Очень важный разговор

"Я бежал. В город, на более высокую должность, за разгадкой смерти отца. Бежал за доказательствами существования монстров, сидевших в министерстве во главе этажей, за поиском информации о своих коллегах, людях, судьях чужих судеб. Ускорялся, поднимаясь всё выше в поисках ответа в одном лице на множество вопросов. Чуть больше месяца мне понадобилось, чтобы от новичка с первого этажа воспарить ввысь, в самую верхушку, словно хотел достучаться до небес. И вот он, заветный 37 этаж. А что в итоге? Джеймса убили прямо у меня на глазах, а тот, кого повесили на всеобщем обозрении во второй мой рабочий день, жив и здоров. И каким же идиотом я почувствовал себя в тот заветный момент... Никогда не думал, что способен быть настолько доверчивым, а вот как оказалось. Смиренно исполнял роль в чужой игре. Да что уж, мы все исполняли эту роль. А в итоге? А в итоге..." Ручка затряслась в руке, а ком застрял в горле. Одиночество научит многому. Например, вести дневник; никто всё равно слушать тебя не будет, по крайней мере, адекватно воспринимая твои слова. А бумага поддерживает беседу лучше бестолкового города. Выпив залпом стакан воды, Эван продолжил изливать душу спустя несчитанное количество дней, а то и лет после того, как злополучный тридцать седьмой этаж предстал перед его глазами. "Глупец я был, несомненно, хотя... Хотя разве могло получиться иначе? Даже если бы я не вскрывал всю черноту начальников этажей, с которой мне довелось познакомиться, будь то безмерная трата денег из казны, удовольствие от чужих пыток и детских смертей или игра в бога, противников просто было втрое больше. И уж очень сомневаюсь, что они пощадили бы не то что меня — весь город стал бы полигоном их тщеславия и самолюбования собственной властью. А потом они хотели бы больше и больше. Старались бы подчинить всё больше и больше городов силе Хеймдалля и обязательно пытались бы друг друга прикончить. Следовательно, ничем хорошим ни для кого, ничем благополучным бы не кончилось". Положив ручку на стол, Эван встал и подошёл к одному из огромных окон на злосчастном тридцать седьмом этаже. Исаак так хотел стать новым повелителем, занять место Мудрого Вождя, а то и вычеркнуть его из истории, а в итоге поплатился за своё горделивое желание. Благодаря Эвану, белой овечке в здании, напичканном волками, вооруженными от щиколоток до шеи. А как у Вайнберга горели глаза, когда он с Эваном обсуждал свою "новую" религию! И Эван слушал, внимал и соглашался. А потом отдал Исаака на растерзание властям за такое фанатичное желание. И как же хотелось смеяться, вспоминая этот исторический момент. Как он возмущался, что нашёлся наглец, готовый посягнуть на имя самого Вождя! Но в отличие от Эвана Исаак только хотел посягнуть, а что сделал Эван, когда настал момент выбора? Правильно, задушил Вождя подушкой. Правда, по просьбе его же, однако это не отменяло самого факта события. И стоя перед тем злосчастным пультом, когда рука — спасибо папе, что поставил защиту вокруг пульта, иначе Хемниц не дал бы возможности выбирать — так и тянулась к кнопке, чтобы уничтожить Хеймдалль ко всем благим намерениям, но собственное честолюбие одержало верх. "И вот он, новый мир, в котором я же и Вождь, и Бог, и Правитель и дальше по списку. Сила Хеймдалля правда, действует только в Хельмере, и поначалу были порывы увеличивать мощь собственной власти всё больше и больше, но позже всю эту бравую спесь как ветром сдуло наподобие тех бумаг, что Моррис на протяжении пятнадцати лет постоянно ронял из-за своей рассеянности. Мне она не свойственна, а толку?.." Ручка выпала из рук и полетела вниз. За несколько минут до Эван взял ручку и дневник и продолжил записи, стоя у окна, но когда точка невозвратной правды подошла к своей кульминации, слёзы не удавалось сдержать даже титанической выдержкой. Сползая спиной по стене на пол, новый Бог прижался к ней настолько, будто хотел с ней слиться, закрыл лицо руками и... зарыдал. Это его министерство, это его этаж. Это его город, в котором люди его обожали как своего мессию. А иные мысли им не позволены. Горделиво используя возможности, поначалу Эван попытался поддержать войну, свести в бой с неугодными, заключить более выгодные отношения с другими городами, но всё пошло прахом. У него не было тех знаний, что наличествовали у людей, занимающихся данными вопросами вплотную. А также любой вышедший из пределов воздействия Хеймдалля постепенно терял связь с чудо-машиной, и собственные мысли начинали вновь заполнять его сознание. Скорее всего, люди не помнили о том, что с ними произошло, но ещё никто из немногих вышедших за пределы города по велению своего Бога не вернулся. Случайные же — или нет — путники, забредшие туда, тут же становились как все вокруг. "Я пробовал — и далеко не раз — с использованием разных манипуляций и регулирования уровня воздействия напомнить людям, к чему у них способности, и, судя по всему, отчасти это получилось. Город в общих чертах вернулся к прежней жизни, но... Да какая это, к чёрту, прежняя жизнь?! Теперь они только и делают, что спят, едят и стремятся не умереть. Большую же часть остального времени почитают меня. Есть, конечно же, и те, кто пробует применять свои знания на благо мне и местным жителям, но пока их ещё переклинивает. Надо бы попробовать ещё на 0,001% уменьшить воздействие одного из рычагов машины". Карандаш, лежащий на полу, оказался как раз кстати, и Эван продолжил свою исповедь. Слёзы прекратили свой ход, но мокрые щёки хорошо напоминали, насколько же тяжелым бывает одиночество. Особенно когда с самыми близкими и родными нельзя увидеться ни при каких обстоятельствах. "Главная радость, что я могу по телефону слышать голос любимой супруги и смех обожаемой дочери. И только. Сколько же причин, шуток и оправданий я выдумал, чтобы объяснить любимым женщинам, почему не могу к ним приехать даже на денёк, и тем более им нельзя приезжать в Хельмер. Ни в коем случае. Доченька, возможно, и не попадёт под воздействие Хеймдалля, в ней течёт моя кровь, как и во мне кровь моего отца, но вот супруга..." В самом начале после своего финального решения Эван был искренне уверен, что именно этого для него хотел Калеб, ведь всё в этом механизме было подстроено исключительно под биометрические данные его сына. Долго же эта уверенность грела его самолюбие, но у любой эмоции наступает конец. "Я так надеялся, что, раз понял, что Джордж Хемниц внаглую использовал меня и обманул первыми же словами, то не позволю больше кому-либо со мной так поступить. А в итоге обманул сам себя. Быть Богом? Замечательно, но только как выдержать эту ношу, если адекватного и здравомыслящего человека суждено мне увидеть только после смерти? А эти послушные овцы, восхваляющие меня день и ночь, — всего лишь овцы. Толку — ноль. Более того, от их однообразных возгласов уже тошнит, и так хочется..." Эван недвусмысленно посмотрел из окна на землю тридцатью семью этажами ниже. Шаг вперёд решит все проблемы мигов, и как это будет похоже на шаг, сделанный когда-то Калебом, но вот разница — отец спасал собственную тайну и любимого сына, а Эван кинет всех, кто живёт здесь, и обречёт на ужасную гибель. Эти овцы или не простят своего Бога, или последуют за ним следом. "Ну да, в роли Бога привести к геноциду населения. Гениальный способ правления. Будет в будущем над чем посмеяться". Пропасть в никуда манила, соблазняла, пугала, привлекала. Шаг на подоконник. Второй. Никто не простит его, а он себя тем более, ни за то, что он сделал, ни за то, что случится в будущем. Так зачем оттягивать минуты неизбежного?.. Непонятный звук послышался за спиной. Эван обернулся. Вторая ручка, которую он почему-то не заметил, упала на пол. Взгляд зацепился за стол и увидел телефон, проведённый сюда по его поручению, чтобы не требовалось спускаться на другие этажи, если потребуется с кем-то связаться. Губы мелко задрожали, вода на коже почти высохла. Отец хотел спасти сына и сделал всё, что было в его силах. Сын был безмерно благодарен ему, вот только спасение ли он нашёл? Ручка, упавшая на пол, вернулась на стол, и к ней присоединился карандаш, а дневник полетел вслед за своей подругой, в объятиях от пламени зажигалки проживая свои последние моменты. — Алло, дорогая? Это я, Эван. Слушай, у меня к тебе очень важный разговор. Я... мне нужно рассказать тебе нечто очень важное.