Чувство собственной важности

– Как вы вообще без меня выживаете вне универа? – спрашивает Коленька, раздавая распечатки. Любит он это. Показать, какой он важный хрен. У меня от таких его выпадов внутри все клокочет, потому что… Да сука он, вот почему. Когда листок опускается на мою парту, я молчу, что дается мне с огромным трудом. Коленька, вероятно, чего-то ждет, потому что стоит и не уходит. Я поднимаю на него взгляд. Бесит в нем буквально все – от идеально выщипанных, как у девчонки, бровей, до губ его пухлых. Я бы их разбил с огромным удовольствием. Если честно, с первого дня об этом мечтаю. Не дождавшись от меня благодарности, закатывает глаза. – Не за что. Я откидываюсь на стуле, начинаю раскачиваться на нем – не могу ничего поделать, с самого детства эта тупая привычка, когда нервничаю. – Смотри не обоссысь от собственной важности, – говорю я громко, так, что слышит вся группа. Пацаны ржут, а девчонки в один голос стонут: «Ну Роо-мааа!» Ну да, точно. Так же нельзя. Нежная жопа Коленьки лопнет, если сказать ему слово против? Я с наслаждением наблюдаю за тем, как Коленьку раздувает. Красные пятна ползут по лицу, ну прям взорвется сейчас. – Пойдем-ка выйдем! – заявляет он, и теперь уже моя очередь ржать. Встаю, иду за ним на выход. Коленька виляет бедрами, и в какой-то момент я ловлю себя на мысли, что хочу шлепнуть его по заднице. Потому что эти штаны в обтяжку других мыслей просто не вызывают. Я уверен, что мы сейчас постоим под дверью, Коленька повизжит на меня за хамство, я сделаю вид, что мне не похуй, а потом мы разойдемся, так и не придя к общему мнению. Но он ведет меня по коридору дальше и, наплевав на звонок (о ужас!), расталкивая других студентов, спускается в подвал. Там находится архив, дверь в который заперта буквально всегда. Холод собачий, я в футболке, а Коленька – в тонкой рубашке. Мы останавливаемся в почти кромешной темноте, только свет от коридора освещает лицо Коленьки передо мной. Он в меня буквально молнии швыряет одну за другой – так ярко от злости горят его глаза. – Если я тебе ебну, то ты умрешь, – сообщаю я, искренне надеясь, что он не собирается со мной драться. Потому что, ну черт. Мы настолько разные по комплекции, что ему для начала нужно допрыгнуть до моего лица, а потом постараться не сломать об него руку. – А я не буду тебя бить. – Слава богу, а то я чуть в штаны не наложил от страха. – Я не собираюсь тебя бить, потому что… Потому что понимаю тебя. И он кивает своим словам. Я смотрю на него, скрестив руки на груди, и никак не возьму в толк – он издевается или что? – И что же ты понимаешь? – Тебя. Это трудно – признаться самому себе в том, кто ты есть. – И кто я, по-твоему? Я уже понимаю, к чему он клонит, так что внутренне закипаю. Нет, его губы точно будут разбиты. Третий год в одной группе, кажется, время пришло. Пора. – Ты такой же, как я. Я оглядываю его с головы до ног. Отросшие крашеные волосы, водолазка под самое горло, брюки эти, которые странно, как на его заднице по швам не трещат. И ресницы… Длинные… Просто длинные ресницы. Не могу перестать на них смотреть. – Какой? – Ром… Все нормально. Я тебе не враг. Я тоже сомневался, я… Вскидываю вверх кулак и тычу им в его лицо – прямо под глазом. – Еще хоть слово скажешь – ты труп. Сердце колотится, в горле комок. Сам себе не верю – почему еще не прибил его. А ведь хочется. Так сильно хочется просто начать дубасить. Он дрожит, как птенец, я осматриваю его лицо: глаза большие с этими длинными ресницами, острые скулы, и губы… Сраные губы. И думаю – а че тут бить-то? Он же от одного удара упадет. Опускаю руку, отхожу на шаг. Коленька дышит так, словно его в подворотне только что маньяк зажал, а потом вдруг перехотел насиловать. Он сваливает, а я остаюсь. На ступеньку опускаюсь, лицо тру. Не знаю, что со мной. Раньше Коленька просто бесил, а сейчас я дня не могу прожить, чтобы не зацепить его, не схватить, не выдрать словом. А может он прав? Может, достаточно просто выдрать? * Я знаю, где он живет. Уже это пугает. Стучу в дверь, и Коленька открывает – босой, в коротеньких шортах и майке. Глаза его в ужасе расширяются. – У меня очень чувствительные на звуки соседи! – выкрикивает он. – Начну орать – тут же вызовут полицию! И… Хрен знает почему, но эта его маленькая истерика так смешит, что я забываю, зачем пришел. Вздыхаю, пряча руки в карманы старенькой куртки. – У тебя чай есть? Коленька задирает свои аккуратные брови. – Ч… чай? – Ага. В горле пересохло. Прищуривается, не доверяет мне. Еще бы. Я еще днем угрожал ему лицо сломать. Стараюсь улыбаться, выходит явно криво, но на Коленьку действует – наивный пиздюк, что с него взять? Устало отходит, пропуская меня в квартиру. Чисто у него. Уютно, недешево. То, что этот паренек не из простой семьи, мы знали с самого начала. Кто еще живет с первого курса один в собственной квартире и приезжает в универ исключительно на такси? Стою в прихожей, как дебил. Коленька смотрит на меня так, словно у нас мысли по этому поводу сходятся. – Обувь, куртка, – говорит он. И я снимаю с себя все это, понятия не имея, для чего. И для чего я здесь. И что я, блять, творю. Пока он наливает чай из заварника, я наблюдаю за его руками. Словно впервые вижу. Косточка так выпирает, будто сейчас сломается. Пальцы длинные, белые. Как в тумане, как будто со стороны на себя смотрю – подхожу и перехватываю его руку с зажатой в ней кружкой. Коленька вздрагивает, поднимает на меня глаза и… Это самые длинные ресницы, что я видел в своей жизни. Нарощенные у девчонок – не в счет. Разворачиваю его к себе, он дрожит, как осиновый лист. Я все еще, мать его, не понимаю, что происходит. Клинит, кроет, пидорасит. Вот, да. Пидорасит – подходящее слово, прям в яблочко. Коленька переводит взгляд с моего лица на наши соприкасающиеся руки и… Я жду. Ничего не делаю, просто жду, иначе разнесу тут всю кухню к хренам. – И что дальше? – спрашивает он. – Побьешь меня? Я бы и рад побить, правда. Мне бы стало легче. Зуд этот, под кожей сидящий, , возможно, смог бы пройти, а я снова начал бы дышать, как человек, а не как какое-то повернутое животное. Коленька ставит кружку на стол опускает руки. Мои пальцы все еще сжимают его запястье, когда я толкаю его к столу своим телом. Он такой мелкий, что я могу накрыть его собой полностью. Эта мысль не дает мне покоя, когда я ныряю под резинку его штанов и оглаживаю большими пальцами тазовые косточки. Хотелось бы верить, что все это – потому что Коленька жуть как напоминает девчонку. Но нет. Сисек нет. И пробивающиеся щетинки на гладком лице намекают, что девкой тут и не пахнет. Я вздыхаю, утыкаюсь ему в лоб своим лбом и спрашиваю: – Это пройдет? Коленька дышит мне в лицо, от него нереально пахнет свежестью и сладковатым парфюмом. – Нет, – шепчет он. – А ты хотел бы, чтобы прошло? Хотел бы. Определенно хотел бы. Тем более в стране, где быть «не таким» опасно для жизни. Но в эту секунду, стоя с ним рядом, чувствуя жар его кожи под пальцами, я понимаю, что мне хорошо. Как никогда и ни с кем хорошо. Даю себе передышку, надеясь, что порыв пройдет, но нет. Подхватываю его и усаживаю на стол. Коленька раздвигает ноги, позволяя мне прижаться теснее, вцепиться в его рот своим. Этот рот. Проклятый рот. Губы, которые мне снились то в кошмарах, то в эротических снах, от которых я просыпался со спермой в трусах, как какой-то школьник. Коленька целуется напористо, но я подминаю его под себя, грубо хватаю за шею, делаю так, чтобы было и больно, и хорошо. Он шипит мне в рот, а руками уже стаскивает с меня футболку. Я едва дышу. Отстраняюсь, смотрю на его руки, которые гладят меня по плечам, по голому торсу. – Фантастика, – говорит он хрипло, оглядев меня всего, с ног до головы. – Я бы… Притормозил. Не верю сам себе. Тормозить совершенно не хочется, ведь от одного поцелуя стояк такой, что хоть гвозди им заколачивай. Но также я понимаю, что мозг мой взлетит на воздух, если я сейчас не остановлюсь. Не так. Не все сразу. Я только что впервые в жизни поцеловал парня, с сексом надо бы повременить, чтобы случайно не загреметь в психушку. Коленька смотрит мне в глаза. Потом проводит своей гладкой рукой по моей щетине. У меня она не такая, как у него – жесткая, колючая, по всему подбородку и скулам. Но, кажется, ему нравится. Гладит и гладит, губами прижимается, а я хочу умереть – то ли от стыда, то ли от удовольствия. Наконец, он убирает руки, позволяет мне отойти на шаг. – Чай? – с улыбкой спрашивает он. Я киваю и улыбаюсь ему в ответ, чувствуя себя самым до ебнутой странности счастливым болваном на планете.