Творения старого мастера

      Откуда в доме взялся этот портрет, Марисэ не знал. Может, его подарил кто-то, может, он остался в наследство от деда — известного авантюриста и путешественника, пылясь на чердаке, пока кто-то не нашёл его и не принёс вниз, отчистив от пыли. Он точно знал только, что никто не покупал эту странную картину. Амаи даже пренебрежительно сморщила носик — мол, вещица интересная, но не настолько, чтобы ей пришло в голову тратить на неё деньги.       Картина и впрямь была необычной. Фоном для неё служило отполированное дерево с отчётливо видимым узором прожилок, подобранным так искусно, что Марисэ каждый раз казалось, что он видит тонкие планки сёдзи, у которых застывшее мгновение застало незнакомца. Обитатель картины словно замер на полудвижении, взвихрившиеся от резкого поворота волосы закрывали большую часть лица, а маленькие кусочки перламутра, из которых была выложена одежда, скрадывали фигуру, не давая даже понять, юноша или девушка изображены неведомым художником. Марисэ считал, что всё же юноша. Не сказать, что изображение было удивительно искусным или же казалось живым, но что-то в нём цепляло, притягивало, заставляя вновь и вновь возвращаться взглядом или проводить пальцами по гладкому лаку, покрывающему картину.       Марисэ нравилось разглядывать портрет, чувствовать пальцами неровности чешуек перламутра под лаком, думать об обитателе картины. Его образ возникал сам собой, собираясь из туманных обрывков. Рисэ был уверен, что улыбка у юноши тихая и «закрытая», выраженная лишь изгибом губ, что волосы его пахнут морской солью и падают на плечи тяжёлой волной, что он любит зелёный чай и запах спелых осенних яблок. Незаметно, постепенно придуманный образ обрастал всё большим количеством деталей. Через несколько месяцев Марисэ мог рассказать о нём гораздо больше, чем даже о сестре, с которой рос с детства, но всё равно продолжал разглядывать портрет. Он даже перевесил его в свою комнату, благо Амаи была к картине совершенно равнодушна, и теперь смотрел на него перед сном и по утрам, просыпаясь. Бело-голубой перламутр, тёмное лаковое дерево, чернь и белизна красок необъяснимым образом успокаивали, помогали настроиться на нужный лад. А обитатель портрета казался давно знакомым и почти родным — столько про него знал Марисэ. Парню даже не приходило в голову, что он просто придумал эти мелочи, по крупицам собирая образ юноши на портрете.       Шкатулку принесла Амаи с какого-то праздника — та досталась ей в качестве приза за какой-то конкурс и была небрежно брошена на столике у окна. Марисэ сперва мимолётно скользнул по ней взглядом, потом нахмурился, присматриваясь повнимательней. Шкатулка выглядела очень знакомо — тёмное полированное дерево, перламутр и лак. Только рисунок на овальном медальоне выглядел почти стёртым, хотя следов повреждения на ней не было. Амаи назвала её «русалочьей» и охотно отдала брату — из-за тугого замочка шкатулку было не так просто открыть. Шкатулка составила компанию картине. Теперь Марисэ гадал, был ли нарисован на крышке тот самый юноша в полный рост, или же художник просто набросал силуэт, исходя из своих канонов красоты? И почему рисунок так неразборчив, словно прикрыт туманной дымкой? То, что там изображён человек, Марисэ скорее предполагал, чем видел. Шкатулка заняла место рядом с картиной.       Но Марисэ казалось, что не хватает ещё чего-то. Словно мозаике-головоломке, которая с каждым кусочком изменяет рисунок, иногда и на диаметрально противоположный предыдущему. Но какой должна быть эта часть, юноша не мог сказать.       В шкатулке теперь лежали жемчужная серьга-капля и брошь-камея. Картина же загадочно отражалась в висевшем напротив зеркале, изредка бросая по комнате разноцветные блики отражённого от фасеток перламутра солнечного луча. И Марисэ всё так же поглаживал кончиками пальцев гладкое дерево, задумавшись о чём-то своём.       Сестра подшучивала, что он не иначе как влюбился в нарисованное на картине непонятное «оно». Рисэ фыркал, но не отпирался, чтобы не давать Амаи дополнительных поводов для поддразнивания.       На праздник Марисэ тоже попал случайно — однокурсники собирались участвовать в конкурсе косплея и костюмов, но несколько человек заболели, им пришлось срочно искать замену. Рисэ идеально подошёл один из костюмов, да он не сильно и сопротивлялся, почти сразу позволив себя уговорить. Про этот праздник он не слышал, но поучаствовать было интересно. Даже несмотря на то, что костюм ему достался чересчур умилительный. По крайней мере, у Амаи уши «Лунного кота» вызывали непреодолимое желание потискать брата. Марисэ, как и положено мифическому созданию, из рук выворачивался и ластиться не желал.       И именно на празднике Рисэ нашёл недостающую часть. Сначала он услышал песню — яркую, дерзкую, с грохочущим, словно прибой, ритмом:

Раковина в руке на берегу морском, Я пляшу на песке босиком, босиком, Может, меня сюда выбросило волной. А как зовусь я… да вам не всё ли равно?

      Вокруг неизвестного певца собралась довольно плотная толпа, и, чтобы протолкаться поближе, Марисэ пришлось немало постараться. Но оно того стоило. На песчаном пляже босиком танцевал… кто-то. В вихре танца сложно было не то что рассмотреть лицо, там и фигура была словно обращена в вихрь из странного блестящего одеяния, длинных волос и летящего из-под босых ног белоснежного песка. Волосы взлетали и опадали, словно шёлковое покрывало, и в какой-то момент закрыли пол-лица, точь-в-точь как на картине. Марисэ вздрогнул, как от удара, подался вперёд.       Удивительно, что дыхание танцора ничуть не сбилось — голос всё так же задорно летел над толпой зрителей. А парень всё кружился, запрокидывая голову и заставляя волосы виться, словно живые.

Раковина в руке в пене морской волны, Буду петь на песке до прихода луны. Звёзды в небе цветут, в море звезда плывёт, К нам из-за синих туч лунный нисходит кот.

      Парень неожиданно прянул вперёд, ухватил Марисэ за запястье, дёрнул к себе, вовлекая в танец и лукаво улыбаясь. Костюм его был словно сшит из фасетчатых кусочков перламутра, а от волос пахло морской солью. И Рисэ сам не понял, как закружился в этом дерзком вихре, взмётывая вверх целые тучи песка.

Раковина в руке на берегу пустом, Я сижу на песке рядом с лунным котом.

      Последние слова прозвучали почти шёпотом, но странным образом их услышали ничуть не хуже, чем всю песню. А парень подался вперёд, коротко поцеловал Марисэ в губы и надел ему на шею кулон-раковину на причудливо витой цепочке.       — Меня зовут Тору.       После чего юркой рыбкой нырнул в толпу и растворился там, несмотря на яркий наряд. Да и немудрено — большая часть гостей фестиваля была одета не менее причудливо. А Марисэ остался стоять на месте, удивлённо распахнув глаза и трогая губы кончиками пальцев.       Раковина странным образом дополнила и картину, и шкатулку, образовав с ними законченный ансамбль. Но это не радовало Рисэ — гораздо больше его волновал тот странный парень. Конечно, всё это могло быть случайным совпадением, но… независимо от того, был ли Тору как-то связан с картиной, Марисэ понравилось с ним целоваться.       Найти бы его ещё…       Отыскать человека, о котором знаешь только имя, — задача почти невозможная. И встреть Рисэ его где-нибудь в другом месте, оставалось бы уповать только на удачу. Но Марисэ уже успел усвоить, что косплееры, отаку и прочие субкультуры удивительным образом знают друг друга, а если не знают сами — обязательно пересекались с кем-нибудь из другой субкультуры, кто точно сможет рассказать о нужном человеке. И он с завидным упрямством спрашивал знакомых про Тору. И недели через две удача ему улыбнулась.       Танцор ждал его возле выхода из университета, небрежно прислонившись к ветвистому клёну. Уголки его губ были приподняты в намёке на улыбку, тёмные глаза загадочно поблёскивали. И почему-то самые обычные джинсы и футболка смотрелись на нём так же, как странное перламутровое одеяние с праздника.       — Привет. Мне сказали, ты меня искал? — Он смотрел независимо, прятал руки в карманы и откидывал лезущую в глаза прядь лёгким движением головы. И казался таким знакомым, несмотря на то, что рассмотреть его лицо Марисэ удалось только сейчас.       — Да. Искал, — не стал отрицать Рисэ.       — И зачем же? — Тору наклонил голову набок.       — Вернуть должок. — Марисэ шагнул вперёд, ничуть не сомневаясь в своём праве. Раковина-кулон, спрятанная под футболку, слегка холодила кожу и словно подталкивала вперёд.       Поцелуй в этот раз вышел долгим, волнующим, с привкусом яблок и запахом соли. Таким… правильным. И нужным.       — Ух ты… Это предложение встречаться? — спросил слегка запыхавшийся Тору, когда они разомкнули губы.       — Если ты хочешь, — уверенно кивнул Марисэ.       — Уговорил, — шало улыбнулся танцор, уже сам притягивая к себе Рисэ за форменный галстук.

*   *   *

      — Необычная картина, — заметил Тору, очерчивая чешуйки перламутра кончиками пальцев. — Она что-то значит?       — Нет. Это просто картина, — отмахнулся Марисэ, любуясь светлой кожей Тору, прикрытой только вольно рассыпавшимися тёмными волосами. К своей странной одержимости он уже давно охладел и даже не пытался примеривать на любимого когда-то придуманный образ.       Не задумывался и о том, что если бы сделал так, то совпадений оказалось бы удивительно много.       И уж тем более он не мог заметить мимолётную улыбку, скользнувшую по губам Тору.       Картина, которая привлечёт внимание тех, кто соприкасается с незримым, способен его принять частью своей жизни.       Шкатулка, которая всегда сохранит положенную в неё вещь и отразит на своей крышке сердечные связи владельца. Обычно в ней хранили венчальные браслеты и обручальные кольца.       Кулон, который можно надеть лишь на шею тому, кого хочешь назвать своей парой. Если после этого он найдёт тебя, захочет найти, — держись за него крепче, ибо более счастливой судьбы у тебя не будет ни с кем.       Но уже давно все три творения древнего мастера не собирались вместе.       Тору был уверен, что это к счастью.       А ещё Марисэ не заметил, что теперь рисунок на крышке шкатулки вполне различим. На полированном дереве поблёскивали перламутром одежд и чернотою волос две фигуры, держащиеся за руки.