Искусство сочинения сентиментального романа

Неужели Наполеоне прав, и их встреча не случайна? Сейчас Антуан понимал, что она была неизбежна. Разве не за Наполеоне он гнался все эти годы? Не из-за него ли поднялся на борт «Тигра» и пересек море? Можно было сколько угодно убеждать себя, что Бонапартом одержим Уильям, а не он сам, но ведь это неправда. Полная луна вызывала смятение. Французские пушки молчали, тишину бередил только редкий собачий лай откуда-то с окраины. От луны можно спрятаться, от себя — нет. Хотелось погасить ее, разбив круглое лицо кулаком. Вместо этого Антуан схватил Леви за грудки и хорошенько приложил затылком о стену. На узкой улочке по пути к дому Хаима Фархи они были одни. — Сколько тебе заплатили?! Лицо Леви сморщилось от боли, но сопротивляться он не пытался: обмяк в руках, как тряпичная кукла. — Мне не платили, — ответил он, глядя Антуану в глаза, — И я рассказал вам правду. — А мне кажется, ты велел своему брату отправиться к французам и передать Бонапарту, что в крепости находится тот, кого он знает. Зачем ты это сделал? В ярости Антуан ударил им об стену еще раз. — Вы напрасно обвиняете меня, полковник. Да и зачем мне это? — Вот и мне интересно узнать, зачем. Ты — французский шпион? Это довольно очевидное предположение напугало Леви. Он затрепыхался и попытался вывернуться. — Нет! Нет! Это не правда! Я просто передал просьбу о встрече. Господин Фархи думает, что вы поможете, если город все-таки придется сдать. Уговорите французского генерала пощадить нас, не делать того, что было в Яффе! С досадой Антуан оттолкнул его от себя. — Я сделаю так, что город не возьмут. Свидания с Бонапартом для этого не нужны. Леви с сомнением покачал головой. — Они взяли Каир… Это огромный город с крепкой цитателью. Наши крепостные стены поросли травой. С них на головы прохожим часто падают камни. Ахмед-паша не верит, что сможет удержать город. Немного помедлив, Антуан все же спросил: — Его правда зовут в Акре Мясником? — Да, и не только в Акре. — И за что ему дали такое прозвище? — Узнаете, — мрачно ответил Леви. Он проводил Антуана до дома Фархи, но не проронил больше ни слова, потирая ушибленный затылок, пока Антуану не стало стыдно за свою вспышку. Его можно понять: жители Акры зажаты между двух огней. Турки для них тоже чужаки. Разве что, они мусульмане, в отличие от французов. Недаром, Бонапарт так старательно сочиняет и распространяет листовки, в которых заявляет о своем уважении к исламу. В городе его боятся и готовы использовать все возможные варианты, чтобы спастись. — Я никому не скажу, Леви, о том, что сегодня произошло. Но брат твой пусть остается в крепости и больше не навещает свой загородный дом, хорошо? — попросил Антуан уже у самых ворот. Коротко кивнув, Леви скрылся в темноте. Антуан сразу пожалел о его уходе. Хотелось выпить. Перед глазами вихрились ошметки воспоминаний сегодняшней встречи: улыбки, жесты, прикосновения. Хорошо, что в Яффе нет нормального вина. Пить ту сладкую дрянь, которой его угощал Фархи невозможно. У Наполеоне, судя по всему, хорошая выпивка водилась. Английские газеты сообщали, что в экспедицию французы взяли с собой восемьсот тысяч пинт вина. Этим вином можно залить пол Египта. Чужой дом был полон шорохов и непривычных запахов. Стараясь не шуметь, Антуан добрался до своей комнаты. На низеньком резном столике горела одинокая свеча — Хаим Фархи еще раз показал себя гостеприимным и заботливым хозяином. Пару раз запнувшись о непривычно низкую мебель и раскиданную одежду, Антуан с размаху сел на кровать и сразу же испуганно подскочил, почувствовав, что в его постели уже кто-то спит. Он изумленно приподнял край одеяла. — Ну что опять?! Ни днем, ни ночью покоя нет…— со стоном перевернулся на другой бок Уильям. Антуан хорошо видел его осунувшееся лицо, но все равно севшим голосом переспросил: — Это вы? Приподнявшись на локте, Уильям потер ладонью глаза. — Вы ожидали кого-то другого найти в своей постели, Антуан? От его усталой и нежной улыбки сердце сердце забилось чаще. Вместо ответа Антуан сгреб его в охапку, прижал к себе и уткнулся носом в растрепанные волосы. Уильям был горячий со сна и головокружительно пах морем, деревом и нагретой солнцем смолой. — Какое счастье, что вы здесь! — выдохнул Антуан, быстро целуя его в губы, в лоб, в шею. — Я и не надеялся, увидеть вас так скоро. — Мне повезло встретить около Хайфы «Льва». Капитан был так любезен, что передал несколько важных депеш от адмирала Нельсона и свежие газеты. После этого я сразу поспешил вам на помощь. Олдфилд рассказал, что французы начали обстрел. Уильям начал торопливо распускать на Антуане шейный платок, но вдруг замер, принюхиваясь: — Кельнская вода? Ты, кажется, нечаянно опрокинул на себя целый флакон. Не знал, что тебе нравится этот запах. Уильям переходил на «ты» только в самые интимные моменты, а Антуан вообще никогда, так велико было его благоговение перед Уильямом. Как рассказать ему правду? Будь проклят Бонапарт и его любовь к парфюму! Антуан вскочил и заметался по комнате, сделав вид, что собирает разбросанную одежду. — Что-то случилось? — спросил Уильям встревоженно и сел на кровати. — Бонапарт знает, что я в крепости. Дрожа от ярости, Антуан швырнул мундир и жилет на стул и отвернулся: нагота Уильяма, выхваченная из темноты неверным светом свечи, причиняла боль. Уильям — точный слепок его тайных желаний. Сейчас он видел это как никогда ясно. Даже брови у него растут как у Наполеоне. У Уильяма маленькие узкие ладони и ступни, тонкий острый нос и огромные в пол лица голубые глаза, которые сейчас глядят на него с неподдельным беспокойством. Целовать его и думать о Наполеоне будет невероятной гнусностью. Спать с ним и не рассказать правды — предательством. — Да на вас лица нет. — Уильям поднялся и подошел вплотную. От тепла его тела перехватывало дыхание. Он умел не стыдиться наготы и своих желаний, и пусть и не сразу, но смог научить этому Антуана. В Уильяме не было и малой толики бесстыдства, только честность перед самим собой и внутренняя чистота, которая давным-давно так манила его и в Наполеоне. Прочистив горло, Антуан с трудом произнес: — Я только что видел Бонапарта, Фархи организовал встречу. Развернув его к свету, Уильям пытливо смотрел ему в глаза: — Я, по правде сказать, не вижу в этом большой трагедии, мой друг. Если только он не пытался вас утопить в ведре с кельнской водой. Он передал вам какие-то требования? Вместо ответа Антуан притянул его к себе и уткнулся пылающим лбом в острое плечо. — Он хотел, чтобы я сдал ему крепость…— выдохнул он. Хмыкнув Уильям принялся освобождать его от камзола и жилета. — Какое несчастье! Бедолага окончательно свихнулся! Безропотно позволив стянуть с себя рубаху, Антуан с тяжелым вздохом закрыл лицо руками и долго молчал. Уильям ждал, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Простите меня, — выдавил, наконец, Антуан, — Я действительно сам не свой. Вы, наверное, замерзли. — Конечно, я замерз, ночи в Акре ужасно холодные. — Уильям вскинул подбородок требовательно посмотрел на него снизу вверх. — Мне бы не помешала парочка согревающих поцелуев. Его завуалированный упрек был совершенно справедлив, Антуан в очередной раз повел себя как законченный эгоист. Он осторожно подтолкнул Уильяма к кровати и укрыл себя и его одеялом. Им так редко выдается шанс побыть вместе, на корабле уединиться почти невозможно. А сейчас, как назло, между ними встал призрак мальчика, который не боялся признаваться в любви и целовать Антуана в губы при всех. Он просто не мог сейчас… — Антуан? — Уильям со вздохом оторвался от его губ. — Рассказывайте, что стряслось. Что там задумал старина Бонапарт, и почему вас всего трясет, как в лихорадке? — Он заманил меня в ловушку, пришел на встречу сам. Он хочет использовать наши общие воспоминания, чтобы склонить меня на свою сторону. — Вот подлец! Впрочем, в его душевных качествах я никогда не сомневался. Он на редкость неприятный человек, но почему это так расстроило вас, мой милый? Антуан зарылся носом в подушку и глухо произнес: — Я поступил с ним хуже, чем он со мной. Гораздо хуже. — Я вам не верю. — Уильям с сомнением покачал головой, — Вы не способны на подлость. — Я был в него влюблен. Мы целовались. Он признался мне в любви. Так и сказал: Я тебя так сильно люблю, что не могу дышать. Улыбка Уильяма стала чуть шире, а глаза — печальнее и строже. — Я могу его понять. Я часто испытываю схожее чувство по отношению к вам. Но вы же говорили, что он вам был неприятен: неотесанный, самовлюбленный, надменный и подлый. — Это я уже потом себя убедил. Он был очаровательный и раздражающий одновременно. Одним словом, странный, но это притягивало меня к нему только сильнее. У него был ужасный акцент, и ни одного друга, кроме одноногого сторожа по имени Гато. И вот мы сегодня встретились, и Наполеоне рассказал, как нашел этого Гато, вытащил из бедности и сделал управляющим в своем загородном доме. И я подумал, а может никакое он не чудовище? Может, на самом деле все, что я говорил про него, на самом деле было обо мне… — И что было после того, как он признался вам в любви? — В тот же день мы уехали каждый в свой полк. Он писал мне письма. Много писем. Они были такие страстные и такие…. Словом, он как будто собрался на мне жениться. Присвоить, растворить в себе. Наполеоне хотел владеть мной безраздельно, а я… Мне важно было попробовать стать самим собой: не лучшим учеником, не кавалером любого ордена, не чьей-то второй половиной, а просто Антуаном Фелиппо. А уж ехать знакомиться с его матерью мне представлялось вообще апофеозом пошлости. Уильям беспокойно пошевелился на кровати. — Почему? Моей матушке вы понравились… — Да, но она, надеюсь, не знает, что я ваш любовник?! — Надеюсь, — холодно обронил Уильям. — Вы не понимаете! Вы не знаете, каково это! — сорвался на крик Антуан, — Как больно, как невыносимо оказаться в счастливой семье, когда знаешь, что у тебя самого семьи нет и никогда не будет! Я не мог и не хотел этого выносить! Он сел на кровати, обхватив колени руками. Молчаливое осуждение Уильяма леденило голую спину. А чего он ждал, рассказав такое?! Но Уильям вдруг обнял его, положил голову на плечо и глубоко вздохнул. — Вы ему так и не ответили? Антуан молча покачал головой. — А он? Долго еще писал? — Слишком долго. Он всегда был упрямым. — Помните вы мне рассказывали про юношу, который поступил с вами так же? Вы не вспоминали об этом? — Постоянно. Я говорил себе: у меня прошло, и у Наполеоне пройдет. От этого не умирают. Пострадает и женится на ком-нибудь другом. Он не такой как я, Уильям. Ему нравились и женщины. Больше всего он тогда любил сочинять романтические истории про любовь, очень наивные, но по своему трогательные. Я над смеялся ним, да и все остальные тоже. Помню, они украли у него тетрадку, куда он записывал очередной роман, и стали по ролям читать и потешаться. Наполеоне не мог вынести такого унижения и едва не выбросился из окна. К счастью, мне удалось его поймать в последний момент. Из горла Уильяма вырвался то ли смешок, то ли всхлип. — Подумать только! Ты столько рассказывал мне про дурака Лас Каса, а про Бонапарта — ни слова. Как же сильно ты был в него влюблен?! Антуан молчал. Отвечать что-либо было уже поздно. Глупо было ожидать, что Уильяма не заденут его слова. Запоздалые признания ранят всегда. Его тяжелое молчание гнуло голову к коленям. —Ну и что в итоге? Прошло это у него? — спросил он наконец. — Понятия не имею! Ведь я бессердечная скотина! Теперь вы довольны?! — вскинулся Антуан. — Ну-ка тихо. Маленькие горячие ладони Уильяма с силой надавили на плечи. Вжав Антуана в подушку, он коротко поцеловал его в губы и, порывшись в карманах своего мундира, вложил в руки сложенную в несколько раз газету: — Вот, поглядите-ка лучше, что пишут о браке Бонапарта… — «Моя семейная жизнь потерпела крушение. Завесы упали. Мой милый Жозеф, на этой земле у меня остался только ты. Как ужасно испытывать противоположные чувства по отношению к одной особе. Если и ты меня предашь, мне останется только окончательно сделаться мизантропом. Я так устал от людей, все чувства увяли. Все, чего я хочу спрятаться в глуши. Когда я вернусь, найди для меня жилье где-нибудь в деревне». Антуан в недоумении поднял на Уильяма глаза. — Это его письмо? Они опубликовали в газете личную переписку?! Поджав губы, Уильям коротко кивнул. — Похоже, кто-то уже в Египте рассказал ему о неверности жены. Теперь над его романом смеется вся Европа. Скомкав газету Антуан что есть силы швырнул ее в дальний угол комнаты. — Какая низость! Уильям коротко кивнул, задумчиво глядя перед собой. — Человек, который это сделал — не англичанин. Насколько надо быть лишенным всякого понятия о чести, чтобы предать огласке личные письма, тем более связанные с любовными делами?! У Уильяма среди целого букета разнообразных достоинств был только один недостаток, который, впрочем, Антуан ему охотно прощал: любое достойное поведение он объявлял чисто английским. На подлости его соотечественники, по мнению Уильяма, не были способны в силу особого английского воспитания. В другой раз Антуан его бы непременно поддел, но сейчас он мог только сокрушенно молчать. Если бы не этот разговор с Уильямом, он так и не понял бы, что с ним творилось тогда в Безансоне. Быть собой — непосильная задача. Он этого не умел, и никто в школе его этому не учил. В Безансоне не любили чужаков и военных. Сколько ни щелкали клювами полковые хлыщи на пухленьких купеческих дочек, их осторожные папаши защищали свое добро от охотников за приданым. Местное общество было закрыто для нищих офицеров. Так что в Безансоне нечем было заняться, кроме карт и выпивки. Карты Антуана увлекли. Сначала он даже не жульничал, просто хорошо считал. Потом ему захотелось большего риска. Он придавал его существованию хоть какой-то смысл. И еще вино. В какой-то момент, он понял своего так презираемого прежде отца. Вино было отличным компаньоном и позволяло не оставаться наедине с самим собой хоть какое-то время. Взяв свой первый отпуск, Антуан отправился прямиком в Пале-Рояль в лавочку Нинон, где спросил о знакомом Сезетты, который приторговывал собой. Тот парень был довольно хорош собой, но не во вкусе Антуана. Положив перед ним увесистый кошелек, он подробно описал чего хочет: юношу не старше шестнадцати, субтильного, с большими светлыми глазами и русыми волосами. Копию Наполеоне Буонапарте, пожалуйста, но без слишком напористых писем и мамаши на Корсике. Это оказалось недорого, и хоть и не приносило полного удовлетворения, в сопровождении пары бутылок шамбертена было терпимо. Сносно. Оказалось, что отличник, лучший на курсе Луи-Эдмон Ле Пикар де Фелиппо способен только на то, чтобы метаться между борделем и кабаком, скучать в полку, вешаться с тоски в Безансоне, подыхать от бессмысленности жизни. Когда он понял, что совершил ошибку, возможно самую большую в своей жизни, было уже поздно. Письма от Наполеоне приходить перестали. Да Антуан больше и не был его достоин. Он не был достоин никого, даже самого низкого человека, потому что чувствовал себя самой ничтожной и бессмысленной тварью на земле. Потолок комнаты был украшен незатейливой росписью: листья вьюнка переплетались с голубыми и мелкими оранжевыми цветочками. Антуан прищурился, силясь рассмотреть их. — Я бы наверное умер, спился бы как отец. Или сел в тюрьму за шулерство. Все к тому шло. — Что же вас изменило? — Революция… — Парадокс. Революция разрушила вашу жизнь. — Моя жизнь была кошмаром, ее давно пора было разрушить. Уильяму полагалось с презрением отвернуться от него. Ну или хотя бы просто отвернуться к стене. Вместо этого он подпер голову рукой и улыбнулся: — Странные слова для роялиста… Может быть, я тоже странный, как и Наполеоне. Просто это раньше было не так заметно, подумал Антуан. — Благодаря революции в моей жизни появились цель и смысл. Я, наконец, начал жить по-настоящему. Кроме того, если бы не Революция, я бы никогда не встретил вас… — Теперь я согласен. Якобинцы — замечательные ребята, они подарили мне вас. Но все-таки, как вы думаете, чего хотел от вас Бонапарт? Он упоминал о том, что между вами было? — Нет. — Может быть, он ждал от вас хоть одного слова сожаления? Знаете, мне жаль его. Бедняге не везет в любви. Каким бы негодяем он ни был, никто не заслуживает того, чтобы его личные письма печатали в газетах. — А я не заслуживаю вас, — Антуан досадливо прикусил губу. Уильям перевел на Антуана задумчивый взгляд. — Это еще почему? Если бы вы не жалели о том, что сделали, тогда пожалуй, я бы перестал вас уважать. Но вы до сих пор страдаете из-за ошибки, совершенной много лет назад. — Но я не страда… Уильям прервал его осторожно приложив палец к губам. — Мы все совершаем ошибки и порой причиняем боль тем, кого любим. Довольно. Хватит вам наказывать себя за это. Пришла пора себя простить. И сделать, наконец, выводы. — Какие? — Вы достойны любви. Не нужно больше убегать. Вы можете исцелиться, просто сказав нужные слова. Я вам помогу. Слушайте внимательно. Уильям склонился над ним и прошептал прямо в губы: — Антуан, я люблю тебя. Больше жизни, больше своей бессмертной души. Не убегай от меня. Антуан молча смотрел ему в глаза. Воздух комом застыл в легких. Он дышать не мог, не то, чтобы что-то сказать. Это были запретные слова, которые он всегда боялся и сказать сам и услышать. Наверное, поэтому Уильям их никогда и не произносил прежде. Но он прав. Пришла пора что-то изменить. — Я… Хотел бы… Уильям, я хочу состариться рядом с тобой. Обещаю больше не убегать. Уильям, собравшийся его поцеловать, вдруг отпрянул со смехом: — Ты невозможен! Но, черт побери, это самое нелепое и одновременно романтичное признание в любви, которое я слышал! За это я люблю тебя еще сильнее. Часа на два или три Антуану все-таки удалось заснуть, но едва рассвело, он осторожно, выбрался из постели. Лицо Уильяма во сне было печальным и строгим. Между широкими темными бровями залегла складка. Отворив резные ставни, Антуан выглянул во внутренний дворик — все вокруг потонуло в густом тумане, каждое наползающим на город с моря. Туман вбирал в себя звуки, стирал грязь и впитывал горечь. Подставив лицо его молочно-белым ладоням, Антуан прислушался к наполняющей его внутренней тишине. Как там сказал Уильям: пришла пора себя простить. Но возможно это только при одном условии — если его простит Наполеоне, а значит их новая встреча неизбежна. Наполеоне в очередной раз оказался прав.