Сжечь ведьму!

- Не смог его найти. - Калеб. Твой брат хотел ребенка сжечь. Опрятный улыбчивый юноша с самодельными латками на коленях и локтях смотрит отцу Клауду в самое сердце и дружелюбно поправляет: - Нет. Мой брат сам еще ребенок. Он потушил огонь. - Калеб… - И никто не видел, чтоб Филипп его разжигал, - Калеб говорит мягко, но что-то в его расслабленной нежной мягкости дает понять, уговоры бесполезны, что стену бодать. Он будто подсказывает верную трактовку истины, чтобы помочь всем избежать неловкой ситуации, куда они сами себя загнали. Калеб не осуждает, не злится, словно единственный взрослый в комнате, наполненной детьми. Ропот и угрозы не заставляют его нервничать. Калеб не пытается пылко защищать брата, не машет руками, и тем страннее звучит просьба священника… - Калеб, прошу тебя, будь благоразумен. Юноша вежливо молчит, демонстрируя благоразумие, и когда он так молчит, вокруг него сплетается кокон. Вот те, кто снаружи, ощущают неуверенность. Бормотание и шепот стихают в обмен на один строгий взгляд пастора. - Калеб, - снова пытается отец Клауд. – Я понимаю, ты хочешь брату добра, но может, стоит взглянуть правде в глаза? - Я понимаю, что вы желаете добра, но может, стоит умерить пыл, когда обращаете к детям речи, проповедующие сжигание ведьм, - предлагает Калеб в ответ. – У Филиппа богатое воображение. Он никого не тянул на веревке. Все эти «инквизиторы» и «ведьма» сами поддержали игру. Почему же вы вините во всем Филиппа? Калеб дерзит, но выходит у него довольно ловко. К тому же он говорит правду. Если Филипп зовет, за ним следуют. Если Филипп играет, в игроках нехватки нет. Если Филипп говорит Калебу, что не понимает, как все вышло, так оно и есть. Лето. Сухая трава. Сжечь ведьму… Калеб юн, но Клауд молод. Ему не хватает опыта, чтобы разговаривать с Виттбейном, защищающим Виттбейна, если честно, опыта не хватит никогда ни ему, ни другим. На Клауда направлено слишком много глаз, от него ждут мудрости, справедливости, возмездия, он вздыхает и сухо подводит черту. - Брат твой будет выпорот розгами прилюдно. Приведешь ты его сам, или нет, тебе решать. Я бы хотел обойтись без лишнего… Калеб пожимает плечами и сдвигает светлые брови к переносице. Его кокон не пробиваем. - Брат мой ни в чем не виноват. Но я повел себя не достаточно внимательно и приму любое наказание. Прилюдно, или как нарешаете. Происшествие ужасно, повториться не должно. Я рад, что Катарина не пострадала, - добавляет он тихо. Никто не сомневается, что Калеб искренне сочувствует. Только вот… кроме пастора Клауда никто не понимает, что сочувствует он не столько Катарине, лишившейся косы и подола любимого платья, сколько Филиппу, на которого ополчились всей деревней за глупую игру, в которую играли все. Все их дети. Но накажут не их детей. Калеб заставляет всех сосредоточиться на этой мысли, хотя лишь молчит и ковыряет носком башмака полосу между досками пола. - После вечерней службы. Мне есть, что сказать. Калеб одними губами произносит: «Как всегда», - но смиренно кивает приговору и, когда ему позволяют уйти, сперва направляется к родителям перепуганной девочки принести искренние извинения. Клауд наблюдает, как враждебно настроенная мать перестает хмуриться и отводит взгляд. Отец рассеянно тянется потрепать паренька по волосам, но Калеб уклоняется. Его сочувствие от самого сердца, но с тем, кто будет его пороть, он предпочитает заранее контакта не иметь. Мужчина понимает это позже мальчишки и ему самому неловко. Клауд не может не думать, что, прими дело дурной оборот, Калеб держался бы так же. Сгори вся деревня, Калеб не поверит в вину брата, стой тот хоть с горящим факелом в руке. Умный мальчик становится удивительно слеп и туп, если братец его во что-то ввязывается. Самое странное, что Клауд вопреки всему симпатизирует обоим братьям Виттбейн, понимая это, лишь пытаясь сопротивляться их удивительному очарованию. Клауд морщится от дрянного слова, ведьмовского. Нет в детях никаких чар, а вот ума вколотить еще возможность есть. И все же нельзя отрицать их необычную дружность, где один, там второй. Ни ссор между ними, ни споров. Одно мнение на двоих, одно желание помочь, одна приятная улыбка, одна манера разговаривать. Клауд снова морщится, ему еще нужно составить слова в нужном порядке, чтоб люди немного успокоились, а времени почти нет. --- Брат выглядывает из укрытия, заслышав знакомые шаги. От него еще пахнет дымом, но он невредим. Сегодня им всем очень повезло. Калеб обнимает брата крепко, зарывается в растрепанные волосы, гладит чумазую мордашку. - Фил, пообещай мне. Филипп шмыгает носом и вспоминает, что нельзя обещать наперед, мало ли что. - Сперва скажи! - Нет, сперва пообещай. Филиппу не нравится голос брата. Что-то ужасное произошло, что-то непоправимое. Не надо было взрослых звать, никогда хорошим не заканчивается. - Они меня убьют, да? Маленькое сердце колотится, как у зайца. Калеб отодвигает от себя Филиппа и смотрит прямо в голубую бездонную обреченность. - Филипп! Никто никого не убьет! Все очень испугались, поэтому наговорили разного. Людям иногда нужно время, чтобы прийти в себя. Остыть. – Филипп совершенно не успокоен. Он насуплено смотрит из-под челки. - Накажут? Калеб с запозданием качает головой. - Ты накажешь? Брат трет переносицу и слышит, как колокол собирает людей в церковь. - В общем так. Иди в лес и до темноты, чтоб тебя в деревне никто не видел. Устрой рыбалку. Ягод набери. Поспи. Я за тобой приду. Брат открывает рот, Калеб поспешно вешает ему на шею плетеный туес на ремне. - Вот. Ягод. Живо. Я приду, когда наберешь целый. --- Брат странно ведет себя. Филипп решает сперва узнать, что ему снова нужно в церкви, а потом выполнить наказ. Туес мягко шлепает через рубашку, вынуждая Филиппа придерживает его, пока он крадется кустами и заглядывает в окно. Ого, а внутри много кто. Филипп медленно тянет на себя ставню, зная, что она не скрипнет. Раньше скрипела, а потом он налил масла из лампады на старые петли, и заглядывать стало можно втихаря. Он тянется на цыпочках и видит брата. Калеб спокойно снимает с себя рубашку, укладывает ее на лавку и ложится в нее лицом, как в подушку. У Филиппа язык прикипает к нёбу. Вокруг чужие руки мелькают, чужие голоса, бубнеж священника и женские злые возгласы пропускают имя Филиппа и ему это не нравится. Он держится за ставню, чтоб не попасть в освещенную зону, вытягиваясь на кончиках ботинок. Хочет увидеть, что делает Калеб. Что делают с Калебом. Взвизгнул рассеченный воздух и Калеб вскрикнул. Крик был негромкий и оборванный. Больше от неожиданности. Потом он уткнулся лицом в свою рубашку и больше не издал ни звука. И все же то, как он подавился воздухом, рассекает сознание Филиппа на две неравные части. На двух неодинаковых Филиппов. Один мальчик наполняется водой. Второй загорается пламенем. Целый Филипп чувствует, как внутри него накапливается густая болезненная тяжесть. Он переводит взгляд на свои руки и разжать скрюченные пальцы выходит не сразу. На ладонях отпечатки ногтей, как укусы. Пальцы трясутся и он вынужден снова сжать кулаки, спрятать их подмышки, стиснуть зубы. Напряжение все растет, Филиппу кажется, что сейчас оно перельется через край, его потоки все на своем пути снесут. Не останется ни Филиппа, ни церкви, пострадает запертый внутри брат. Филипп отталкивается от подоконника, не удерживаясь на ногах. Ветки хлестанули по лицу. Туес упал на голову. Никто не слышит его падения, увлеченные происходящим, от которого Филипп пытается сбежать, но вязнет в невысохшей с дождя луже и теряет башмак. Грязь выступает между босых пальцев. Ему наплевать, он хватает башмак и не с первого раза попадает в него. Пока он бежит, ступня скользит, он постоянно падает и когда добирается до деревьев, его колени ободраны и штаны в крови. Он видел Калеба, его спокойную походку, слышал ровный стук обуви, но в сознании бушует иная картина, брата его волочат по грязи, он сопротивляется и кричит, зовет на помощь Филиппа, и сейчас Филипп как раз бежит к нему. Но не приближается ни на шаг, как в плохом сне. Ноги брата скользят, как он ни упирается, его притаскивают к ужасной конструкции на воротах, растягивают руки и ноги, приматывают. С болотца доносится скрипучий крик выпи, но для маленького Филиппа так скрипит веревка, растягивающая руки Калеба. Он бегает кругами между деревьев, задыхаясь, пока разведанный малинник сам не налетает на него стеной. Филипп резко тормозит и туес бьет его по спине. Пустой. Надо наполнять. Мальчик едва понимает, что делает, его голова рисует страшные волнующие картины, пока руки торопливо выхватывают ягоды с колючих стеблей. По исколотым пальцам течет красное, часть ягод падает в траву, слезы мешают рассмотреть, куда именно и Филипп начинает заново. Кожу щиплет, глаза щиплет, немилосердно терзает нежную добычу мошкара. Калебу больно. Калеба режут наотмашь кнутами. Пастор? Староста? Кузнец? Филипп вспоминает руки кузнеца в грубых холщовых перчатках, и звук, с которым шипит вода, попадающая на раскаленное железо. Воспоминание душит реальность внутри Филиппа. Он представляет Калеба, и в его блестящем круглом зрачке отражается приближающееся раскаленное лезвие. Для Филиппа ни зажатые уши ни собственный истошный визг не заглушают шипение прижигаемой кожи. Калеб теряет сознание, но его обливают водой, продолжают измываться снова. Фантазии Филиппа сотканы из слов священника, из подслушанных историй, из пьяной болтовни палача в отставке, который поселился на отшибе. Внутри головы рушатся камни, меняя положение на каждый вдох. Они проваливаются ниже, обдирают горло и бьют в живот. Филипп слышит ужасающий скрежет в ушах, зажимает рот и ему кажется, что его стошнит. Больше всего на свете он хочет к Калебу. Но Калеба он не получит, пока не будет полон туесок. Значит, нужно стараться. Не отвлекаясь ни на что, не слушая камни внутри. Солнце клонится к закату, но Филипп готов работать всю ночь, если это приблизит его к брату. Пальцы его содраны все, кровь не видна на малине, Филипп кусает губы и хватает острые шипы, режущие руки листья, колкие веточки. Наполненный туесок – спасенный Калеб. Большего Филиппу не нужно. --- - Довольно. Эй, паренек? Калеб хмурится и отталкивает руку. Он бледен, но по лицу и шее идут красные пятна стыда. Он шмыгает носом и торопливо одевается, стараясь незаметно вытереть лицо рубашкой. Он раздраженно ждет, пока иссякнет нравоучительная речь Клауда и волнуется за брата. Пастор все говорит и говорит, а за окном темнеет и Филипп где-то там совсем один. --- Калеб разыскал их полянку без труда. И Филиппа увидел сразу. Маленький, лохматый и почему-то в одном башмаке, брат спал на траве, обнимая туесок, прилежно собранный с горкой. Калеб стоял и смотрел на него, испытывая тревогу о не случившихся с ним неприятностях. От всего невозможно защитить, что же сделать, чтоб над братишкой не нависла новая беда? Калеб бы все сделал. Он осторожно положил руку Филиппу на плечо, не желая испугать, но тот вскочил на ноги с криком. С острыми локтями, торчащими в стороны, сопящий, похожий на перепуганного зверька. Туес, задетый ногой, падает на бок и алый малиновый поток растекается вокруг него. Филипп переводит взгляд с ягод на Калеба и ревет в голос. Даже, когда Калеб помогает ему собрать все ягоды, кроме последней, - она отправляется в рот, - Филипп все еще всхлипывает и снова вцепляется в брата. Калеб гладит его по волосам, переживающий, что Филипп голодный и испуганный сидел один среди шумящих деревьев и надумывал себе всякого. Брат утыкается ему носом в шею, щекочет шмыганьем и сопением. Славный он. - Тебе очень больно? – наконец выдавливает Филипп. Калеб фыркает и пожимает плечами. Не в первый раз и не в последний. - Ерунда, - говорит он. Но Филипп видит, что движение не такое плавное, как брат пытается показать. Его снова окатывает жаром и холодом. - Покажи, - просит он. Калеб закатывает глаза, но не может отказаться от возможности похвастаться перенесенными муками, хотя мук тех было… Больше унизительно. Все смотрели и получали что-то вроде удовольствия. От творимой справедливости, несущей успокоение, не от порки, конечно, но в ее процессе. Велика ли разница? Рубашка летит на траву и Филипп восторженно присвистывает, звук этот наполняет и сердце Калеба торжеством. Как взрослого мужчину наказали, не стаскивали штаны, как с ребенка! И все же про себя Филипп… немного разочарован. На спине нет ран, а он думал, что вся она в крови и рубашка мокро пропиталась от крест-накрест пролегающих глубоких рваных борозд. Ничего подобного. Кожа, конечно, красная, и синяки еще проступят, но брат цел больше, чем Филипп планировал. Он аккуратно целует припухшую спину, приговаривая – у собаки заболи, у медведя заболи, - и хотя Калеб предпочел, чтоб его никто не трогал, он терпит. Поцелуи Филиппа не хаотичны, он не пропускает ни пяди, сдвигаясь к штанам, останавливаясь, когда спина заканчивается. Тогда он прикладывает ухо к выступающим позвонкам и вслушивается в протекающую под щекой жизнь. Под биение крови под кожей, камни Филиппа рассыпаются. Он снова может дышать, ему не больно. Внутри Калеба Филипп слышит, как брат жует собранную малину, до которой дотянулся. За такое брат заслужил быть укушенным, но Филипп рассматривает припухшие полосы, розовые следы того, как брат его любит и защищает, и успокаивает порыв. Не жалко. --- Калеб сражается с простыней. Закинув ее на веревку мокрым комом, он теперь пытается выровнять уголки, чтобы высохла красиво, и видит, как по дорожке идет Катарина. Ее волосы коротко обрезаны, платье новое, но кроме замотанной ноги, ничто больше не напоминает о том, что она пострадала. Калеб не успевает поздороваться, как наперерез ей выбегает Филипп. Мокрая ткань хлопает на ветру в ладони от уха Калеба и он не слышит, о чем они говорят, но Филипп аж подпрыгивает от восторга, а девочка… Девочка кидается ему на шею и он оседает под ее весом. Они смеются и убегают, взявшись за руки. Калеб не видел брата до самого вечера, а когда вышел его встретить, обнаружил на крыльце корзинку с яйцами. И редиску. И соседку, избегающую смотреть ему в глаза. - Катарина сказала, что Филипп не… Калеб сдержанно кивает. Ничего нового он не узнал. Благодарит за еду. Он не чувствует обиды за то, что его выпороли, такое, ну, случается. Калебу неприятно, что все легко поверили в вину Филиппа. Он видит брата каждый день, более доброго не хулиганистого ребенка во всей деревне нет. Филипп всегда придет на помощь. Филипп внимательно слушает старших. Филипп никогда не закатывает истерик. Но каким бы он ни был славным, для соседей легко стал козлом отпущения. За своими бы детьми лучше следили, - думает Калеб. И возвращает корзинку с вежливым кивком. А вот и брат. Калеб выжидает объятья, и только потом дразнит брата пучком свежей редиски, рассказывая, кто приходил. Филипп не удивлен. По его лицу видно, что извинения именно в такой форме он и планировал. Он выхватывает из рук брата пучок и беззаботно скачет на одной ножке между щербинами на полу, вокруг слегка смятенного Калеба. «На полоску, кто наступит, злой топор того разрубит!» - Что ты ей сказал? - Кому? – Филипп останавливается и недоуменно смотрит на брата. - Катарине. – А! Попросил сказать маме и папе, что это не я. Надо было сразу попросить. - Она нравится тебе? – Калеб отгоняет тень какой-то непрошенной мысли, пока она не обрела форму. Филипп обдумывает вопрос и отвечает честно: - Я попросил и она сделала. Мне понравилось. А теперь есть пошли.