая к поместью. То, что между ним и Мириам — неправильно, мерзко, аморально. Совместное помешательство, проклятье, порча, наложенная на весь их род. Мириам жадно и торопливо касается его губ, еще не привыкнув к тому, что им больше не нужно выгрызать у каждого дня минуты вдвоем. Карвер и сам бывает в это не верит — он обхватывает руками ее талию и тянет на себя, вызывая непрошенный удивленный вздох. Мириам прижимается к нему так, будто хочет слиться и стать единым целым, соединиться и не разрываться никогда — она верит, что они связаны крепче, чем могут быть соединены кровные брат и сестра, разделившие все потери и горести, счастье и радости. Грехи. Мириам — его демон желания, единственный порок, который Карвер никогда не признает и секрет, о котором никому не расскажет. Карвер смотрит в ее голубые глаза и думает, что она и есть его последняя склянка лириума — тот самый наркотик, от которого он не может отказаться. Крепкий узел любви и боли, который невозможно разорвать. — Не бросай меня, — просит шепотом Мириам после, когда Карвер встает с кровати и ищет свою рубашку среди одежды, сваленной в общую кучу. Он поворачивается в ее сторону: Мириам откидывает одеяло в сторону и смотрит на него, не стесняясь ни своей наготы, ни шрамов на обнаженном теле. — Ты знаешь, я с тобой до конца, — напоминает Карвер. В глазах Мириам застывает тоска и печаль, страх — за то, что в конце пути она все равно останется одна. Сестра хватает его за руку: — Ты знаешь, о чем я, — признается отчаянным шепотом, — я не смогу без тебя. Карвер мягко сжимает ее руку в молчаливом ответе на откровенность и грустно улыбается, мысленно отсчитывая момент, когда их безумие превратилось в совместную одержимость. Он ложится на кровать и позволяет Мириам вцепиться в него и не отпускать. Иногда Карвер думает, что не заслуживает ее болезненной зависимости, но правда в том, что Он не говорит ей слов о любви — той самой, грешной, неправильной, отравляющей, сковавшей их сильнее магии крови — но приходит каждый раз. Возвращается. Так что, если они и правда прокляты… Карверу плевать.