Молчание птиц

Сон отпускает из своих объятий медленно, неохотно. Тора размыкает неподъемные веки. Сразу, быстро, по привычке поднимает глаза на стену рядом с собой. Устало вздыхает. Пустой бетон, как и всегда. Пометка снова не сохранилась. Они опять вернулись в начало. Тора протягивает механическую руку, выдвигает с внутренней стороны запястья нож, привычно обхватывает гладкую часть-рукоятку пальцами. В очередной раз выскабливает на крошащейся стене рубленное слово-руну. «Слут». Конец. Когда Тора проснется и увидит, что запись не исчезла — значит, все закончилось. — Тора? Зачем ты это делаешь? Та вяло хмыкает. Уже знает, что Дагни рядом проснулась — она всегда просыпается в этот момент. Всегда задает одни и те же вопросы. Тора за сотни тысяч повторений этого проклятущего дня уже выучила, что и когда ей надо отвечать — чтобы не напугать, не спровоцировать истерику со слезами, драку, гору новых бестолковых вопросов и бессмысленные разговоры. Изучила ее за это время как облупленную — про прошлое, про настоящее. И слушать в очередной раз одно и то же… Тора устала. Устала от всего этого. От однотипного окружения, от надоевшей спутницы, от безысходности положения. Она перепробовала все — и уплыть с острова, и попробовать сигнальным костром призвать помощь, не спать несколько дней, даже самоубиться — но бестолку. Стоит закрыть глаза — и она все едино просыпается в этой комнате. И все такое же, каким было в их самый первый день — те же пустые банки из-под консервов на столе, тот же свежий порез у Дагни на ладони, та же ничего не знающая об этой временной петле сама Дагни… И оставленной ранее записи на стене нет. — Сама не знаю. Пойдем, посмотрим, куда нас занесло. Именно так и следует начинать этот разговор. Дагни еще не видела остров, ничего о нем не знает. По ее хронологии, их ялик прибило к берегу накануне вечером. Шторм был не то, чтобы очень сильный, но ощутимый для маленького парусника — если бы не эта неизвестная суша, кормили бы они уже рыб в морской бездне. Впрочем, Торе кажется, что такое развитие событий было бы предпочтительней их нынешней участи. Но тогда они даже не догадывались, куда попали. Хотя ведь стоило бы задуматься, стоило! Информатор говорил, что до Рейгланда половина суток на среднем ходу, у них на пути попросту не должно было быть других островов… Они выходят на улицу. Дагни привычным уже движением поправляет за уши волосы и ежится, плотнее кутаясь в накидку из некрашеного льна. И Тора со вздохом прикрывает глаза, потому что в очередной раз слышит это пораженное: — Почему оно все… такое? И молчит. Потому что надо молчать. Потому что верного ответа на вопрос Дагни нет. Потому что все вокруг — никакое. Облезлое, невзрачное, без хоть каких-то красок. Сперва Тора думала, что это просто у нее глазные протезы сбоят, показывая блеклую бесцветную картинку. А оказалось, нет. Окружение точно высекли из металла, осыпали пеплом, облили ртутью. На клочке суши из каменного угля — уродливый двухэтажный бетонный домик. Ни деревьев, ни какой-либо травы, даже жалкого пучка мха или водорослей на камнях не найти. Только бесцветная хмарь; мешанина из тяжелого свинцового листа неба, ртутных морских волн и сожженной антрацитовой почвы. Ветра нет. Если вглядеться, можно увидеть эфирные клубы то ли тумана, то ли дыма, оседающего на всех доступных поверхностях тонкой конденсатной пленкой. Любой звук выходит глухим, будто падает в молоко. Или ртуть. Или еще какую противную жидкость. И Тора почти уверена, что эта же жидкость у нее уже течет внутри вместо крови, машинного масла и технической смазки. Дагни холодно и страшно. Она засыпает вопросами, бомбардирует предложениями, бродит по острову. А Тора молча садится на землю и крошит в механических пальцах антрацит. Уже не слушает. Уже не пытается. Потому что смысла в этом нет. Потому что, по ощущениям, Тора потратила не один год на отчаянные попытки решить проблему. Но за пределами острова — пустота. Сколько и в каком направлении не плыви — вернешься обратно. Тора пробовала нырять, но дно оборачивалось поверхностью все с тем же островом. Тора пробовала собрать примитивную взрывчатку, чтобы уничтожить остров, пробовала сжечь его к дьяволу, пробовала... Все пробовала. Но чертова петля каждый раз насмехалась над ее попытками. Торе даже начало казаться, что каждый раз, ложась спать, она слышит ее сухой смех. Потому она всего лишь дожидается нужной паузы в паническом монологе Дагни и коротко бросает: — Пойдем, поедим. Ты ведь голодная? Найденные консервы тоже бесцветные и безвкусные. На алюминиевых банках нет этикеток. Дагни жует без слов, лишь иногда шмыгая носом. В глазах у нее плещутся ртутные слезы. Вся маленькая, несчастная, как мокрый мышонок. Торе хочется протянуть к ней руки, прижать к груди, успокоить. Поцеловать. Согреть. Но тело киборга — холодное и жесткое. А вместо ровного сердцебиения — потрескивание тлеющего угля в топке под солнечным сплетением. Сейчас Дагни положит вилку, отстраненно погладит стол… Тора якобы случайно задевает тот коленом, из-за чего Дагни пугается грохота и прячет руки на животе. Потому что если так не сделать — она посадит в палец занозу. Тора не ждет просьбы-вопроса — встает за водой заранее. Зачерпывает кружкой из какого-то ведра в углу, бросает взгляд на безликое море за окном… — Черт!.. Дагни за спиной вздрагивает, когда Тора ударяет кружкой по подоконнику. Сил не осталось. Ничего не осталось. Надежда тлеет под солнечным сплетением остывающими углями. Тора со вздохом опирается руками на раму, прислоняется лбом к оконному стеклу. Что им нужно сделать, чтобы выбраться отсюда? Можно ли вообще выбраться из этого проклятого места? А если да — что там сталось, с реальным миром? Вдруг там на самом деле прошли года? Века? Тысячелетия?.. Что, если Дагни так и не попадет к своему жениху, к которому так рвалась в Рейгланд? Что, если вообще весь этот ее побег от родителей, с родной земли, сам мезальянс с парнем из другого сословия и другой расы — одна большая ошибка? И согласие Торы помочь подруге — тоже? Вдруг их так решили наказать Боги? Тора мотает по стеклу головой. Нет. Не существует никаких Богов. И Дагни не считает ее подругой. Просто приятной знакомой соседкой, максимум — к которой можно зайти в мастерскую после работы, пожаловаться на тяжелый рабочий день за чашечкой травяного чая с джином, рассказать об очередных нежностях, которые ей написал жених в новом письме… Она такая, да. Сама нежность, и нуждается в ней как Тора — в горючем топливе. Дагни — это пять футов птичьих костей и прозрачной тонкой кожи; это чайная лавка и мыло с запахом жасмина; это боязнь грома, любовь к животным и детские сережки в виде звездочек… Дагни — это создание, максимально на Тору непохожее. Которое она любит до фантомных резей в отсутствующем сердце. И наплевать, что Дагни мечтает выйти замуж за этого оборотня, имя которого Тора даже не запомнила. Плевать на безответные чувства и всю эту прочую муть. Тора просто хочет для нее счастья — и наплевать, наверное, если где-то там, далеко и совсем не с ней. Потому что Тора — это грубость металла и косая сажень в плечах; это высокие ботинки и привычка постоянно сплевывать; это машинное масло на рабочей одежде, брань… и глупая любовь к отличным от нее созданиям. — Эй, — Дагни зовет тихо, почти что пищит. — Все хорошо будет. Да? Это ведь просто аномалия, наверное, мало их что ли в мире… Я читала как-то, что у них у каждой свое какое-то условие нужно выполнить, чтобы она пропала. Некоторым что-то животное поглотить нужно, например… но мы ведь не умерли, да? Хороший вопрос. Что отвечать — Тора не знает, такой сценарий они еще не проходили. — Да. Я как-то лично видела, как огненная-блуждающая мужика одного пожрала. Хлопок был, что аж уши заложило, прямо взрыв. И рассосалась потом, паскуда, как и не было. А клиент один мой утверждал, что его в аномалию-портал однажды засосало и выплюнуло аж на другом краю мира, — Тора хмыкает, вспоминая его лицо во время рассказа. — Но, думаю, брешил, собака. Зачем они вообще говорят об аномалиях? А с другой стороны, почему бы и нет? Дагни беседу увлеченно поддерживает, сыплет вычитанными и услышанными где-то фактами — тараторит, как птенец, без умолку, как обычно. А Тора, как обычно, фактически молча слушает, изредка отвечая. Это нормально. Это правильно. Такие глупые разговоры отвлекают, расслабляют. Но Тора все равно продолжает бодать лбом мутное грязное окно. В голове — пусто. Там бьются о стенки металлического черепа голос Дагни и скрип стула, на котором она, по всей видимости, качается. — Эй, — Дагни подходит тихо, неожиданно. Внезапно обнимает со спины, утыкается лицом в спину. — Обещай, что все закончится. Мне не нравится здесь. Ты ведь всегда мне помогаешь. Ты все можешь. Пожалуйста. Тора гулко сглатывает. — Все могу?.. Дагни немного тормозит с ответом. Но потом обнимает крепче и выдыхает теплом под кожу: — Ты — все. Тора прикрывает глаза и рычит сквозь зубы. В конце концов, этот сценарий они тоже еще не отыгрывали. Она разворачивается, подхватывает Дагни на руки и целует. Голодно, отчаянно, жадно. Чувствительность датчиков — на максимум, чтобы не приведи небо случайно не сжать сильнее нужного. В длинных стальных пальцах паука — хрупкая полупрозрачная птица; Тора подавляет желание ощупать каждую кость. Дагни отвечает кротко, пугливо, неуверенно — но все же отвечает, и Торе кажется, что металл плавится там, где его касаются тонкие ладони. Тора не обращает особого внимания, как поднимается по ступеням, открывает ногой двери, как собирает плечами узкие проемы. Она помнит расположение комнат, помнит широкую кровать, знает, что льняное белье на ней хоть и ветхое, но чистое. Наверное, не забудет и на смертном одре — настолько они за прошедшее время въелись в память. Этого достаточно, чтобы донести Дагни и уложить туда — бережно, аккуратно, как драгоценную стеклянную фигурку на бархатную подушку. Тора хочет сказать очень многое, пока целует ее руки, острые ключицы, темные соски, проступающие ребра, впалый живот. Сказать, что представляла их первую близость совсем не такой. Что хотела бы угостить ее сперва ужином в лучшем ресторане Байтарго, а не накормить неизвестно чем из безымянных безликих банок. Что хотела бы подарить ей цветы — целый букет из жасмина, орхидей и лилий, ее любимых, и наплевать, каких денег они стоят. Что хотела бы показать ей лучший вечер в жизни, романтичный, как ей нравится — с прогулками, мороженым сладким молоком, смехом, звездами. И что хотела бы отнести ее на руках на простыни из тончайшего астопонского шелка, надушенные лавандой. И чтобы вокруг свечи, и музыка из граммофона какая-то, возможно, и сладкое южное вино… — Эй, — Дагни касается коротких волос на бритом затылке, заставляет посмотреть на себя. И улыбается; улыбается так, что Торе хочется заплакать от переизбытка чувств. — Все хорошо. Ты просто, — она смешливо прыскает, — когда волнуешься, нос морщишь всегда, я заметила. Тора гулко смеется. И спускается поцелуями ниже, чередуя прикосновения губ и языка. Дагни стонет, будто поет. Теплая, настоящая — яркое пятно жизни посреди этой выжженной безликостью временной петли, окрашивающее для Торы весь мир самыми насыщенными красками. Нежнее лепестков самых дорогих цветов. Кожа у нее — как шкурка персиков, и Тора уверена, что даже выкрученная на максимум чувствительность датчиков не позволяет в полной мере ощутить прелесть этой кожи. И металлические пальцы не созданы для того, чтобы в должной мере принести удовольствие. И нос не ощущает всей тонкости запахов. Но Тора старается, вслушивается в птичье пение, надавливает языком сильнее, быстрее двигает кистью. Замечает, что Дагни нравится, если провести костяшками под коленками и приласкать шею за ушами. Смешивает свой стон с ее, когда едва ли сильно сжимает ей горло. Как хорошо, что руки растягиваются… — Я… Умру сейчас… Пение смолкает — Дагни просто держит рот открытым и вздрагивает, изредка выдавливая из себя дробные выдохи. Тора подползает к ней, обнимает, целует в цыплячью шею. Краска с мира вновь слезает, как с линялых джинсов. Потому что до Торы вдруг доходит еще один сценарий, который они не пробовали. И она молится всем возможным Богам, готова уверовать в любого из них — лишь бы она проснулась с Дагни в объятиях… Но чуда не происходит. Богов нет. И на следующий день Тора так же наблюдает рядом пустую стену. «Слут». Конец. — Тора? Зачем ты это делаешь? Она ужасный человек. Потому что повторяет последний сценарий снова и снова, не в силах прекратить. Тора засыпает в слезах, проклиная себя, ненавидя — но на следующий день опять заводит этот чертов разговор об аномалиях и потом сжимает Дагни в своих руках, сцеловывая с ее губ стоны. Пытается отдать ей всю нежность, на которую способна — ничтожно по сравнению с тем, чего Дагни достойна. Уже знает наверняка, что нужно аномалии — но остановиться не может. Потому что выход один — но это равносильно тому, что его нет. Потому что со слов Дагни, пространственно-временная аномалия типа «Сфера» — это замкнутая, зацикленная система. Мыльный пузырь, который возможно проткнуть только одной-единственной иглой. Потому что Тора слабая. Эгоистичная. Ужасная, грязная, мерзкая тварь… День за ночью. Ночь за днем. Одни и те же. Они прожили вместе целую жизнь, которую и жизнью назвать нельзя. Тора просто заперла ее в клетке, не находя в себе сил отпустить. Потому что все мертвое тянется к живому. И Тора — тянется. Стальными холодными ладонями к теплому телу. Наверное, Дагни повезло, что для нее эта жизнь пролетела как один день. Ведь в итоге у подлинных историй в конце нет ничего, кроме пустых утрат… «Слут». Конец. — Тора? Зачем ты это делаешь? Она прикрывает глаза. Делает глубокий вдох. Подходит к сонно потирающей глаза Дагни и отчаянно целует ее. — Прости меня. Я люблю тебя. И всегда буду. Тонкие пальцы паука обхватывают птичьи кости.

***

«Слут». Конец. Тора смотрит на руну после пробуждения равнодушно. Безликий пустой мир остался внутри. Снаружи пробиваются солнечные лучи и шипит пеной голубое море… А еще поют птицы. Все закончилось. Как она и обещала Дагни.