Then tell me that my lonesome nights are over

      Майкл запирается в лаборатории. Бьётся в голодном припадке о стёкла аквариума, стачивает когти о бетонный пол, хрипло воет от раздирающей внутренности жажды крови. Майло наблюдает за ним издали: сытый, лощёный, сильный. Его внутренняя тьма перекатывается под пальцами — разбить стекло просто, как вдохнуть, убить десяток, нет, сотню человек, чтобы дать ему насытиться — ещё проще. Но нельзя. Майкл ему запретил.       Майкл сам морит себя голодом, перебиваясь с воды на кровезаменитель, хочет убить внутреннего зверя, убивая самого себя. Майло не понимает. Весь он — дитя рук Майкла, от имени до кончика длинного когтя — искренне не понимает, почему Морбиус — его Морбиус, с которым они вдвоём против всего мира и до самой смерти — так противится обретённому самое. Как будто не чужая кровь лечит его собственную, позволяя попробовать настоящую, не скрытую больничными стенами, жизнь на вкус. Как будто все эти убийства — лишь бессмысленное развлечение. Он морит себя голодом, раз за разом уменьшая дозу и без того почти бесполезной синтетической крови.       Майло не пытается переубедить его. Только гладит по волосам совсем ослабевшего Майкла, помогает подняться и лечь на постель, поит разбавленным кровезаменителем: несколько капель на стакан — одна сплошная вода. Морбиус — сильный, тёмный, жадный, влюбивший в себя Майло с первого взгляда — тонет в этой воде, уходя на дно и утаскивая с собой и Майкла тоже.       Майло не знает, сколько времени прошло. Ему нет дела теперь, когда болезнь больше не отсчитывает ему часы от лекарства до лекарства, но Майкл угасает куда быстрее, чем он успевает это заметить. Морбиус внутри него уже не воет и не срывает когти об пол — еле слышно скулит, почти и не подаваясь на ласкающую руку. Майло понимает: ещё немного и затухнет совсем. А там или возвращение к Майклу — больному, тёплому, родному, или смерть. Умереть они ещё давно обещали друг другу в глубокой старости, но Майло понимает — Майкл старость не увидит.       Майло чувствует себя собакой на цепи, наблюдающей, как умирает её хозяин, и не имеющей возможности эту самую цепь разорвать. Он никогда не умел отказывать Майклу. Слушался с первого раза, выполнял любые просьбы и прихоти, одаривал деньгами, заботой, всем, что мог отдать больной и влюблённый мальчишка.       Если бы Майкл — Морбиус — попросил, Майло бы всё для него сделал. По первому зову устроил бы кровавую резню, наполнил фамильные хрустальные бокалы свежей кровью и преподнёс бы на блюде с бьющимся ещё сердцем: забирай меня всего, я и так уже давно твой. Но хрусталь пылится в шкафу, ожидая, как завещала мать, торжественную свадьбу, а Майло отмеряет заветные синие капли и растворяет в холодной воде. Майкл на питьё уже почти и не реагирует.       Майло устраивается на полу у изголовья и решает, что следующий день будет последним. Что если Майкл дотянет, останется жив, медленно и почти бездыханно стуча сердцем ему в ладонь, то будь что будет: он напоит Морбиуса кровью. Не синтетической, а настоящей, горячей, пусть не из хрусталя, но из стеклянного стакана, шприца, пипетки — из всего, что может потребоваться, чтобы завести это большое и когда-то любящее, а теперь очерствевшее сердце вновь. Даже если Майкл потом будет кричать и избегать его. Даже если совсем затеряется среди миллиардов людей. Майло стоит только прислушаться, чтобы почувствовать его пульс даже на другом конце города. Это не слух, а вшитый под кожу рефлекс: глухая и бесконечная необходимость знать, что они оба всё ещё живы.       Чтобы услышать пульс Майкла на следующий день, Майло приходится прислушиваться в звенящей тишине. И всё же он слышит. Значит, охота предстоит знатная.       И только утолив свой голод первым же попавшимся под руку человеком — недостойным для Морбиуса — Майло начинает искать подходящего. Принюхивается к прохожим, шарит глазами по толпе в метро, следует воспоминаниям и интуиции для выбора идеального кандидата. Никто не заметит пропажи одного из сотен приехавших в город студентов. Дверь туалетной кабинки тоже выломают не скоро. Под пальто у Майло три полных пакета горячей крови.       Морбиус приходит в себя не сразу. Истощённый организм принимает кровь неохотно, приходится разводить её в воде и медленно, глоток за глотком вливать в бессознательного Майкла. Майло утыкается носом в свесившуюся с постели руку и чутко следит за изменениями пульса. Иногда, когда он задрёмывает, ему начинает казаться, что сердце у Морбиуса встало, что он не смог его спасти, что всё напрасно. Майло тогда трясётся, как мальчишка, и прижимается к чужому запястью губами. Морбиусу нет дела до его служения. Майло чувствует себя почти бессмысленно-важным.       Когда он грабит очередное донорское хранилище, он не задаётся вопросом «зачем?». Он просто делает это, ведь это проще, чем сливать кровь с людей в туалетах и подсобках. Трупы заставляют толпу волноваться. А грабежи донорских всегда можно спихнуть на мародёров и дельцов с чёрного рынка.       Когда Морбиус чуть шевелит губами, реагируя на стёкшую по ним каплю крови, Майло радуется как ребёнок. Зачем захватывать мир, если некому его подарить?       Через пару недель Майкл уже уверенно ходит по комнате, и они выбираются на прогулку. Ночью прохладно, они медленно — Морбиус ещё слаб, но он уже продолжает отказывать себе в больших порциях чистой крови — бредут вдоль закрытых магазинов. Майло придерживает его под локоть и чувствует себя удивительно цельным. Как в детстве, когда Майкл учил его играть в шахматы и складывать птичек из бумаги. Когда они ещё просто мечтали о будущем, когда выздоровеют и выиграют битву с миром. Выросли. Выиграли. А что дальше?..       Служение Майло подходит к концу. Ещё немного и Майкл сможет сам о себе позаботиться. Вернётся к доктору, этой высокомерной и умной выскочке, единственной, кто понимает его работу. Майло не понимает, но, чтобы поддерживать, понимать необязательно. Он ведь и раньше делал это. Слушал восхищённые рассказы о химии, в которой ни черта не смыслил, и улыбался; приносил кофе по ночам и трепал сонного Майкла по отросшим волосам; был на другом конце телефонного провода долгими вечерами, когда Морбиусу в университетском кампусе или командировке некому было излить душу. А теперь он не нужен?..       Мир можно захватить и для того, чтобы показать, как в нём плохо без единственного своего человека рядом.       «Знаешь, — говорит ему Морбиус, когда они возвращаются в лабораторию, — я думаю поменять матрас на кушетке. Он отвратительно влияет на позвоночник».       Майло отвечает быстрее, чем осознаёт собственные слова: «Можешь приезжать ночевать ко мне, Николас позаботился о таких мелочах, как матрасы». Он не говорит про вторую спальню, хотя и имеет её в виду. Они ведь не настолько друзья, чтобы делить одну постель.       Верно?       «Я буду иметь в виду. Помнится, из твоей спальни открывается прекрасный вид».       Майло чувствует, что у него есть шанс.