***
Я сидел в небольшом уютном итальянском ресторанчике на берегу моря, в котором в своё время мы были готовы проводить вечность: местная сицилийская кухня, радушная атмосфера и даже в некоторые дни живая музыка делали это скромное место чем-то совершенно невероятным. За эти пятнадцать лет жизни в столице Сицилии мы так и не смогли найти ни одного места, которое смогло бы для нас сравниться с рестораном, которым владели местные супруги Гатти. — Может быть, тебе ещё что-нибудь принести, Мартин? — в этот момент мужской голос вернул меня в реальность, заставив на секунду вырваться из множества важных рассуждений у себя в голове. — Спасибо, Джино, возможно немного позже, — я вежливо отказал хозяину заведения. — Я кое-кого пока жду. Подкурив сигарету, в какой-то момент я решил рассмотреть других посетителей, которые располагались за соседними столиками. К счастью, здесь редко можно было встретить кого-нибудь из знакомых. Это играло на руку, потому что выслушивать слова сочувствия в какой-то определённый период жизни уже надоело: это не помогало никому, но наши знакомые по-прежнему считали уместным упоминать его при мне. Вывод — я старался избегать знакомых уже как год, поэтому из Кальсы мне было только в радость ездить к Джино Гатти в Монделло. Я появлялся здесь не сказать, что часто, но это место было определённо вариантом получше, чем сидение в четырёх стенах своего дома. Если то место ещё можно было назвать домом. Вокруг продолжалась жизнь. В апреле в город постепенно начинали прибывать первые туристы и готов поспорить, именно они составляли основную часть посетителей подобных заведений, их восторженное поведение было видно за милю. Местных жителей вид на Средиземное море уже давным-давно не удивлял. Не удивлял он уже и меня. Но в такие дни Тирренское море начинало звучать совершенно по-другому. В дни, когда по ощущениям одиночество накатывало совершенно новыми волнами, этот до боли знакомый шум держал меня на плаву. Всё чаще он начинал напоминать мне о временах, когда жизнь ещё не остановилась. — Мартин, — я услышал до боли знакомый голос позади себя и тут же поспешил обернуться. — А вот и свет души моей, — быстро затушив сигарету, я поднялся с кресла и моментально обнял Серхио.***
Два года назад.
— Ваш ужин, — Джино аккуратно расположил на столе две тарелки с ризотто, совершенно нехотя подметив, что обстановка между нами была напряжённая. — Что-нибудь ещё принести? — Спасибо, Джино, если что, мы обязательно к тебе обратимся, — в этот момент я невольно обратил внимание на то, как Андрес пытался скрыть свой тремор рук. Нужно отдать ему должное: вопреки всему, что с ним происходило, он держался совершенно стоически, даже если иногда это было слишком сложно. С каждым месяцем скрывать это становилось всё более и более сложно, но он не сдавался. Пока не сдавался. Это видели все. Как только мы остались вдвоём, первое, что пришло мне в голову это тут же закурить. Эта дурацкая привычка, приобретённая уже очень давно, ещё в юношеские годы, продолжала существовать в повседневной жизни, и как бы я не пытался с ней бороться, это было бесполезно. Даже Андрес уже с этим смирился, хотя сам уже давно избавился от курения, но для меня это был один-единственный способ борьбы с нервозностью, которая всё чаще и чаще начинала проявляться. Каждый день теперь ощущался словно на пороховой бочке, которая рано или поздно всё равно взорвётся, но тебе приходится гадать: сегодня или всё-таки на этот раз судьба пощадит тебя. Только вот этим ожиданием неизбежного жизнь, к сожалению, не щадила никого, в особенности Андреса. — Ты с самого утра смотришь на меня, словно я что-то сделал не так, — я выдохнул сигаретный дым, — не надоело ещё? — Я слышал ваш утренний разговор с Серхио, точнее я слышал тебя, — Андрес сделал глоток вина, — и порой это становится невыносимым. — Иметь надежду это не невыносимо, Андрес, — я тут же попытался оправдаться, но это было бесполезно. — Позволь спросить тебя, на что вы с ним надеетесь? — он нервно усмехнулся, но было что-то совершенно грустное в этом всём. Он надеялся не меньше нас, но, увы, не мог об этом сказать вслух. — На то, что у меня получится протянуть на пару лет больше, м? Что я буду неспособен самостоятельно поесть или сходить в туалет, но я буду с тобой и Серхио? — Я этого никогда для тебя не желал. — Но ты ведь именно это и имеешь в виду, Мартин! Я же слышал тебя этим утром. Я слышал, что он снова нашёл какого-то специалиста во Франции. — Он твой брат, Андрес, конечно он хочет, чтобы ты выжил, — подобные разговоры начинали проскакивать всё чаще, но об этом важно было напоминать. Мы все хотели ему только добра. — А ты — мой любимый человек, — он чуть тише добавил, прикрыв глаза, после чего медленно начал массировать виски круговыми движениями. — Ты же лучше всех знаешь, — он обреченно вздохнул, — что мне крышка… И что мы никак это не изменим. Зачем ты даёшь ему надежду? — Послушай, я не давал ему надежду… — Мы же с тобой лично угробили два года на поиски лекарства, которого не существует, и мы же все понимаем, что во Франции сидит такой же шарлатан, который ждёт только пару тысяч евро за свои уникальные знания, которых у него нет. Мы же проходили через это, Мартин, и нормальные доктора поставили на этом крест. — Тебе не кажется, что быстрее всех поставил на себе крест ты сам? — затушив сигарету и положив её в пепельницу, я взял свой стакан с виски, моментально его осушив. — В последнее время ты только и твердишь о том, как собираешься умирать. — Потому что это неизбежно! — из-за его резкого крика через секунду мы стали объектом пристального внимания. — Прошу прощения, — Андрес тут же извинился перед людьми, которые сидели рядом с нами. — И это не что-то в потенциальном будущем, это наше ближайшее будущее. — Но мы не можем просыпаться каждое утро и начинать всё с того, что ты скоро умрёшь, Андрес, так нельзя, — я всё ещё пытался до него достучаться. — Почему? Это же правда, — он, и правда, изо всех сил старался сохранять спокойствие и стоял на своём. Об ужине речь уже не шла, аппетит пропал у нас обоих. — Потому что не тебе потом просыпаться в одиночестве, Андрес, а мне. Почему-то в большинстве случаев я всегда боялся об этом говорить вслух, но, по правде говоря, эта мысль точно так же первой посещала мою голову каждое утро. Я знал, что настанет то самое утро, когда мне придётся проснуться одному, и, видит бог, я хотел оттянуть этот момент настолько, насколько это было возможно. Избежать этого уже было нереально, мы оба, к сожалению, были слишком взрослыми, чтобы этого не понимать, но хотя бы на момент мне хотелось проснуться с мыслью, что нас ждёт обычный день. Не с мыслью о том, что нашего времени осталось на один день меньше. — Но тебе же придётся однажды проснуться, и я не хочу, чтобы это стало шоком для тебя или для Серхио. — Именно поэтому ты каждый день напоминаешь о том, что ты вот-вот умрёшь, молодец, — зачем-то съязвил я, снова подкурив очередную сигарету. — Слушай, с такими темпами, без тебя придется просыпаться мне, если ты через каждые пару минут будешь курить, тебе так не кажется? Раковые заболевания никто ещё не отменял, — я не мог с этим ничего сделать. Это уже было своего рода защитным механизмом. Это должно было меня успокаивать. — Я всё понимаю, Андрес, но… Не нужно злиться на меня целыми днями из-за того, что я всё ещё хватаюсь за дурацкий шанс тебя спасти. Я не могу, и я не смогу иначе, прости, — заключил я, отведя свой взгляд в сторону моря. — И не нужно реагировать на это так, словно вместо этого я должен ездить с тобой выбирать место, где тебя лучше похоронить. — А стоило бы, потому что кому-то придётся это сделать. Но, к счастью, я уже нашёл это место, поэтому тебе не придётся выбирать. — Ты сейчас серьёзно? — этот разговор начинал становится немного абсурдным. — Судя по тому, как я себя чувствую в последнее время, я вполне серьёзно, Мартин, — моментально повернувшись к нему, я увидел, что его взгляд нервно заметался, — потому что, скорее всего, это наш последний год вместе. — Что ты имеешь в виду? — на самом деле, Андрес особо никогда не разглашал то, как он себя чувствовал, я мог лишь замечать это по внешним показателям. — Я не знаю, но я чувствую, что лучше мне не становится. Собственные руки перестают меня слушаться, и я понимаю, что это всё прогрессирует. — Андрес, — хотел бы начать я, но моментально был прерван. — Мы можем отсюда уехать, пожалуйста? От этого шума безумно начинает раскалываться голова, — он снова начал массировать свои виски, но боль не уходила. Через несколько минут, оставив ризотто нетронутым, но оплатив счёт и захватив у Джино пару бутылок красного вина, мы вышли из ресторана, направившись к нашей машине. На часах было всего четыре дня, у нас было достаточно времени, чтобы съездить куда-нибудь и собраться с мыслями.В тот день Андрес был прав. Это было наше последнее совместное лето.
***
— Как ты? — в очередной раз спросил Серхио, прожигая меня своим сочувственным взглядом. Таким же взглядом прожигал его и я. Несмотря на то, что созванивались мы довольно-таки часто, виделись мы с момента смерти Андреса всего несколько раз. Три, кажется: в первый раз это были похороны, во второй раз он приезжал вместе с Рафаэлем, а в третий — убедиться, что я не наложил на себя руки в особо депрессивные дни. Признаться, такие мысли по-прежнему меня посещают, но об этом никто уже не знает. Не хочется, чтобы меня успели спасти, вдруг я что-то подобное надумаю. В какой-то день я уже имел неосторожность высказаться о своих намерениях покончить с собой Андресу. О чём я только думал. Возможно, таким образом я хотел показать глубину своей любви, что я не смогу без него, но он тут же сказал, что с того света меня достанет и убьёт самостоятельно, если я просто возьму и сдамся. Что ж, скорее всего, я сдался. Но я всё ещё жив. — Неплохо, — попытался соврать я, прикрывшись натянутой улыбкой, но Серхио был слишком умным для того, чтобы в это поверить. — А ты? Как твои сеньоры? — Они в порядке, — чуть улыбнулся он. Мы оба понимали, что вряд ли сегодня было бы уместно обсуждать успехи Паулы или что-то в этом роде. — Скорее всего, я тоже. Насколько это возможно. — Представляешь, Рафаэль сегодня позвонил и сказал, что собирается жениться, — я сделал глоток вина, невольно засмеявшись. — Этот сорванец уже жениться надумал, представляешь? — Хороший он день придумал, чтобы сообщить об этом, — тихо подметил Серхио, но, по правде говоря, я догадывался об этом уже давно. Рафаэль начал встречаться с той девушкой ещё при жизни Андреса, хотя тому она до жути не понравилась. Что-то в ней было отталкивающим, и я был в этом абсолютно согласен, но я уже был давно не в праве что-то решать за него. С момента совершеннолетия мы утратили над ним контроль, и Рафаэль этим успешно пользовался. — Его жизнь, в отличие от моей, только начинается, Серхио, не вини его, — я понимал, что не мог требовать от всех таких же глубочайших страданий, в которых изо дня в день находился сам. Это было бы слишком большой ценой для всех. В конце концов, Андрес был любовью только моей жизни. Для Серхио он был старшим братом, для Рафаэля — отцом, но со смертью родственника можно со временем смириться, а вот со смертью твоей единственной родной души… По крайней мере, я был ужасным примером для таких философских заключений. Я всем своим нутром показывал то, что на мне можно было точно так же ставить крест, как когда-то поставили врачи на Андресе. Только вот он не выбирал эту жизнь, а я осознанно загнал себя в самый глухой угол. — Давай проветримся? — в какой-то момент предложил я. Всё-таки иногда сложно было осознавать тот факт, что ещё год назад на месте Серхио сидел он, это место навеивало слишком много разных воспоминаний. Сегодня нам предстоит с ним увидеться.***
— Ты не против, если я сяду за руль? — спросил Андрес, всё ещё сомневаясь в правильности своего решения, но было видно, что что-то его гложило. Он должен был самому себе доказать, что это было возможно. — Без проблем, — пожав плечами, я легонько подбросил ключи в его сторону, видимо, надеясь на то, что он их поймает, но они звонко упали на землю, а я столкнулся с недовольным взглядом Андреса. — Издеваешься? — моторика его рук явно была не той, к тому же, я сам ещё несколько минут назад был свидетелем его дрожащих рук. Воспользоваться мозгом я не додумался. — Прости. Через несколько минут мы уже неспеша ехали по улице Бардонаро. Возможно, Андрес хотел поехать подальше от этой городской суеты в сторону Пеллегрино. По крайне мере, мы оба любили это место. Я любил Палермо. Из всех городов Италии, мы не нашли ничего лучше с Андресом, чтобы обустроиться здесь: не в самом благополучном, но таком невероятном месте Сицилии, как Палермо. Мы провели здесь уже достаточно времени, чтобы осознать одну простую истину: это наше место и останется им навсегда. Мы оба останемся здесь навсегда. Вид из окна машины был прекрасен, даже в сотый раз он дарил всё то же чувство восторга что и впервые: с одной стороны могущественная Пеллегрино, а с другой, если пробраться сквозь небольшую линию зданий — тихое Тирренское море. Постепенно Андрес начал сбавлять скорость, и вскоре мы остановились на обочине всё той же Бардонаро. Мне хватило нескольких секунд, чтобы осознать, куда он нас привёз. — Ты сейчас серьёзно? — я недоумевающе посмотрел на него, но Андрес был настроен решительно. — Пойдём. Выйдя из машины, мы оказались напротив входа на кладбище Святой Марии, над которым возвышались высокие зелёные горы. В один момент мне стало не по себе. Он, и правда, выбрал себе место. — Не совсем удачный способ проветриться, не находишь? — Андрес медленно пересёк порог, а я поплёлся вслед за ним. Он молчал. — Андрес, может быть, ты скажешь хотя бы что-нибудь? Я не хочу здесь находиться. — Нам нужно немного пройтись, любовь моя, — подытожил он, уверенно пересекая очередную аллею с усопшими. Он знал, куда идти. Судя по уверенности его движений, он был здесь уже не раз. Он, и правда, ко всему подготовился. Теперь пришёл черёд подготовить меня. Спустя пять минут гробовой тишины, в буквальном смысле этого слова, мы подошли к одной из отдалённых местностей на этом кладбище, которая располагалась среди деревьев. — Не пойми меня неправильно, но под испепеляющим летним итальянским солнцем располагаться как-то не особо хотелось бы, — Андрес развёл руками, якобы объясняя наличие деревьев. — Я хочу, чтобы ты похоронил меня здесь. Мы остановились рядом с белой, пока ещё безымянной плитой. Это было тоскливо признавать, но это место было, действительно, хорошим. Если так вообще можно сказать о месте на кладбище. — Рано или поздно, именно на этой плите должно появиться имя одного её владельца, и я очень на тебя рассчитываю, любовь моя, — неожиданно даже для самого себя, Андрес взял меня за руку, и я тут же смог прочувствовать то, как она дрожала. — Серхио может предложить отвезти мой прах в Испанию, к тому месту, где похоронены наши родители, но я хочу остаться здесь. — Ты же позаботился о том, чтобы потом здесь смог оказаться и я? — не отрывая своего взгляда от этой плиты, я решил тут же удостовериться и развеять свои догадки. — Ну, я очень надеюсь, что ты проживёшь долгую и счастливую жизнь после моей смерти, но документы предполагают двойное место, если ты об этом, — Андрес улыбнулся. Было что-то в этой улыбке такое, словно теперь он был спокоен хотя бы о чём-то в своей жизни. — Так что, чисто гипотетически, если ты не встретишь какого-нибудь сеньора получше и не захочешь упокоиться где-то в другом месте, то это место твоё. — Ты же знаешь, что моя жизнь тоже закончится вместе с тобой, Андрес, — банальная констатация факта тут же заставила меня закрыть глаза. Нужно было взять себя в руки и собраться с мыслями. Это тяжело осознать в голове, что ты вынужден стоять напротив места, где через какое-то время твоего самого близкого и единственного родного человека навсегда опустят в землю, пока буквально в двухстах метрах отсюда, на солнечных пляжах Палермо кипела чья-то жизнь. — Не говори так, — практически шёпотом попросил он. — Если бы ты только знал, сколько мужества мне понадобилось для того, чтобы показать тебе это место и стоять здесь, понимая, что это моя конечная точка. Даже до шестидесяти не дотянул, представляешь? — А вдруг ты доживёшь. Не ставь на себе крест. — Именно поэтому я и стараюсь не поднимать эту тему при тебе, Мартин. Нет никаких вдруг, мы оба прекрасно понимаем, что болезнь очень быстро прогрессирует, но… Ты только посмотри на этот вид, Мартин, — в своём духе Андрес решил перевести разговор на другую тему, — разве это не чудо, обрести здесь покой? Он обратил мой взгляд на всё ту же гору. — Во-он там вдали, если присмотреться, можно увидеть всё то же Святилище Святой Розалии. Поднимись выше, и уже откроется вид на море. Это лучше, чем Мадрид, в который норовит сбагрить меня мой младший брат. Он — не романтик, в отличие от нас. — Он просто хочет навещать тебя как можно чаще, я полагаю, — наверное, стоило предположить, что Серхио тоже не делал это только лишь из своих эгоистических побуждений, но я бы в любом случае не дал ему забрать Андреса в другую страну. — Ты не можешь его винить. — Не могу, но это мой выбор, и я прошу тебя его уважать. И, пожалуйста, — медленно отпустив мою руку и повернувшись ко мне, Андрес опустил свой взгляд, — сворачивайте свои попытки меня спасти, это только раздражает. Я смирился, что окажусь здесь через год-два максимум, но если ты меня, и правда, так же сильно любишь, то дай мне с тобой попрощаться. Не кормить тебя напрасными надеждами, а попрощаться, — внутри меня всё сжималось. Это просто невозможно было слушать, но, кажется, у нас не было никакого выбора… — Мартин, ты слышишь меня? — он поднял на меня свой взгляд. — Это конец только для меня, — он указал пальцем на плиту, — но я не хочу, чтобы ты говорил, что это и твой конец тоже. — Но это правда, Андрес, — я не мог об этом не говорить. — Я даже и представить не могу, как… Как банально просыпаться без тебя, как есть, пить без тебя, и как отговаривать себя от походов на это место ежедневно, просто для того, чтобы почувствовать твоё присутствие. — Дай покою шанс, мой друг. Тем более, кто-то же должен по-прежнему присматривать за неугомонным ребёнком, — несмотря на то, что Рафаэлю было уже двадцать четыре, Андрес так и не отучился называть его «ребёнком», — и давать ему волшебные пинки под зад, когда он в очередной раз надумает сделать что-то странное. Например, жениться на этой Татьяне. Странная девушка, не находишь? Когда мы познакомились с Андресом, Рафаэлю было четыре года, он фактически вырос со мной. Здоровски привязавшись к этому мальчику, я всегда считал его своим сыном. Я знал, что для него я всегда так и остался «Мартином», он не особо часто называл меня папой, как Андреса, но он любил меня. По крайней мере, я на это искренне надеялся. — Мы как-нибудь разберёмся с этим, — я решил его немного приободрить. — Уж надеюсь на это, а пока… Я рад, что решился показать тебе это место. Признаться, выбор был не особо большой, но это лучшее, что я смог заполучить здесь. — Это место, и правда, прекрасно, Андрес, — я тихо вздохнул. Ему нужно было это услышать. — Но, если ты не обессудишь, остаток этого дня я бы всё-таки хотел, чтобы мы провели в более приятном тихом месте. Ничего не имею против кладбищ, но хочется отложить походы сюда на как можно больший промежуток. — Поехали ближе к дому, — спокойно предложил он. — Ты же не зря забрал у Джино две бутылки вина, а с Монделло ехать в нетрезвом состоянии я бы не рискнул.Впереди нас ждал один из самых лучших и самых худших вечеров одновременно.
***
Покинув заведение Джино, я решил, что нам было бы неплохо прогуляться пешком. Конечно, на машине мы бы добрались до нужного места за пятнадцать минут, но я хотел оттянуть этот момент насколько это было возможно. В один из самых, пожалуй, отчаянных вечеров за этот год, я пообещал себе, что буду посещать Андреса немного реже. Я любил его, но точно так же каждый поход туда убивал во мне всё живое. Я мог оставаться сильным в течение нескольких недель, но всё это рушилось в ту самую секунду, как только я переступал порог места, где он теперь остался навсегда. Я не был у него уже больше месяца. Я знал, что в годовщину его смерти Серхио обязательно сюда приедет, поэтому пообещал себе, что снова вернусь туда только с ним. И вот этот день настал. Прогуливаясь вдоль той же улицы Бардонаро, я заметил, что Серхио был чем-то обеспокоен. Что-то было не так в его взгляде, но было ли это связано со мной или же с его личными тревогами, я не знал. — О чём задумался, друг мой? — я решил завести разговор. Ведь не могли же мы молча идти туда целый час. Тем более, мы не виделись уже очень долго. — В Мадриде есть очень неплохое предложение для тебя по проектированию, может быть, тебе бы стоило… — Не стоит, Серхио, — это всё же было связано со мной. — Я вполне неплохо выживаю и здесь. Тем более, ты же прекрасно знаешь, насколько скептически отношусь к Испании, — не знаю, почему, но я так и не нашёл ни единого места в этой стране, где на самом деле почувствовал себя комфортно. — Но ты же здесь совсем один, — пока я не мог понять, на что он пытался надавать, но сочувствие мне было ни к чему. — Местоположение этого не изменит, увы, — куда бы я не решился поехать, это ощущение со стопроцентной уверенностью останется со мной навсегда. Несмотря на то, как Андрес раньше умудрялся подшучивать над тем, что я бы с лёгкостью мог найти кого-нибудь и скоротать последние годы жизни не в одиночестве, мы оба знали, что этого не произойдёт. В какой-то момент я уже осознал, что время для меня остановилось, и жизни больше нет. Драматизировал ли я? Возможно. Но это была правда. Нравилась она кому-то или нет. — Неужели ты думаешь, что Андрес хотел бы, чтобы ты жил именно такой жизнью после его смерти? — Не всё должно быть так только потому что Андрес этого хотел, Серхио. Ты никогда не стремился жить по его указке, не так ли? — я чуть усмехнулся, обратив свой взгляд на него. Ох, сколько же раз Андрес ходил в негодовании из-за каких-то мелких ссор со своим младшим братом. — Речь не обо мне, Мартин, — он тут же обратно перевёл на меня стрелки. — Мы все очень расстроены и опечалены тем, что его больше нет, но… — Вряд ли, мы можем сравнивать уровень того, как мы этим опечалены, потому что для тебя он был старшим братом, и у тебя по-прежнему есть своя жизнь помимо него, в которой есть место для Ракель, ваших детей, но для меня он и был этой жизнью. Мы же прекрасно помним, с каких состояний он меня вытаскивал и как сильно изменил всё, что только мог. А теперь я снова один. Не говори мне о том, что ты опечален. — Прости, — Серхио немного попустился. Даже в таких аспектах жизни он пытался думать только лишь мозгами, отбрасывая душевные тревоги на второй, а то и на третий план, но у меня было всё в точности наоборот. Мой мозг работал во всех аспектах, кроме этого. Душу с наукой смешать невозможно, как бы ты не изворачивался. — Я знаю, что вы все хотите, чтобы я вылез из этого состояния. Мы уже несколько раз умудрились поругаться с Рафаэлем на этой почве, но, друзья мои, я скоро повешу на входе в свой дом табличку «оставь надежду всяк сюда входящий», если вы не перестанете меня трогать. Прошёл всего лишь год. — Уже прошёл год, Мартин. И если мне нужно будет насильно тебя вытащить из этого состояния, я это сделаю, потому что я не прощу себе того, что из-за твоего одиночества что-то произойдёт и с тобой тоже. Мы оба одновременно вспомнили ту ситуацию, которая произошла в один осенний вечер полгода назад: в тот вечер я был уверен, что найду способ завершить своё существование здесь. — Я не покончу с собой, если ты об этом, — я надеялся его убедить в этом. Таких мыслей, пожалуй, уже не было в моей голове давно. Наверное, я уже где-то на стадии принятия. — Ты не можешь быть в этом уверен. — А ты значит можешь? — я снова усмехнулся. Уверенности и настойчивости младшего брата Андреса можно было позавидовать. — Я просто тебе говорю о том, что вопреки тому, что ты твердишь изо дня в день о том, что ты теперь один, у тебя по-прежнему есть эта семья. Ты же вместе с Андресом заполучил багаж вместе с его семьёй. Рафаэль души не чает в тебе и безумно за тебя переживает. Где-то в глубине души я понимал, о чём он говорил. Он был совершенно прав, только в моей голове это никак не укладывалось. Не то чтобы я открестился от всех, но ни Серхио, ни Рафаэль не давали мне ощущения того, что я не остался здесь один. — Конечно, мы семья, Серхио. О чём ты, — ему нужно было это знать. — Просто он для меня был чем-то намного большим. От этого невозможно откреститься всего за один год. Остаток дороги мы провели в полной тишине. Я пытался сохранить пару-тройку остроумных фраз для того момента, когда меня накроет эмоционально, потому что, видит бог, я не контролировал свои эмоции от слова совсем. Может, в этот раз всё будет иначе, но мы ещё успеем поговорить. Через полчаса мы добрались до входа на то самое кладбище Святой Марии.***
За эти годы жизни в сердце Сицилии мы объездили практически каждый уголок Палермо и знали каждый пляж, но что-то было особенным в тем местах, возле которых мы жили в Кальсе: во-первых, это был далеко не самый первый выбор туристов, что уже делало эту местность потрясающей, а во-вторых, наличие диких пляжей могло позволить местным жителям хотя бы на некоторое время уединиться от городской суеты. Нужно было лишь знать место и время. Поэтому мы были уверены, что нам никто не помешает кроме пары-тройки людей и владельцев питомцев, которые ближе к вечеру обычно начинали выгуливать своих собак на побережье. Припарковав машину на обочине и заглушив мотор, я словно впал в какой-то ступор. Этих тридцати минут за рулём по дороге обратно мне хватило с головой, чтобы впасть в какой-то отдельный вид отчаянья. Я до сих пор не мог поверить, что Андрес даже место на кладбище себе нашёл, а сейчас мы должны проводить время так, словно ничего и не произошло, и я не увидел воочию эту чёртову белую надгробную плиту. В какой-то момент тишина стала настолько неловкой, что Андрес не выдержал. — Ты надумал теперь молчать до конца дня? Что произошло? Я не хотел его задевать или обижать, потому что был не в праве этого делать. — Думаю, мне нужно время, чтобы это всё переварить. Это слишком много для одного дня, Андрес. Ты только что показал мне место, где ты окажешься через считанные годы, я не могу… не могу выбросить это из головы. — Если хочешь остаться и провести это время в машине, я не буду тебя отвлекать, — он совершенно спокойно на это отреагировал. — По крайней мере, ты сможешь сюда приехать ещё очень-очень много раз, а я, пожалуй, — он слегка потянулся и взял бутылку красного вина с заднего сидения, — пройдусь к морю. И он действительно вышел из машины, плавно закрыв за собой дверцу. Я просто сидел и наблюдал за тем, как он уходит всё дальше и дальше от меня, по дороге к морю. Через несколько минут я увидел, что он снял с себя свой бежевый пиджак и, закинув его на плечо, прошёл дальше. Через минуту он уже пропал из поля моего зрения. Я поступал эгоистично, я это знал. Ведь смысл всего этого, этих последних лет был не в моих будущих страданиях, а в том, что каждый день приближал нас к этому. Кажется, я ещё не совсем отдавал себе отчёт в этом. Правда заключалась в том, что нужно было переступать через свой скотский эгоистичный характер и не портить своим страдальческим видом каждый его день, но иногда это было слишком сложно. Однажды утром я даже помню, что пока Андрес спал рядом, я умудрился накрутить себя настолько сильно, что мне удалось заплакать. Один из редких моментов, когда я вообще давал волю подобного рода эмоциям. Удостоверившись тогда, что он дышал, я представил себе, что точно так же одним утром я могу проснуться и обнаружить совершенно другой исход. Этой мысли было достаточно, чтобы добить меня с самого раннего утра. Эти мысли посещали меня чуть ли не ежедневно. Немного собравшись с мыслями, я всё-таки решил присоединиться к нему. Это меньшее, что я мог для него сделать. — Я бы никогда не променял это место на что-нибудь другое, — видимо, Андрес услышал, что я всё-таки решил присоединиться к нему. — Это лучшее место на этой чёртовой земле. И он был прав, потому что иначе и не могло быть. Слегка взволнованное Тирренское море, уже мягкое июньское вечернее солнце и тишина вокруг, превращали это место в рай на земле. Андрес любил этот рай, он был романтиком, каких ещё поискать было нужно. — Я знаю, что для тебя в этом ничего приятного нет, — он слегка нахмурился, — но я должен был это сегодня сделать, ты ведь это понимаешь? — Понимаю, — всё что я мог ответить. Я ведь тоже был не дурак и понимал, что только так он пытался доказать нам с Серхио, что мы боремся с чем-то невозможным. — И если ты думаешь, что мне это особо приятно, то… — Я понимаю тебя, Андрес. Ты взрослее нас с Серхио вместе взятых в этом плане, но это просто было слишком неожиданно. Каждый день ты стараешься жить так, словно ничего не происходит вперемешку с каким-то нелепыми шутками про свою смерть, а в то же время, оказывается, ты уже место себе на кладбище нашёл. — Конечно, я ведь не хочу, чтобы в эмоциях ты развеял мой прах над морем или ещё что хуже: похоронил меня где-то вдали отсюда в каком-то банальном месте. Я заслуживаю лучшего, любовь моя. — Я никогда бы не подумал развеивать твой прах над морем, — я посмотрел на него в совершенном недоумении. Море? Неужели я казался настолько сентиментальным. — Я шучу, — он мягко улыбнулся, протягивая мне бутылку с вином. — Открой его, иначе после своей очередной попытки я выброшу бутылку в море. Я пытался его открыть, но моя моторика сказала мне идти под три черты, так что… — Ты не взял бокалы. — Если ты не забыл, я не заразный, — недовольно подметил Андрес, — поэтому вряд ли что-то в твоей жизни изменится, если мы выпьем её просто так. Но если ты готов пройтись несколько минут, то я был бы тебе признателен. Через десять минут мы наконец присели на берегу, наблюдая за слегка взволнованным морем. — Я не хотел для тебя такого, Мартин, — прокручивая в руке бокал, Андрес опустил свой взгляд. В его голосе словно слышалось извинение за что-то. — Андрес, я устал об этом разговаривать, — признался я. Весь этот день был буквально пронизан этой мыслью о том, что скоро всё закончится. Это уже было невыносимо. — Я знаю, но… Сегодня ты сказал мне, что я никому не помогаю тем, что изо дня в день я напоминаю о том, что умру, и я это осознаю, но что-то надламывается во мне. Я помню себя прошлого и понимаю, что от того человека не осталось уже ничего. Я больше не могу тебя ничем удивить, потому что мои мозги банально уже неспособны на что-то достойное. Я пытался, но чем больше мои ожидания от самого себя, тем больнее и разочарование. — Говорит человек, который буквально умудрился в одиночку оформить себе место на «Святой Марии». И это ты ещё не можешь меня ничем удивить? — Перестань, — он махнул рукой, — это банальная последняя воля, или как это называют другие люди. Это то место, где я чувствую, что должен остаться, но, да, я осмелился подписать ещё туда и тебя. Но это разве что только через лет тридцать-сорок. — Я не собираюсь жить до девяноста лет, — тут же подметил я. Одна мысль этого абсурдного существования до такого возраста не вписывалась в картину моей жизни. Лучше умереть в своём уме и быстро. — А я хочу, чтобы ты прожил. Может быть, на следующие пару десятков лет ты наконец обнаружишь для себя ещё один итальянский городок, в котором сможешь остепениться. Я бы мог тебе предложить Флоренцию, но остановился бы на Неаполе. Там есть точно такой же вид, — он указал рукой на море. — Я похож на туриста что ли? — Необязательно быть туристом, чтобы стремиться окружить себя красотой. Мы же оказались здесь, хотя ты поначалу в упор отказывался. Это же ты, упрямый Мартин Берроте. — Я хочу остаться здесь, — подытожил я. Я всегда знал, с первых дней в этом месте, что именно здесь я хотел бы остаться навсегда, поэтому даже самая романтичная идея Андреса не смогла бы меня отговорить от моей последней воли. — Тем более, у меня даже уже место рядом с тобой есть, — я допил свой бокал вина и, плавно, откинув спину назад, улёгся на песок. — И я не стану тебя осуждать за это, но я хочу, чтобы сейчас ты выслушал меня от начала и до конца, не перебивая, хорошо? Начинается. Он сейчас снова начнёт рассказывать о моём одиночестве. Уже проходили. — Я не сомневаюсь в том, что ты будешь какое-то время разбит после моей смерти, и я тебя понимаю, потому что ощущал бы то же самое. Одна мысль о том, что я могу потерять тебя ещё раньше, заставляет меня переживать за тебя ещё больше, но проблема в том, что мы взрослые люди. В какой-то период тебе придётся очнуться, Мартин, и я совершенно серьёзен насчёт этого. Ты не какой-нибудь посредственный человек, и ты уж точно не заслуживаешь прожить остаток своей жизни в страданиях и скитаниях из одного места в другое. Мы не в каком-то романтическом фильме, где ты можешь взять и сдаться просто потому что не сможешь без меня. Это абсурд. Ты смог прожить без меня практически тридцать лет своей жизни. И если бы ты был каким-то посредственным человеком, коим ты себя очень часто называешь, мы бы в жизни не сошлись с тобой. Если ты не забыл, мать Рафаэля была женщиной, — он усмехнулся, решив напомнить о том, что, в отличие от меня, он не всегда был таким. — Если бы меня спросили тогда, кем я вижу себя через двадцать лет, последнее, о чём я бы подумал, это о том, что полюблю мужчин. Хотя, по правде говоря, — он сделал глоток вина, — я и по-прежнему сомневаюсь, что я люблю мужчин, я просто полюбил тебя. И ты ещё называешь себя посредственным? Брось. Мне грустно и чертовски тоскливо, Мартин, что я не смогу надоесть тебе под старость, но я не хочу видеть, как вместе со мной увядаешь и ты. Ты думаешь, я не знаю, что у тебя на уме? Ты думаешь, я не знаю, что ты уже точно так же планируешь превратить свою жизнь в жалкое существование? Если не дай бог, ты что-нибудь с собой надумаешь сделать, я с того света тебя достану и собственноручно убью, ты меня услышал? — Я не могу тебе ничего обещать, Андрес, потому что, по правде говоря, я тебя ещё не потерял. Если мне больно сейчас, я не могу тебе пообещать, что твоя смерть окончательно не помутнит мой разум. Как я мог сейчас пообещать что-то подобное? Это было бы самообманом. — Значит я заставлю Рафаэля переехать к тебе, — он стоял на своём. — Не вздумай портить ребёнку жизнь. Он заслуживает большего, чем присматривать за тем, чтобы я не откинулся. — То есть, по-твоему лучше, чтобы он похоронил нас обоих, да? — не знаю, последствие это моих действий или что-то другое, но отчего Андрес был так уверен, что я наложу на себя руки. По крайней мере, я об этом никогда прямо не говорил. — Здесь нет ничего «лучшего», Андрес, — я прикрыл глаза, пытаясь успокоиться. — Здесь просто есть факт, за которым последует одно большое горе. Вот и всё. — Ты разбиваешь мне сердце. Через мгновенье Андрес лёг рядом со мной. — Значит, мы квиты, — еле слышно добавил я, найдя наощупь его руку и мягко сжав её. Мы пролежали в абсолютной тишине более десяти минут. Андрес ранил меня настолько же сильно, насколько и я его, но мы просто сказали друг другу горькую правду: мы разбили друг другу сердце. — Я куплю нам эти билеты во Францию, — словно гром посреди ясного неба, прозвучала эта тихая фраза Андреса. Мне хватило нескольких секунд для того, чтобы осознать, куда он клонил. — Прости? — от неожиданности я даже немного приподнялся, кинув свой взгляд на него. — Если для тебя это так важно, и ты веришь в то, что это поможет, то я позволю этому шарлатану забить последний гвоздь, так уж и быть, но это будет наша последняя попытка. — Андрес, ты не должен что-то делать лишь потому, что я об этом попросил. — Должен, если я смогу тебя вытащить с этого дерьма хотя бы на несколько дней. Как давно ты был во Франции, м? Это никогда не было нашим первым выбором, а вот теперь, уж точно, пришло время увидеть Париж и умереть. Может быть, это пойдёт нам на пользу, — он пытался сейчас убедить самого себя, что это было хорошей идеей. — Только, пожалуйста, любовь моя, сними эту угрюмую маску со своего лица, словно я уже умер. Дай мне хотя бы ещё немного почувствовать себя живым, договорились?***
В отличие от меня, Серхио был здесь только единожды, и я его за это не осуждал. Необязательно посещать это место, чтобы почтить память близкого тебе человека. Постояв некоторое время на кладбище, ты ничего не изменишь. Насколько я мог догадываться, это было похоже на ход его мыслей, но сегодня был ровно год. Даже для него это было чем-то символическим. Всегда сложно смириться с тем, что как бы сильно не менялась жизнь вокруг тебя, это место всегда выглядело одинаково. Я всё ещё отчётливо помню свой первый визит сюда, когда по этой же дороге меня вёл Андрес. Я помню, как впервые пришёл сюда после того, как его похоронили. Каждый следующий чёртов раз. Ничего не менялось. Кроме тебя самого. Здесь жизнь застыла навечно. — Для весеннего периода здесь довольно-таки всё убрано, не находишь? — Думаю, смотрителям здесь прилично платят, — почему он решил спросить именно об этом? — Это всё-таки довольно приличное место. Твой брат не дал бы себя похоронить в каком-то посредственном месте. — До сих пор в голове не укладывается тот факт, что он при жизни ещё всё это нашёл, — для Серхио эмоциональность была чем-то второстепенным, тем более, когда речь заходила касательно чего-то такого. — Потому что эта смерть не была неожиданностью, к сожалению, — в какой-то момент и до меня точно так же дошла та мысль, что что-то всё-таки было правильным в искреннем желании Андреса подготовить нас и подготовить себя самого. Мы подошли к месту, где он был похоронен. Теперь уже на той самой безымянной плите появилось первое имя. Андрес тогда совершенно точно определил свою «последнюю осень». Он это чувствовал. Его имя было расположено только лишь на одной части, вторую я заранее оставил для себя. — Он всегда всё продумывал до мелочей, — Серхио встал рядом со мной, обращая свой взгляд на надгробие, — даже свою смерть умудрился продумать. — Если со мной что-то случится, ты же знаешь, что я тоже здесь обязан быть? — я решил в очередной раз напомнить об этой логике размещения имени на надгробии. — Есть только одно место, где я предпочёл бы быть — с ним. — Если всё-таки мёртвые оживают, боюсь, сейчас кто-то даст тебе мощный подзатыльник, Мартин, потому что ты невыносим. Мы оба в какой-то момент засмеялись. Андрес упоминал об этом огромное количество раз, он даже при Серхио один раз умудрился об этом сказать. Мы обсуждали такие вещи, от которых у нормальных людей пошли бы мурашки по коже, но и тогда, и сейчас это было нашей обыденностью. Чувство смерти и потери уже давно висело в воздухе. — Он был для меня всем, Серхио, — мой голос едва дрожал. Я редко открывался ему или же Рафаэлю, потому что знал одно: этому не будет конца. Сейчас же, стоя здесь, что-то изнутри заставляло меня не молчать. — Ты предлагаешь мне жить дальше, потому что ты нашёл этот способ для себя, но то, что меня двигало по жизни, сейчас вот здесь, — я показал рукой на надгробную плиту. — Мне плохо, и я не вижу улучшения. — Мартин, — хотел было начать Серхио, но понимал, что важнее здесь было выслушать меня. Мне явно было что сказать. — Я даже пытался ходить к психологу, а затем — к психотерапевту, но я терпеть не могу, когда меня начинают лечить дерьмом по типу «завтра всё будет лучше». Завтра я всё так же проснусь один, потому что ты уедешь. Я всё так же утром сделаю кофе, почитаю утреннюю газету и буду смотреть в стену. Возможно, попытаюсь заняться чем-нибудь полезным, но сдамся на пятую же минуту, потому что мой мозг не функционирует так, как прежде. Я поеду к Джино и проведу остаток дня в Манделло, потому что то место, где находится мой дом, пропитано тем, что заставляет меня страдать ещё больше. Джино попытается быть любезным, потому что мы, и правда, хорошие друзья, но по его глазам видно, что ему тоже меня жаль. Всем меня жаль. Мне себя жаль. Ему, — я снова указал на Андреса, — было меня жаль в последний наш год, потому что он знал, что все эти речи со мной не работают. Я потерян, дружище, и бороться со мной бессмысленно. — Тебе просто нужно пережить это, — выдавил из себя Серхио. Любой бы после подобного растерялся, но он отчаянно продолжал стоять на своём. Ему нужно было отдать должное. — Поехали со мной в Мадрид, пожалуйста. — Ты же сейчас не всерьёз, я надеюсь? — Поедь в Барселону к Рафаэлю, чёрт возьми, просто уедь куда-нибудь, — Серхио явно занервничал, возможно, он даже был в бешенстве. — Нет. — Чего ты боишься, скажи мне? Тебя никто не заставляет уезжать навсегда, но ты должен признать один простой факт: ты загнёшься здесь в одиночестве. Прости меня, но это так. Ты сам этого даже не скрываешь, — он точно сейчас был в негодовании, как и я, собственно говоря. Уехать? Это казалось чем-то абсурдным. — Я ничего не боюсь, но… — Он тебя не осудит за это, — тут же отчеканил Серхио, и меня словно окотило ледяной водой. — Его уже нет, Мартин. Ты можешь философствовать о чём угодно, но он в шести футах под землей. Он умер, и ничто не способно его вернуть сюда, — в глазах Серхио я смог заметить еле собиравшиеся слёзы. Он держался. Из последних сил держался, хотя я так не мог. — Твоя беда не в том, что ты так сильно скучаешь по нему, а в том, что ты обвиняешь по-прежнему себя в чём-то. Он умер не из-за тебя, но и ты не должен умирать из-за него. Есть же люди, которые готовы тебе помочь, и это не просто пустые слова. Я здесь, Рафаэль готов быть здесь в любую минуту, зачем же ты нас отталкиваешь? Неожиданно даже для самого себя, я заключил Серхио в крепкие объятья. Я бы так никогда не смог. Я знал его столько же, сколько был знаком и с Андресом. Я знал, насколько близкими были их отношения, но за этот год я даже не выдавил из себя сочувствие для него. Я чувствовал себя всё тем же эгоистичным моральным уродом. — Ты не виноват в этом, — чуть тише добавил он, и я впервые за несколько месяцев позволил себе заплакать. За этот год я делал это всего шесть раз (да я посчитал), когда срывался на полную катушку и думал, что вот-вот всё закончится, но это было что-то другое. Я вдруг вспомнил, что, и правда, за этот год ни разу ему не посочувствовал. — Ты не виноват. — Я не могу поехать к Рафаэлю, — мой гнусавый голос выдавал моё состояние, — я уже говорил тебе, что этот сорванец жениться удумал, я не хочу портить ему такой период. — Тогда поехали к нам, — Серхио, кажется, уже всё решил. — Если ты думаешь, что ты кому-то помешаешь, то вспомни, как к вам любила ездить Паула, и всё встанет на свои места. Пожалуйста, Мартин. Всего на несколько месяцев… Ты сможешь вернуться сюда когда только пожелаешь, но дай мне тебя вытащить из этого. Я не могу потерять ещё и тебя. — А как же он? Кто-то же должен присматривать за этим местом, пока меня не будет, — даже в такой момент я думал в первую очередь не о себе, а о чёртовом Андресе. — Мартин, подумай о себе. Это единственное, что я точно знаю, он пожелал бы для тебя. Ты был любовью всей его жизни и ты не видел того, как сильно он плакал, когда узнал, что всё-таки его болезнь подтвердилась, — слёзы снова начинали наворачиваться у меня на глазах, и я ничего не мог с этим поделать. Конечно, я знал, что Андрес переживал об этом точно так же, но он никогда не показывал таких эмоций. — Он не думал о себе, обо мне, он раз за разом повторял твоё имя. Вы страдали достаточно, но он обрёл свой покой. Теперь ты должен последовать его совету.***
Мысли о Франции вдохнули в этот вечер новую жизнь. Почему то одной всего мысли было достаточно для того, чтобы мы с Андресом сумели выдавить из себя хотя бы какие-то подобия улыбок. А, может, это были нотки красного вина, которые наконец давали о себе знать. В любом случае, хотя бы на секунду депрессивное настроение стало немного менее депрессивным. — И почему мы не додумались до того, чтобы завести такую же собаку, — Андрес указал рукой на женщину, которая чуть дальше у побережья выгуливала своего бигля. — Нам и без неё было довольно-таки весело, — иронично подметил я, хотя в эту же секунду задался таким же вопросом. — Я хочу, чтобы ты завёл себе собаку, — Андрес посмотрел на меня загадочным взглядом. — Конечно, меня не заменит, но заставит тебя вытаскивать свой старческий зад из дома в Кальсе хотя бы несколько раз в день. — Эй, ты на свой-то зад смотрел? — я улыбнулся, легонько толкнув его по плечу. — Но это же не мне грозит перспектива девяностолетнего, любовь моя, — он сделал глоток вина. — Запишешься обязательно в какой-нибудь спортзал. — Завести собаку, записаться в спортзал, что дальше? — я начал сгибать пальцы. Кажется, кто-то решил составить за меня список дел. — Да что хочешь, — Андрес развёл руки, — ты посмотри, какая красота нас окружает. Теперь ты должен всё это прожить за нас двоих, но я ни в коем случае не ограничиваю тебя Палермо. Ты волен выбирать всё, что захочешь, Мартин, главное не закройся, пожалуйста, в четырёх стенах в полном одиночестве. Я знаю, что ты стопроцентно уверен, что больше никого и никогда не полюбишь, но я не могу не пожелать тебе влюбиться в какого-нибудь импозантного мужчину, желательно итальянца. — Пожалуй, я остановлюсь на испанцах. Не буду нарушать традицию, — я заметил у него на лице грустную улыбку. На несколько мгновений Андрес решил приободрить меня, но мы оба знали, что за вуалью всё было совершенно мрачно. Но хотя бы в один вечер, во время одного заката над Тирренским морем мы могли бы этого избежать. Грезить несбыточным тоже иногда полезно. Разве что, падать больновато, но за эти последние несколько лет мы перешли с болью на «ты». Андрес в физическом плане, я — в эмоциональном, но как же мы любили притворяться, что боль ушла. Это входило у нас в привычку. — Но не трать себя на первого попавшегося, любовь моя, — он был серьёзно настроен касательно своих наставлений, — мы же оба знаем, что ты заслуживаешь лучшего, — отыскав мою руку и сжав её, Андрес снова лёг на песок. — У меня уже оно было, Андрес, — я чуть сильнее сжал его руку, боясь, что если я его отпущу, он исчезнет навсегда-навсегда. — Поэтому вряд ли я пойду дальше бигля, любовь моя. «Любовь моя». Это всегда было фразой Андреса, потому что именно из его уст она звучала так, будто ты был самым особенным человеком во вселенной, раз тебе приходится слышать такое. Но, признаться, я начинал её всё чаще заимствовать. Она всё ещё могла звучать внезапно и нелепо, но было в ней что-то слишком романтическое, но, в то же время, свойское и привычное. Мне искренне нравилось его так называть, потому что именно ею он для меня навсегда останется.***
Собирая свои вещи, я прокручивал тот вечер у себя в голове, а слёзы безустанно катились по моим щекам. Я всё ещё чувствовал, что предаю его. Даже моё временное отсутствие (в чём я на все сто был уверен) выглядело так, словно я предаю его, потому что не могу больше вынести эту боль. Но я, и правда, не могу. Я обещал быть сильным, и завести эту дурацкую собаку, но на мне можно было ставить крест. Я всё ещё держу какие-то пожелания Андреса у себя в голове и каждое утро, просыпаясь, думаю, что сегодня я сделаю хотя бы малейший шаг, но делаю лишь несколько шагов назад. Возможно, эти несколько месяцев в пригороде Мадрида пойдут мне на пользу. Не знаю, мне хочется на это надеяться. Мне нужно проснуться не в своей постели и не в своём пустом доме. Я понимаю, что однажды я вернусь сюда и всё вернётся на круги своя, но вдруг Серхио прав… Впереди намечалось прекрасное лето, во время которого наш с Андресом ребёнок хотел жениться, но только я один смогу оказаться там. Могу только представить, каким было бы лицо Андреса, когда он узнал бы о его избраннице, но об этом уже не нам судить. Возможно, ему удастся кого-нибудь полюбить так же сильно, как я любил и продолжаю любить его отца, только вряд ли я должен заранее говорить, что порой любовь — самый верный источник горя и гарант разбитого сердца. Но если бы моё сердце ещё не было разбитым, я бы позволил ему его разбить ещё сотню раз, лишь хотя бы на одну секунду он вернулся и нарушил эту тишину.