у этой истории неподобающе хороший конец

Страшно было не просто не успеть, а понять, что успей ты, она была бы жива. Шото в этом себе признавался, но старался эту мысль отмахнуть, как надоедливо жужжащую муху. Он будущий герой, почти герой, а героям непозволительно так думать. Хотя бы потому, что у них нет права на ошибку. Есть право только на победу, даже если у тебя на руках умирает кошка, а не человек. Уже стоя перед дверью одноклассника, Шото понял, насколько глупо поступил, решив отнести кошку сначала в общежитие, а не бежать в ветлечебницу. Но сейчас выбора уже не было, поэтому он постучал в дверь. Сразу ему не ответили - конечно же - поэтому он стучал ещё и ещё, пока не послышался грозный предупреждающий полурык-полустон. – Бакуго. Дверь открыли. Раздраженный блондин выглядел устрашающе, но не настолько, как вид умирающей кошки на собственных руках. Кацуки опустил взгляд ниже и заметил животное. Он снова издал звук и закатил глаза, закрыл дверь. Через минуту он был одет, а в его руках лежал телефон, под чехлом которого банковская карта. Именно поэтому Шото бессознательно выбрал именно Бакуго для такой цели – тот не задавал лишних вопросов, понимал с полуслова и с ним в команде действовать получалось довольно оперативно. Привычка, наверное. Ехать пришлось на автобусе. Глупо, медленно, максимально не оперативно. Такси вызвать не получилось, «эти ублюдки не хотят работать». – А если она умрёт, Бакуго? Шото сидел, держа на коленях укутанную в ткань умирающую кошку, которая, к тому же, довольно громко возмущалась. Или ревела от боли. – Заткнись, не умрёт, – Кацуки стоял напротив и периодически грозно поглядывал вниз на источник шума. Его раздражала ситуация, как и люди, снующие туда-сюда и задевающие его спину. Ну и конечно, кричащая умирающая кошка. Всё раздражало. – А если умрёт, брошу академию и пойду учиться на ветеринара. Шото такой ответ впечатлил. Он не хотел, чтобы Бакуго покидал академию, и мир лишался бы такого героя, поэтому собирался сделать всё, чтобы кошка из умирающей превратилась в выздоравливающую. Если они, конечно, успеют. В ветеринарке Шото бежит на поиски врачей, а Кацуки остаётся выяснять отношения с женщиной у ресепшена. Шото бежит. спасти-спасти-спасти-спасти-оставить бакуго в академии-спасти-спасти-не лишить мира такого героя-спасти-спасти Кошку принимают без лишних вопросов, говорят, будут делать операцию, дорогостоящую операцию, подумайте хорошо нужно ли оно вам. Шото это невероятно возмущает. Также он вспоминает о карточке под чехлом Бакуго, на которой должно заваляться пару тысяч, а также о своей карточке, на которой тоже лежит энное состояние. Поэтому он соглашается. Ждать придётся долго. Тодороки возвращается в зал ожиданий, присаживаясь рядом с Кацуки на скамью. Время тянулось медленно и излишне растянуто. От скуки они решили придумать имя кошке – остановились на Беде. Потому что была она чёрная и бедовая. Был ещё вариант Раздражающая Засранка, но Шото показалось это слишком длинным именем. Тогда Кацуки сказал, что Засранка это имя, а Раздражающая - фамилия, на что Тодороки ответил, что фамилию они должны ей дать чью-то из них, потому что они её спасают и теперь она их дочь. Бакуго закатил глаза и сказал, что тогда её будут звать Тодороки Засранка. Шото удивился; сначала тому, что Кацуки взял его, Шото, фамилию, а значит, что их семья, состоящая из двух человек и кошко-дочери, будет гордо носить фамилию Тодороки, а потом удивился тому, что понял, что кошка ещё лежит на операционном столе и она всё ещё считается умирающей, а не выздоравливающей. Но про себя подметил, что по паспорту она будет Бедой, а по факту Засранкой. Из фантазий о совместной жизни и участке за городом вырвал ветеринар. Долго распинался, Бакуго попросил (или приказал) быть короче. В общем и целом, кошку не спасли. Шото не понял, что его расстроило больше, – мертвая кошка, которая должна была быть выздоравливающей, или то, что Кацуки теперь точно уйдёт из академии и будет учиться на ветеринара. А что, это тоже вполне себе геройская профессия. Главное, чтоб он от раздражения не взорвал какого-нибудь маленького миленького хомячка в процессе операции. Шото даже не знал, делают ли хомякам операции. Захотелось спросить ветеринара, но их уже отвели расплачиваться за неудачную попытку спасти умирающую черную кошку. Бедовую умирающую черную кошку по кличке Засранка. Слёзы сами навернулись на глаза, хотя Тодороки и не помнил, когда в последний раз плакал. Почему-то всё обрушилось под ногами. «Всё» – это небольшая квартирка, в которой по утрам Кацуки готовил бы ему, Шото, завтрак. Потом они вдвоём уходили бы на патруль, возвращались вечером и ложились спать. По выходным уезжали бы на свой участок. Надували бы бассейн и собирали яблоки с яблонь. И всё это, конечно же, с их кошко-дочкой. Которой, к слову, больше нет. Куда они, интересно, девают трупы? Обедневшая на одного члена семья Тодороки поделила стоимость операции напополам и решила ехать в общежитие на метро. В головах было пусто. Как и в вагоне, что удивительно. Может быть, люди чувствовали, что сейчас не самое лучшее время к ним приставать и благородно освободили место для раздумий и внутренних страданий. Тодороки героем себя считал –пусть и будущим – но спасти кошку не смог. Как странно – вроде бы это не он стоял над операционным столом с инструментами в руках, а вина в голове жужжала той самой надоедливой мухой. Больше всего стыдно было за то, что Засранка никогда не почувствует тепло семьи, которая её любит. Кто знает, может она всегда была на улице, будучи маленьким чёрным комочком вырывая себе еду сквозь кровь и слёзы. (Кошки плачут? Наверно, только от аллергии.) И всё же это всяко лучше, чем быть выброшенной в урну собственными человеко-родителями. Семья Тодороки так никогда бы не поступила. Стало очень грустно и жалко. Они не смогли спасти свою кошко-дочь, пусть и знали её несколько часов. – Не уходи из академии, – сказал Шото, укладывая голову на плечо Бакуго. Пришлось немного спуститься задницей по сидению вниз, потому что Кацуки был ниже (или Шото выше) и плечи его, соответственно, тоже находились ниже. – Чё, дурак совсем? Я же пошутил. Блять, только не говори, что воспринял всё серьёзно. Какой же ты придурошный. Шото признаваться в такой глупости не хотелось, поэтому он сказал вещь, которую в любой другой ситуации говорить Бакуго было бы опасно. Опасно для жизни. – Да нет, я просто думал, что ты собираешься сдержать обещание. Вместо убийства Кацуки выбрал просто долбануть кулаком по чужой коленке. Уже не совсем чужой. – Успеем мы ещё спасти миллионы этих чёрных бедовых кошек. Мы же герои, – будущие, – ты представь сколько обломанных зданий нам придётся перерыть. Кацуки провел рукой перед их лицами и Шото проследил за ней взглядом. Хотелось её схватить. И переплести пальцы. – Если захочешь, мы будем забирать домой каждую кошку, которую найдём. Мы заселим ими всю квартиру, чтоб было страшно произносить слово «кушать» и издавать звуки, похожие на шуршание пачки корма. – Хочу. Но в квартире это будет проблематично провернуть, соседи будут жаловаться, да и запах… А вот загородный домик… Давай их всех туда заселим. Будем мыть их в надувном бассейне и кормить яблоками. Там им и свобода, и свежий воздух. Бакуго наконец наклонил голову на макушку Тодороки, а тот, в свою очередь, наконец поймал чужую руку. И переплел пальцы. У Бакуго кожа на ладонях шершавая и тёплая. Совсем не такая, как у Шото. – И назовём их всех Бедами и Засранками, – сказал Кацуки. – И будет у нас большая-большая семья с фамилией Тодороки, состоящая из двух человеко-пап героев и миллиона кошко- сыновей и дочерей, – поддержал Шото. На этот раз из фантазий о совместной жизни их никто не вырывал.