N/Light and Dark.

Ночь. Темный хрупкий силуэт виднелся на фоне необыкновенно яркой в этот раз луны. Он сидел на обрывистом краю крыши, свесив вниз ноги, подставляя лицо прохладным потокам воздуха. Ветер заигрывал с его кудрявыми темными волосами направляя их из стороны в сторону. Эта ночь казалась такой долгой. Как долгая погоня за тенями прошлого, за тенями настоящего… Без светлого будущего. Сколько так могло продолжаться — он не имел понятия. Деку просто устал. Устал каждый раз ломаться, раз за разом ломать себя ради других, вопреки самому себе, своим желаниям. Каждый раз позволять ломать себя. А затем на поводу у мести ломать в ответ других. Героев, Злодеев — без разницы. Людей. Десятками, сотнями, тысячами. Деку заебался. Заебался ломать и быть поломанным, словно грёбанная игрушка в руках бога этого грёбанного мира. Сейчас, когда с небоскреба под его ногами расплывается вид сияющего в ночи родного города, он неподвижно следит за каждым мерцающим огоньком, слышит шум так близко и далеко одновременно и наконец позволяет себе вдохнуть немного больше, чем нужно обычному мертвецу. Мертвому Герою. Вид был очень жалкий, ведь он сейчас мог проживать свою жизнь как все обычные люди, но вместо этого он сидел здесь, на этой холодной, бетонной крыше, в компании своего постоянного, верного друга — одиночества. Но он не жаловался. В такие моменты ему лишь хотелось, чтобы время в мире останавливалось, чтобы все замирало вокруг. Чтобы замер его, израненный, гниющий, изуродованный собственными руками фальшивый мир, в котором нет места слабостям, чувствам, несовершенствам. Ему хотелось забыться, спрятаться от себя, застыть в этом мире, где его существование можно вполне счесть за ошибку природы. Но когда же ему разрешат остановиться? — О, Бакуго, и ты здесь. Как жизнь? — вдруг спросил он. В ответ прежняя тишина. Нет, не тишина — молчание. Деку усмехнулся. Ему не нужно оборачиваться, ведь он знает наверняка — Бакуго стоит за его спиной. Это не интуиция, а скорее опыт. Как бы беззвучно не появился Герой Взрывов, Изуку всегда мог точно сказать, когда появится именно он. Так было всегда. И вот, он снова здесь. Стоит. Хмурится. Молчит. — Это действительно была долгая погоня, Бакуго. Ты, должно быть, устал? — Деку. — глухим голосом резко обрывает его гость. Перебивает, но словно подходящих слов далее найти ему не под силу. Кацуки молча продолжает сверлить красными глазами спину Деку, и последний слышит, как постепенно выравнивается дыхание друга детства. Пусть отдыхает — думает юноша с зелеными волосами. Ему не нужен Кацуки, чтобы одному вести диалог. Монолог. Достаточно того, что дорогой Бакуго слышит его. И, Деку надеется, что слушает тоже. — Бакуго, — весело он обратился к Кацуки, — Ответишь на один вопрос? По старой дружбе, — по прежнему разглядывая на небе звезды, спрашивает Деку. Его голос весел, безмятежен, будто он старается настроиться на позитивную волну. — Валяй, — Кацуки старается придать словам грубость и безразличие, Но Деку кажется совсем иное — он слышит интонацию Бакуго, слышит тремор, и слышит ясно в его голосе сомнения. — Когда тебе плохо, — медленно начал он, — Ты пробовал кричать? Когда кажется что мир потерял краски, когда кажется, что ты проиграл, и весь мир ополчился против тебя и просто хочется опустить руки. Когда знаешь, что для тебя нет спасения… — голос Деку быстро сошел на нет, но он так и не обернулся. — Ни разу. — сухо усмехаясь, признался герой. Неуверенно, словно чуть-чуть отступая и не понимая, что хочет до него донести Деку. — Вот как. — в голосе сквозило явным разочарованием. Снисходительная усмешка сорвалась с его губ и вдруг, перестав играться со смертью, он резким движением встал и громко, словно безумец, рассмеялся, окончательно вводя Кацуки в замешательство и заставив того ошарашенно замолчать. — Ты пришел сюда, чтобы спасти меня? Или чтобы нацепить на меня наручники? — не переставая безмятежно улыбаться, неожиданно с места в карьер спросил он. Но в ответ получил лишь тишину. Улыбка быстро растаяла с лица Деку, и он с досадой прошептал: — Ясно. Все правильно, Кацуки, в первую очередь, я для тебя — преступник, злодей, которого ты обязан поймать. Ты все делаешь правильно. Он стоял, крепко сжав кулаки и опасно балансируя на краю крыши, словно готовый сорваться вниз в любой момент, равно как и его самообладание. — Это была долгая погоня, верно, Герой? — практически торжественно спрашивает злодей, — Как долго ты за мной бежал? — Деку резко разворачивается к Кацуки лицом, его слова отравлены ядом, который давно пожирает душу Деку изнутри. Но сердце Кацуки словно застывает от не пойми откуда взявшихся сочувствия и жалости к его виду: уставший, затравленный мертвый взгляд, отпечатавшаяся чернота под глазами и дрожащая холодная улыбка, сквозившая сумасшествием и отчаянием — следы бессонных ночей и психологических истязаний. И черные глаза. Блеклые, кукольные, несомненно красивые — но неживые. Некогда сияющие добротой и искренностью, героизмом и самоотверженностью изумрудные глаза обратились в два куска черного камня. Глаза, в которых не было места добру или слезам. В которых отныне не теплилось желание жить, бороться, надеяться, — на дне плескалось лишь черное пламя, больно обжигающее своим холодом всех, и даже самого Деку. Нет, не таким знал его Кацуки. Не таким израненным львом он запомнил сияющего мальчика с невозможными мечтами, надеждами и верой в себя и в людей. — Да, я изменился, — искренне улыбается Деку, и не может удержать смеха, когда видит, как напрягается его старый друг, — Я не читаю мыслей, расслабься. — Деку вздыхает снисходительно, — У тебя всё на лице написано, Кацуки. Ты все такой же, как и прежде. Ни капли не изменился. Светловолосый что-то захотел возразить, но Деку отвернулся от него, вновь обращаясь взглядом к звёздам, и Кацуки остановился. Сейчас должно что-то произойти — интуитивно понял он. Не мешай — говорит какое-то заднее чувство. А Деку нужно всего мгновение, всего лишь секунда, когда остатки самообладания, спокойствия, безмятежность, — всё это летит к чёртовой матери, когда Изуку Мидория наконец срывается на крик, заглушая своим воплем весь внешний мир. Он кричит долго. Гортань и связки начинает покалывать, а потом и вовсе жечь. Но все не выговоренные чувства, затаённые обиды, разрывающее грудь отчаяние, ненависть к миру, что так жестоко обошелся с ним и отвращение к себе, от того, насколько низко он пал — сегодня, хранимые в груди годами чувства и мысли найдут выход. Сегодня он позволит себе треснуть. Позволит обросшей ледяной корочке вокруг него пойти трещинами и разбиться. Позволит себе такую мимолетную слабость, как крик. Крик души. Атмосфера отчаяния буквально повисла в воздухе, и казалось что от этого покалывало морозным холодом. Даже самое черствое сердце могло растаять ото льда безразличия и порваться на части, глядя на кричащего, раненого мальчика по имени Изуку. А Бакуго слушал и молчал. Будто слышал его. Не Деку, а Изуку. И слышал всё то, что можно было бы расписать на десять тысяч книг по тысяче страниц. Услышал его отчаяние, боль, исступление, беспощадно отравляющие Изуку изнутри вот уже несколько лет. И смотря на него, услышал еще кое-что. То, что увидел Изуку в глазах Бакуго, тогда, много лет назад, когда Деку бросился спасать Кацуки от слизневого монстра. Бакуго увидел ту борьбу с собой и ту просьбу о помощи, о которой Изуку просил его сейчас. Герой совсем не дает отчета своим действиям — он лишь в два больших шага преодолевает между ними дистанцию, отдергивает от опасной грани за грудки и прижимает Изуку к себе. Крик резко стихает и Мидория ошарашенно смотрит куда-то сквозь Кацуки. Содрогаясь в кашле и от подкатившего к горлу кома, он, наконец, слабо улыбается — впервые, так по-настоящему за эти несколько лет. Без лживой маски, презренной надменности и прочего дерьма на лице. Улыбается сквозь трещины крошащегося фальшивого лика — крошится и его ледяной дворец, в котором заперлась его душа. — Спасибо, Каччан, — одними губами шепчет Изуку. — И прости. До Бакуго сразу доходит смысл сказанных слов, но он не успевает сделать ничего: бок пронзает острая боль и Кацуки чуть отшатывается от Деку, наблюдая за тем, как на бетонном полу расцветают кровавые пятна. В его глазах неверие, он смотрит на Изуку, а тот лишь виновато улыбается. Два шага назад — и он срывается в пустоту. Где-то далеко-далеко отсюда он слышит как Кацуки кричит ему «Мать твою, Изуку!», и глупо улыбается, словно придурок. — Прощай, Каччан.

***

— Каччан, мы всегда будем лучшими друзьями? — Конечно. — И всегда будем вместе? — Да. Юный Изуку счастливо улыбается. — Тогда мы точно снова свидимся с тобой, Каччан.