***
На самой окраине города есть захудалый трактир. В этот неприятно ветреный, пахнущий дождем вечер через его порог устало шагнул человек. Три посетителя уже сидели за столиком недалеко от барной стойки и прерывисто беседовали. Лампу еще не зажигали, и их фигуры еле вырисовывались в полусумраке комнаты. Они пили в свое удовольствие, не смотря на чрезвычайную разницу в восприятии проводимого вечера. Вошедший был потрепан и холоден на вид. Он шебуршал пальцами в кармане, мысленно пересчитывая монеты. Цифры заметно щелкали в его глазах, отдавая жутким болезненным видом и разочарованием в своем положении. Вошедший почти сразу встретился взглядом с пустующими темными глазами, что, будто только для него одного, сверкнули каким-то явным интересом и стали зазывать присоединиться к ним. Но сиплый голос обратился к хозяину за баром, попросил воды и с жестоким преодолением себя вытащил из кармана пару иен. Вошедший на вид был мерзко и даже как-то ужасающе болен, потому хозяин настойчиво отодвинул монеты от себя и слегка улыбнулся, попросив таким образом забрать деньги обратно. Но чуть дрожащими пальцами молодой человек вновь двинул их на то же самое место, явно настаивая: потерять лицо сейчас было бы крайне плохо. Светлые глаза устало блестели, всматриваясь в каждое движение хозяина. – Эй, парень, – вошедший обернулся и крепко, насколько это было возможно, всмотрелся в яркие голубые глаза, – присоединяйся к нам. Сидящий рядом молодой человек продолжал с интересом всматриваться в реакцию, потому, нервно сглотнув, вошедший отказался и дрожаще притянул к губам обжигающе холодный стакан с водой. Ощущение от темных глаз, прожигавших насквозь, нервировало и пугало, оттого становилось все больше и больше не по себе. Но и противиться этому не хватало никаких возможных сил: эти трое, словно слияние одного, растерзают быстрее, чем успеешь опомниться. Не было ничего яснее в этот момент, чем опасность нахождения с ними в одной помещении. – Выпей с нами, – подал голос парень, до того сидевший спиной. – Вечер добрый, да и отказываться тут не принято. Славный саке сегодня! – Я… я не пью, – выдавил из себя вошедший, чуть поежившись от ледяного глотка, болезненно пробежавшегося по горлу. – Да брось, явно же дело в деньгах! – вновь подал голос рыжий парень, заметно не притронувшийся к своему саке. Когда ему на плечо, приобняв, легла рука, он чуть дернул головой и фыркнул, но не попытался избавиться от этого прикосновения. – Не принято это. Сами зовут – сами и заплатят. Бери пока дают. – Не пью я, – хрипел тот, болезненно прикрыв глаза. – Акутагава, Чуя-Чу, отстаньте вы от него, – подал все же голос третий, все то время сидящий молча. – Не видите, плохо ему. Хозяин, налей ему настойки покрепче да пусть как хочет с ней и ведет беседы. Вошедший без признательности, но с явным болезненным страхом принял пиалочку от хозяина, и призадумался, зыркнув снова на того парня, что с момента появления в трактире не отводил от него взгляда. Забросив по-хозяйски руку на плечо рядом сидящего рыжего парня, он слушал явно рабочие разговоры между двумя другими, что сидели с ним за одним столом. Скучающе он переводил взгляд то на одного, то на другого, не придавая явного значения ни единому слову. Они не похожи на чернорабочих, что обычно проводят свои вечера после получки в таких захудалых трактирах, но и на богачей не тянут, хотя явственно могут ими быть. Какой-то «кот», совершенно точно бывший человеком, жутко часто мелькал в разговоре, и если темноволосый молодой раздраженно цыкал, покашливая, то этот, совершенно при том точно, главный скучающе всматривался в говорящего рыжего парня, разочарованного и озлобленного за отъятие у него этого самого «кота». Вошедший болезненно почесал затылок, зацепившись за грязные и мокрые блондинистые волосы пальцами, чем попытался отвести от себя подозрение в любопытстве, и поправил треснувшие очки, чтобы чуть лучше рассмотреть лица разговаривающих, чей неясный тематический ряд был просто непознаваем. Даже здесь царил жестокий хаос, что давил и пугал. Идеальный порядок – вот к чему он хотел бы стремиться, потому как только в этом, вероятно, крылась вся сущность нового мироздания. Он очнулся неподалеку отсюда пару часов назад и, дождавшись темноты, двинулся в сторону единственного яркого источника света. В кармане оставались последние восемь иен, что удалось уберечь от бежавшей с любовником невесты. И без того крохотная зарплата превратилась в ничто, а родственная душа – в неидеальную субстанцию, что разбила сердце и последующие воспоминания. Можно ли напиться на семь иен по дороге куда-то? Ведь он даже не знает, где оказался в этот вечер. На него точно посмотрят, словно на сумасшедшего, если вдруг спросит, какое сегодня число и в каком он городе. Возможно, кто-то выкинул его за шкирку из машины или выпустил при падении на землю, раз все ломит и заставляет каждое движение быть мучительным и жестоким. Он болен и явно был чертовски, просто беспросветно пьян, когда покинул родной маленький город, и совершенно точно все еще не протрезвел достаточно, чтобы мыслить здраво. Все вокруг похоже на жестокий сон, из которого он не в состоянии выбраться. И этот внимательный взгляд, изучавший со стороны короткими нападками... Нужно было уходить, искать любой возможный ночлег, лишь бы не ощущать очередное презрение со стороны. Вошедший не знает, как выглядит для окружающих и сколь сильно его лихорадит, раз хозяин предложил остаться у него в заднем помещении до самого утра. Все одно – уйти с гордостью и честью, что еще хоть как-то могла остаться в нем после прошедших в забвенье и угаре дней. В окна ударил резкий порыв ветра, с силой забарабанил собиравшийся весь вечер дождь. Снова порывшись в кармане, вошедший выложил еще две иены перед хозяином и, дернувшись на очередное ощущение взгляда, сделал несколько несмелых шагов в сторону двери, повертев в пальцах салфеткой. На короткие мгновения она засветилась в руках, но резкий кашель будто что-то оборвал, заставив чуть замедлиться. – Это твой шанс доказать, что ты готов, – отрезвляюще прозвучал редкий голос того самого, пугающего третьего человека за столом. – Провалишься, пеняй на себя. Темноволосый парень резко вскочил с места и пронесся мимо вошедшего, хлопнув за собой дверью. Резкий ветер, что поднялся от движений, и хлопок длинного плаща по ногам, заставил на короткие мгновения совершенно остановиться. Звенящая тишина ненадолго заняла всю голову. Тот человек… Он действительно главный среди них, от него стоило держаться подальше. Но было что-то странно притягательное в его фигуре. В пустом взгляде читалась пугающая тайна об этом городе, скрываемая обычно так надежно, что становилось искренне страшно за само существование, если она вдруг прикасалась хоть на короткое мгновение к оголенной коже или душе. Пересилив себя, вошедший вновь шатнулся к двери, игнорируя ощущение крепкого, почти смертельного упора прямо в спину. Взгляды резали острым ножом, сдавливали в агонии внутренние органы, будто во всем помещении резко менялась гравитация. Редкие вывески показывали дорогу. Только хлопнула за спиной дверь, рука упала в карман, нащупав там оставшиеся четыре иены. На куртке не было капюшона, ботинки намокли практически тут же, но своего движения останавливать было нельзя. Уйти, уйти куда угодно, лишь бы не ощущать этого пристального взгляда со стороны, что никак не отпускал с самого восшествия в трактир. Жестокие глаза, полные власти и присвоения других себе, – вот от чего хотелось убежать стремительно и быстро, будто они имели влияние больше, чем слепая лихорадочная дрожь по телу, перебивавшая подступившую болезнь. Она смотрела так же… Только в ее небольших ладонях эти смешливые суммы смотрелись громоздко и хоть как-то животрепещуще, потому именно ее роль была хранить каждую монету от бездумной траты. Он – жалкий молодой учитель на половине ставки в сельской школе где-то на самом краю Японии, а она – сирота с невероятно пленяющим влюбленным в жизнь взглядом. Было что-то до боли пугающее в их положении, но желание хранить эту ласку и нежность друг к другу, несмотря ни на что, всегда оставляло самую чистую и идеальную надежду на лучшее будущее. Как в ту страшную ночь, за спиной шевелились неуловимые простым взглядом тени. Скользнула по спине крепкая мужская ладонь, и жестокая хватка впилась в ворот, выдернув из сна в кресле. Книга выпала из рук, воспользоваться способностью больше не предоставлялось возможным, потому вдруг во всем теле осталось лишь одно желание: не умереть так же низко, как он позволяет себе жить ради претворения в будущем его главного идеала – свободного образованного человека, способного передавать свои лучшие качества другим. Чужие темные от отсутствия света глаза сияли жестокостью, руки были тверды, а родное любимое лицо стояло неподалеку, не предпринимая никаких действий. Все, что от нее осталось, были те самые пятнадцать иен, с иссякнувшей нежностью вложенные в карман. Дождь все лил, и так хотелось, чтобы все скорее кончилось. Он все плелся по переулку и вскоре выбрался на дорогу. Переждать бы где этот проклятый дождь… Подождать, пока он кончится, и тогда идти. А куда, собственно? Вернуться в трактир и все же проситься у хозяина на ночь – нет, уж слишком унизительное положение. Он остановился на перекрестке, укрывшись под карнизом, и оглядел улицу. Машины гулко проезжали мимо, слепо освещая все вокруг, в лужах рыжели фонари магазинчиков. Неподалеку пробежал, судя по звукам, поезд. Четыре последние иены тянули карман пустотой и страхом потерять последнее, что осталось. На них не снять комнаты, не оставить даже малого залога в ночлежке. Да и не знал он о том, где сейчас находится, чтобы размышлять столь открыто о выборе своего дальнейшего пути. Куда идти в таком положении? Он растеряно стоял под карнизом и, вглядываясь в этот мир, маячивший у него перед глазами, вдруг подумал: «Хоть бы умереть скорее!» От этой мысли стало не по себе. По всему телу прошел озноб, затрясло пуще прежнего, и он чуть не задохнулся от продолжительного кашля. Перед глазами их крохотная комнатушка в шесть квадратных метров. Дощатый пол – одно название, а в передней места не так много, но аккуратно стоящие вещи неожиданно расширили пространство. Повсюду находилось место для книг и блокнотов, а в шкафу место для тайника, где никто бы не нашел и одной монеты. Небольшое кресло для чтения с освещением от висящей на стене лампы, и вечное неловкое молчание по вечерам. Свечение от его способности грело душу и веселило ее глаза. Ночи пролетали быстро, иногда в тревожном шепоте старой литературы или разговоров о будущем. Даже у того «кота» появилось новое будущее в охране всего светлого в этом городе. У добра идеалы казались теперь смутными, ведь даже она, ссыпав монеты в его карман, улыбнулась знакомой сдержанной лаской. Хруст насыпи под ногами напоминал о прогулках у воды в родных краях. Шум дождя заглушал мысли и громко, презренно прятал следующую по пятам тень. Яркая вспышка приближающегося поезда – тот рыжий парень, зазывавший выпить с ними, но сам так и не притронувшийся к своей пиале, остался во властном объятии, охранном и нерушимом. Нога скользнула по насыпи, и… – Жить надоело? Холодный голос, словно гром среди ясного неба, неожиданно выделился сквозь стуки колес проезжающего мимо поезда. Не самая сильная рука поймала за шиворот, удержала от падения в неизбежность и резко дернула назад. Повалившись на землю, он рассмотрел своего спасителя: тот третий, что никак не выходил из головы. Видимо, тот парень, чуть не сбивший с ног в трактире, следовал за ним все это время, прячась в глубинах тьмы, скрываясь под своим черным плащом. – Куникида, да? – спросил пугающий незнакомец, нависнув сверху. – Так, кажется, тебя зовут? – Откуда..? – Ты духом только не падай, – рассмеялся вдруг он, резко дернув головой в сторону путей. В свете желтого фонаря у путей его темные глаза показались занятно неравнодушными. Он только на лицо казался состоящим из полнейшего безразличия, безнадежности, которая туманом окутала его душу и тело и мешала проникнуть к свету. Глаза с жадностью вгрызались в рельсы, будто еще секунда, и он сам по насыпи скатится вниз, подложив шею, перебинтованную и оттого, вероятно, особенно тонкую, под проезжающий мимо поезд. Красноватый мокрый шарф на его плечах озарял темный, почти похоронный вид, придавал странного увеселения картине: будто сама смерть не пустила его к себе достаточно рано, задержав прямо у пропасти. – Я, право, не знаю, как благодарить и о чем нам вообще разговаривать… – А ты и не говори ничего! – вдруг рассмеялся незнакомец, и глаза его оживились, будто снова он взглянул на того рыжего парнишку у себя под боком. – Просто прими правильную сторону, когда время твое придет. Нашу сторону, полагаю… О! И что это я все пустое несу? Пьян, наверно. Судьба, судьба. Названный попытался встать рядом со своим таинственным незнакомцем, но вновь ощутил на себе презренный взгляд со стороны. Лицо спасителя было острым и таинственно пугающим в свете желтого света фонаря. Мимо пронесся еще один поезд, и взгляд темных глаз резко упал к колесам, вся фигура будто вытянулась навстречу, но названный по имени вдруг крепко впился в тонкую руку рядом, на давая сделать наскоро задуманное. – Знал бы ты, в какие трагические обстоятельства попал, схватив меня сейчас, – смеялся незнакомец, застыв в пойманном положении. Взгляд со стороны, показалось, стал мягче. – Ты, вероятно, из тех математиков, что просчитывают действия наперед, а в незнакомом месте теряются, будто можно сочинить что-то новое. Но я помогу тебе. Из внутреннего кармана пальто незнакомец достал блокнот и спокойно протянул его спасенному. Названный не спеша разорвал зрительный контакт, полный подозрения, и опустил взгляд на обложку. «Проза Доппо» – гласила она. Стоило блокноту оказаться в руках, что-то совершенно иное промелькнуло в ощущении темных глаз напротив. Оказавшись у хозяина, вещица увлекла мгновенно, не пришлось даже вырываться из цепких пальцев. – В этом мире не останется никаких тайн, если верно вести записи. Надеюсь, мы предельно друг друга поняли. Шуршание по настилу – он уходит так же наскоро и туманно, как появился. Не сразу даже дал опомниться и дернуться нагонять: «Постойте! Вы так и не представились! Эй!» Названный попытался ухватиться за чужую одежду вновь. Словно мессия, дарующий свет, животворящий мрачный вид был отдален, и, казалось, он бестолково бежит на месте в невозможности дотянуться. Разъяренный рыжий силуэт показался рядом с пугающим спасителем, окруженный алым свечением. От спокойного прикосновения этот свет погас, но в светлых глазах продолжала полыхать злоба. Силуэт меньше вырвался прямо из объятий темноты, подстроившись под шаг. – Ты увел у меня воспитанника, чтобы затащить это в организацию?! Да ты свихнулся! – Сражаться против него безумие, Чуя. – А Тигр, значит, все нормально?! И еще босс, называется! «Поэзия» красива и светла. Она рождается в связи с мудрецами, прошедшими ненависть и войну. В ней характер быстр и пуст в своей панике и погоне. Но «Проза» проста и понятна. Она хозяйничает в поле смыслов мерзости и страха, руководит их величием бытия, исполненном из жестокости и сотканном из боли. В желтом свете фонаря, у путей, на покрытии, все же разодравшем кожу до крови цвета его шарфа, у бессмыслицы оказалась возможно найти что-то вечное. У добра оставался свет, дарованный самой жизнью, преподнесенный темнотой на всеобщее обожание и восхищение. У холода со смертельным исходом в дождливую ночь появилось имя, пугающее, утягивающее за таинственным спасителем, облаченным в вечные похороны, от поэзии жизни к прозе самой смерти. И имя ему Идеал.Часть 1
27 июня 2022 г. в 22:50
Хлопок двери, и снова тишина. Потягиваясь, юный хозяин тянется вперед, лениво касается длинными пальцами чужой ладони, невесомо царапая спиленными ногтями грубую ткань перчатки. В ответ молчание, и рука чуть отставляется в зону недосягаемости. Глубокий разочарованный вздох, и шуршание одежды выдает болезненное издевательство.
– Может, выпьешь сегодня в баре со мной?
– Это что, ты так неумело прощения просишь?
– Прощения? За что это?
Чуя повернул голову в сторону, взглянув в темные пустующие глаза с требовательным желанием найти полное понимание произошедшего. Руководитель из Дазая не менее противоречивый, чем партнер в любой из доступных им на двоих сфер, потому хотя бы это ожидаемо должно было хоть как-то отразиться в его виде: в конце концов, кто из них настойчиво требует к себе внимания? Осаму лишь фыркнул, дернув руками по алому шарфу на шее, и сдержал зевок – скучно.
Все упиралось в два жестоких и обстоятельных плана, что никак не стыковались в голове Накахары, а обсудить это у них почему-то времени не находилось, хотя рядом они были постоянно. Казалось, от всех возможных решений страдал больше остальных Акутагава, на удачу подобранный из трущоб молодым главой Портовой Мафии. Мальчик – преданный пес, но извечно страдающий из-за нехватки одобрения своей слепой верности и покорности непредсказуемому и безумному руководителю. Под стать ему подобранный из тех же трущоб спустя несколько страдальчески прожитых лет дворовой кот резко испортил картину.
Но именно этот самый кот – Ацуши – стал причиной нынешних распрей. Его спихнули на Чую, а спустя пару месяцев резко выдернули из Портовой Мафии и подарили, словно дорогую вещицу, Агентству в честь подписания так называемого «мирного договора». Накахара молчал около недели и только сегодня начал отзываться на свое имя, произносимое столь нежно и любовно, будто бы по губам стекал сладкий напиток, тягучий и обжигающий. Дазай поскуливал от этой пытки тишины, словно умирал на ходу, но продолжал подозрительно ласковые требования завести беседу.
Объяснять свои поступки Осаму не горел желанием, потому как и без того все казалось предельно ясным: у него уже есть преданная всеми частичками души и тела маленькая зверушка, а перевоспитывать и приручать еще одну не имеется и малейшего желания. Легче всего было сбросить Ацуши с их плеч на Агентство, заметно сгладив углы противоречий, и ненадолго соорудить себе и большинству «сотрудников» выходные дни в таком нелепом виде сражений, как городские стычки средь бела дня. Каждый раз приходилось разгребать все это самому или отправлять Чую на разборки, и становилось все это поистине невыносимым и ребяческим, будто не поделили не принадлежащую им игрушку.
– Так, ты не хочешь выпить сегодня со мной?
– Я ненавижу тот бар.
– Мы пойдем в другой, – Дазай снова растянулся на столе, все же дотянувшись до чужой руки, и попытался зацепиться пальцами за перчатку, чтобы стянуть ее. – Хочешь, возьми Акутагаву с собой, если боишься, что я буду приставать.
– Ты все равно будешь приставать, придурок, – фыркнул Чуя, чуть отвернув голову, но не выдернул руки из-под прикосновений. – Что ты опять удумал? И этого продашь за бесценок?
Осаму тихо рассмеялся. План действительно был, но совершенно иного толка. Отдавать своего юного песика совершенно не хотелось, да и не имело ни малейшего смысла: столько сил и воли было в него вложено, что начинало казаться, будто появляется противоречивая привязанность, из-за которой было чрезвычайно трудно расставаться и делить его с кем-либо. Это касалось даже Чуи, потому их часто видели именно втроем, будто каждый из них чудеснейшим, но столь же пугающим образом врос в находящихся рядом.