Мельник и Ручей

Вечер нагрянул внезапно. Поздним утром Ганс прилег отдохнуть под раскидистым каштаном, мох у его корней казался мягче самой роскошной перины, а тень в которой он укрылся была до того прохладной и нежной, что он вспомнил сладкие воды Ручья да так и заснул с улыбкой на губах. Ганс всегда имел склонность преувеличивать – не было в облезлом каштане ничего уютного, и вряд ли кто-нибудь, кроме Ганса, отважился бы отдыхать в обществе мокриц и червей в обилии разбежавшихся по всему стволу. Сон его был неясным и спутанным. Он точно видел что-то прекрасное, что-то из той, прежней жизни, где были и дом, и ужин, и работа… Нечто так взволновавшее его во сне было почему-то больно вспоминать. Да разве могло такое чудесное воспоминание причинять к тому же столько тупой давящей тоски?.. Что-то прояснилось в уме Ганса, и он вскочил. Ну конечно! Она! Тут же плечи его опустились. Она… только так они теперь смогут свидеться – в его горьких грезах. Он медленно опустился обратно на землю. Вот уже два дня он не мог заплакать. С детства Ганс был весьма чувствительным, и слезы были для него, несмотря на насмешки товарищей, не слабостью, но утешением. Теперь он был лишен и этой малости. Эта беспросветная минута могла длиться еще очень долго, но из крепких вязких пальцев беспомощности его вытянул знакомый звук: звонкое журчание воды неподалеку. Ганс как зачарованный поднялся и на неверных ногах побрел, запинаясь о корни деревьев, к Ручью. Сейчас его бы не узнала и родная мать – за последнюю неделю бесцельного скитания по лесу он измарался дальше некуда, а питался только кореньями, да и то, когда они попадались на глаза, намеренно пропитания он не искал. Глаза, всегда блестевшие то весельем, то гневом, но чаще всего пылающим восторгом, сейчас были пустыми, от глаз мертвеца их отличал оставшийся от былых бурных чувств налет беспокойства. У самой воды Ганс опустился на колени и стал вглядываться в задорно бурлящие потоки Ручья. В этой части леса он разливался, и его можно было даже перепутать с маленькой речкой, но стоило пройти двести метров вдоль его берега, и Ручей вновь становился ручьем. – Здравствуй. – В журчании ясно угадывался мягкий голос. Ганс не помнил, когда Ручей впервые заговорил с ним, но быстро привык к тому, что его товарищ стал ему теперь и собеседником. – Здравствуй. – Тихим осипшим от непривычных лишений голосом ответил Ганс. С минуту он помолчал, собираясь с мыслями. Все это время он чувствовал неотрывное внимание Ручья, терпеливо выжидавшего, когда он заговорит. Это ощущение Ганс бы едва ли описал рационально: у потоков воды, конечно, не было ни глаз, ни ушей, чтобы его понимать, но Ручей понимал. Между ними словно был перекинут мостик, который позволял угадывать настроения, мысли и намерения друг друга. – Ты был со мной с самого начала моего пути… Единственный, кто не предал и не покинул меня, – он говорил неуверенно, но свято верил в то, что все действительно покинули и предали его. – Я могу истинно довериться тебе, и ты рассудишь от чистого сердца, ведь и сам ты чист и прозрачен. Скажи, что же мне делать? Я не знаю ничего, что могло бы принести мне хоть немного облегчения. – Мой бедный усталый мальчик. – Сочувствие в интонациях Ручья было искренним, но таким легким, что ни жалости к себе, ни унижения Ганс не чувствовал. – Мне непонятны твои боль и страдание, но я вижу, как ты измучен. Я не могу разделить твое горе, но могу поделиться с тобой покоем, который недоступен людям. Тебе не обязательно и дальше быть человеком, дитя. Разве такая жизнь не приносит одни потери? – Я не понимаю. – Золотой луч заходившего за горизонт солнца резанул глаза Ганса, но он уже не замечал этого. Речи Ручья манили какой-то будоражащей харизмой, в Гансе просыпалась смелость вперемешку со страхом, когда Ручей говорил загадками. Свободно протекая там, где не всегда мог пройти человек, он заставлял преодолевать все новые трудности, и Ганс знал, что это будет не напрасно, что в итоге Ручей приведет его в неземные края, нужно было только следовать за ним… То же самое было и с речами этого таинственного создания: Ганс понимал не все, что он говорил, поэтому просто доверился. – Моя жизнь – это движение, Ганс, помнишь? – Ласково спросил Ручей. Юноша просиял, еще бы ему не помнить! С этого и началась их дружба, с того, что Ганс подметил это их сходство и решил следовать за бойким потоком. – Но в вечном, необременённом ни целями, ни сроками движении есть покой. Покой и радость. Разве ты не заслуживаешь того же самого? – Я бы хотел! Но куда мне до покоя и радости, когда сердце рвется из-за тревог и разочарований? – Он всерьез увлекся разговором и стал обостренно податлив на эмоции. Ганс нутром чувствовал, что каждая фраза Ручья сейчас решает его участь, но повлиять уже ни на что не мог. Он устал и ослаб, но не физически, совсем наоборот – бывший мельник как будто получил благословение свыше, и телесные невзгоды больше не беспокоили его. Только внутри как будто докипала кислота, Гансу казалось, что его легкие ненадежно болтаются в груди, а в голове что-то судорожно дрожало. Ему все время чудилось, что он вот-вот заплачет, но ни одна слезинка упорно не хотела вытекать наружу. Душевное напряжение все нарастало, а разрядка никак не наступала. – Тебе не нужно будет никакое сердце, бедняга мой. Лучше скажи, почему ты избегаешь прикасаться ко мне? Только изредка мочишь пальцы в моих водах, чтобы умыться. Моя вода тебе противна? Ганс не понимал, к чему клонит Ручей, но ему вдруг стало дико смешно. Вся сила тоски, давившая его мгновение назад, вдруг обратилась в нездоровое оживление, тысяча серебряных колокольчиков зазвенели в горле, и звону их сопротивляться было невозможно. Разумеется, Ручей не был ему противен, как вообще можно было предположить подобное! Слова его спутника намеренно были такими нелепыми, чтобы развеселить его, и это грело его душу. Ганс был весьма удивлен, когда обнаружил, что не хохочет во весь голос и даже не начинал смеяться, а только бледные губы его скривились в слегка подрагивающей улыбке. – Что ты такое говоришь! Твоя вода прекрасна. – Это очень хорошо, ведь я хочу предложить тебе стать со мною одним целым. – Ручей вдруг заговорил серьезно, и Ганс взволнованно слушал его, мигом позабыв свое веселье. – Для тебя это будет совсем просто, окунись в меня с головой и усни ненадолго. – Разве я не захлебнусь насмерть? – Я знаю, что такое смерть, каждую зиму она сковывает меня гробовой крышкой льда. – Спокойно, но со знанием дела отвечал Ручей. – Но весной я просыпаюсь, и мое движение возобновляется. Так же будет и с тобой, ты ляжешь отдохнуть, а проснешься одним из моих потоков. Ганс затаил дыхание, собираясь с мыслями. Предложение Ручья выбило землю у него из-под ног. Долго думать Ганс и не мог, и не хотел. Он еще раз вопросительно глянул на воду, и оранжеватый отблеск заходящего солнца в ней показался ему утвердительным. Раздеваться он не стал, но почему-то снял истоптанные в долгих скитаниях ботинки. Ганс вздрогнул, зайдя по щиколотку в холодную воду и тут же блаженно выдохнул. Отчего он раньше ни разу не заходил в эти воды, а только держался поблизости? В этом месте разлива глубина Ручья в середине должна быть не меньше двух метров, прикинул Ганс, сделал несколько уверенных шагов, и когда вода была ему по пояс, он в последний раз окинул глазами пылающее красками заката небо, а затем оттолкнулся и нырнул. Глаза Ганса были закрыты, но все вокруг стало таким ярким, каким не было никогда за все годы, что он смотрел на мир открытыми глазами. Вода не казалась больше однородной массой, она открыла ему свое истинное лицо – то был целый мир, от поверхности и до самого дна. Сумбурный, непонятный, но уже родной. Парой гребков Ганс отплыл на еще большую глубину, почувствовав при этом на лице не сопротивление воды, но легкое прикосновение, напоминавшее робкий поцелуй, и он подался вперед сильнее. Единение, которого они достигли с Ручьем не шло ни в какое сравнение с блеклыми разговорами ранее. Вода словно обнимала его, и эти холодные объятия были верхом блаженства, Ганс почувствовал себя в надежных руках, и начни эти «руки» даже истязать его, он не шелохнулся бы и с радостью принял что угодно. Мысль о том, что была какая-то прежняя жизнь, несчастья и скитания казалась просто смешной. Все забылось, были только он и Ручей. Спина и ноги Ганса уперлись в илистое дно. Он почувствовал себя дома. Ручей был прав: здесь не было ничего, кроме движенья, радости и спокойствия. Ганс ощущал вокруг всего тела потоки воды, задевавшие его намеренно, путавшиеся в волосах, скользившие по плечам, оглаживавшие его бедра словно десяток бережливых, мягких рук. Его смущало только то, что он не знал, как ответить на это проявление близости. – Засыпай, дорогой друг, – Гансу почудилось, что он увидел лицо Ручья. Красивое, молодое и задорное, но на нем лежал ясный отпечаток нечеловеческого: Вечности. Это не пугало Ганса, наоборот, он хотел и дальше вглядываться в этот неожиданный облик Ручья, но наваждение быстро исчезло, остался только журчащий шепот. – Я люблю тебя. Тело Ганса окончательно обмякло, он знал, в венах его больше не бежит глупая людская кровь, вскипающая от всякого пустяка: теперь там текла прозрачная, чистая вода. Он приоткрыл рот и сделал глубокий вдох. За этим не последовало ни кашля, ни сопротивления тела, ни боли. Он впустил в легкие вместо ненадежного и переменчивого воздуха верную и устойчивую воду. Теперь для него существовала только вода, вода, вода, вода, вода… * Через несколько дней лесник наткнулся на тело неизвестного юноши, утопившегося в местном безымянном ручье.